Поздравляем с днем рождения! |
|
Леннона (38), Aliving (40), John Berrows (45), Maikcool (45), True (45), Jig (50), Alex Yearshow (52), Брю.net (52), Nick270 (63), dvb8 (65), Ram On The Run (65), Sergey Rebriy (70) |
|
Поздравляем с годовщиной регистрации! |
|
Camillo (3), bb4428 (13), Vovan1 (13), vale4ka63 (15), vale4ka (15), Pticci (16), Dekas (16), Phelix (18), Zazaika (20), Павлыш (20), Monkberry (20), Степаныч (21), Charlie (21), ssmoll (21), ponyband (22), Леннона (22), bk (22) |
|
|
|
Свойский трюфель
|
|
Глава V
БАНГЛАДЕШ, распад ‘Битлз’, ‘My Sweet Lord’ – всеми этими пьесами-внутри-пьесы с рвением занимался из-за кулис одетый во всё зелёное Аллен Клейн из Нью-Джерси, о котором Джордж говорит: Он довольно славный, правда. Но в нём есть одна странная сторона. Он действует, исходя из принципа: ‘Поступай по отношению к другим так, как они поступают по отношению к тебе, но ты делай это первым’. Суть в том, что он считает, ты поступишь с ним так-то, даже если тебе это и в голову не приходило. В инциденте, связанном с ‘My Sweet Lord’, Аллен Клейн также фигурировал в причудливых примечаниях к судебному делу, в котором утверждалось, что Джордж воспроизвёл несколько нот из песни ‘He's So Fine’ в своей песне ‘My Sweet Lord’, словно воровство было неизбежным. Джордж говорит, что этот судебный процесс тянется до сих пор. Он рассказывал одному интервьюеру в этом, 1979 году. После судебного заседания произошло вот что – судья сказал, что ‘My Sweet Lord’ похожа на ‘He's So Fine’, что я невиновен в воровстве мелодии, но имеет место нарушение авторских прав. Он хотел, чтобы я и парень, который подал на меня в суд, встретились с нашими юристами и решили всё с помощью денежной компенсации. Но этот парень не соглашался на это; он пытался вернуть это дело назад в суд. Сейчас его уже нет в живых, и Аллен Клейн купил права на ‘He's So Fine’ и право продолжать эту судебную тяжбу. Это посмешище; уладив все битловские судебные процессы, он, должно быть, почувствовал себя одиноко от того, что ни с кем не судится. Поэтому всё это по-прежнему продолжается. Я даже пытался отдать ‘My Sweet Lord’, чтобы уладить это дело – пусть она просто достанется им; это не имеет для меня значения, я совершенно не заработал на ней каких-либо денег – они хранятся на заблокированном банковском счёте. И, насколько я знаю, эффект от этой песни намного превышает любые брюзжания, скулёж и склоки между людьми, занимающимися авторскими правами; это просто жадность, ревность и всё в таком роде. Пусть они забирают эту песню – мне наплевать. Но мои адвокаты всполошились: “Нет-нет, нельзя так делать; это невозможно…”. Итак, всё это затягивается, но определённо не заставляет меня проводить бессонные ночи. Наши разговоры на плёнку для ‘Я, мне, моё’ начались в Калифорнии, когда я изображал Рональда Колмэна на ‘Уорнер бразерз рекордз’ в Бёрбанке. Я играл начальника творческого отдела и вице-президента. Эти разговоры завершились в Англии, через год, после того, как я ушёл из ‘Уорнерс’ и переехал в Саффолк, чтобы засесть за пишущую машинку; Джоан и дети переехали раньше меня. В течение этого года у Джорджа – как описала бы это одна фраза из 60-х – ‘произошла куча перемен’. Он завершил свой второй альбом на ‘Уорнер бразерз’ под названием ‘Джордж Харрисон’, женился на Оливии Ариас, которая дала жизнь его красивому кареглазому сыну, Дхани, родившемуся в королевском городке Виндзор 1 августа 1978 года. У него разгорелся интерес к автогонкам ‘Формула 1’, и в естественном ходе событий он подружился со многими великими именами самого соревновательного бизнеса/спорта. Он всё больше и больше сосредоточивался на улучшении своих садов и присоединился к замечательному рискованному проекту ‘Рутлз’: взгляд на изумительных экзистенциональных ‘Битлз’. Всё меньше и меньше он являлся идолом рок-н-ролла (а со своей собственной точки зрения он никогда им и не был), и он пренебрежительно рассуждал о внешних атрибутах этого дела. Я только что побывал на награждении ‘Грэмми’ – музыкальный аналог ‘Оскаров’ киноиндустрии. Мило, если тебе нравятся такого рода вещи. Такого рода вещи отвратительны. У меня такое ощущение, словно это на самом деле ушло из моей жизни. Я больше не хочу видеть ничего такого вновь. Это настолько плохое времяпрепровождение в жизни. Я бы лучше съездил посмотреть на охотников за головами на Амазонке или поглядел ‘Монти-Пайтон’.
‘Монти-Пайтон’. Эрик (Айдл) бесподобен. И Майкл Пэлин тоже. Он очень забавный. Да все они смешные. Они заполнили для меня пустоту; знаете, после 1968, 1969 годов, они действиетльно поддержали меня и заставили не останавливаться. Далее должно было произойти вот что – ‘Бонзос’1 и ‘Битлз’ должны были
1 ‘Бонзо дог бэнд’, замечательная музыкальная и сумасбродная группа 60-х, полная интеллекта и безумия, ведомая Вивианом Стэншоллом и включавшая в себя помимо прочих Нила Иннза (позже ‘Рутлз’) и Ларри ‘Ноги’ Смита. превратиться в один рутловский ансамбль со всеми пайтонами и веселиться. Вместо этого, нам стало не до веселья.
|
|
|
|
Но все исполнители были хороши, они все справились, и я постарался заверить их, что если им не понравится запись или фильм, то их в нём не будет. Мне не хотелось, чтобы они перестали быть моими друзьями после всего этого. Это была огромная ответственность, и всё вышло хорошо. Вот только Клейн… он не устроил всё должным образом, он отправился в Юнисеф после самого события, а не до него. С тех пор наши юристы пытаются уладить всё с американскими налоговиками, которые по-прежнему (хотя они уже почти всё покрыли) говорят: “Ну, что же, мы считаем, что вы могли посчитать это своей собственной прибылью”. Эти деньги годами оставались на банковском счёте, который был заблокирован – от 8 до 10 миллионов долларов. Так или иначе, главным итогом стало то, что мы смогли привлечь внимание к событиям в Бангладеш, потому что в то время, как мы организовывали этот концерт, американцы перевозили в Пакистан оружие. Каждый день умирали тысячи, но в газетах, вышедших после Биафры, было лишь несколько строчек, в которых говорилось: ‘ну, да, это всё ещё продолжается’. То есть мы привлекли общественное внимание, во многом перевернули общественное мнение, и даже сейчас я всё ещё встречаю официантов в Бенгальских ресторанах, которые говорят: “О, Вы же мистер Харрисон. Когда мы сражались в джунглях, было здорово узнать, что кто-то там думает о нас”. Концерт на самом деле оказал плодотворный эффект; он оказался важным для поднятия боевого духа бенгальцев и пролил свет на некоторых пакистанских Гитлеров. Завывания скверного джаза в исполнении какого-нибудь парня, любителя джаза, продолжаются ещё долго после того, как он перестал играть.
|
|
|
|
На самом деле я никогда не думал о себе, как о ком-то, кто сочиняет песни, словно занимается ремеслом. Многие сочинители поступают именно так. Полагаю, я делал так, не осознавая этого, но нечасто. В основном целью было избавиться от навязчивой идеи, в противоположность тому, чтобы ‘быть сочинителем песен’. Нота, которую ты используешь, заставляет тебя думать в определённом ключе. Слушая ситар, например, ты думаешь этим способом выражения. В любом случае, некоторые люди придумывают риффы, под которые можно выйти и потанцевать, а некоторые сочиняют хорошую вещь, которая хорошо разработана, продумана и мелодична. Мне кажется, что для некоторого типа авторов не так уж и важно, что он чувствует, и не имеют значения истории, которые он описывает, но это больше похоже на ремесло. Эта индийская музыка, которую мы слушаем сейчас, прямо выражает чувства исполнителя. Так и для меня попытка сочинить песню это больше способ стать средством донесения данного чувства в данный момент, в данное время. Одной из таких песен являлась ‘Bangladesh’, песня в честь того времени, ужасного времени несчастных 70-х. Должно быть, это случилось в 1971 году, когда я находился в Лос-Анжелесе, где я занимался альбомом, являвшимся звуковой дорожкой к ‘Рага’. Со мной разговаривал Рави, и он рассказал мне, как он хочет организовать концерт, но значительнее тех, которые он проводил обычно, чтобы суметь заработать, может быть, тысяч 25 долларов для голодающих в Бангладеш. Он спросил, не могу ли я придумать какой-нибудь способ помочь, скажем, например, выйти и открыть этот концерт или, возможно, пригласить Питера Селлерса… чем-то помочь, неважно как. Затем он принялся давать мне вырезки из журналов и газет, статьи о войне и нищете, а я начал узнавать, в чём дело, и подумал: “Что ж, возможно, мне следует помочь ему сделать это”. Битлы придерживались мнения, что если ты собираешься что-то сделать, то ты с таким же успехом можешь сделать это значительным, и отчего бы не заработать миллион долларов. Итак, я и в самом деле подключился к этому делу и на протяжении трёх месяцев не слазил с телефона, устраивал то, что стало концертом в пользу Бангладеш, пытался уговорить людей на это, разговаривал с Эриком1 и всеми теми людьми, которые приняли в этом участие. Мы очень мало репетировали; в сущности, не было ни одной репетиции, на которой присутствовали бы все. Мы собирали всё в целое по крохам и с большими затруднениями. Что касается даты, то мы выбрали период, в течение которого это должно было произойти. Один индийский астролог сказал: “Вот хороший период”, и назвал мне время начала августа. Затем мы отыскали подходящий день в августе, когда ‘Мэдисон-сквер-гарден’ был свободен, мы арендовали его и провели это выступление. Мы дали два концерта, добавив второй, потому что первый получился аншлаговым, и, к счастью, всё прошло довольно хорошо; звучание в ‘Мэдисон-сквер-гарден’ было действительно хорошим. Наш звук сводили люди ‘The Band’, за свет отвечал Чип Монк, а люди Аллена Клейна делали об этом событии фильм. Фильм был сделан плохо. После первого выступления мы оказались чуть ли не зажареными под громадными белыми прожекторами. Освещения сцены не было вообще. Я спросил Чипа, что произошло, и он рассказал, что съёмочная бригада фильма сказала ему включить белые прожектора, а один из них воскликнул: “Да нет же, нам не нужны эти прожектора для съёмки”. Но про себя он решил: “Ха-ха, в любом случае они уже у нас сейчас есть, поэтому можно будет включить им цветные прожектора на второе выступление”. Думаю, второе выступление было лучшим. Освещение было очень хорошим, но фильм, по правде говоря, ‘не получился’. У одной камеры, прямо в задней части ‘Мэдисон-сквер-гарден’, весь фильм вышел чёрным, 1 Клэптон. лишь с небольшой светлой точкой в центре, не было видно ничего. Другая камера, посреди здания в правой части, оказалась всё это время не сфокусирована; в камере была какая-то неполадка. В левой части здания была ещё одна камера; перед ней повсюду висели огромные кабели. Поэтому у нас осталась камера, которая находилась прямо в оркестровой яме перед сценой, и ещё одна, переносная, но без синхронизации изображения и звука, с пульсациями. Фильм, который вы видите, является результатом множества трюков. Например… в моей первой песне, ‘Wah Wah’ двенадцать ‘врезок’ в фильм, двенадцать мест монтажа. Три из них были настоящими, остальные девять – хитростью. Нам пришлось вставлять различные кадры из различных мест. В некоторых её частях нам пришлось сделать крупные планы, в результате чего изображение вышло очень зернистым, и это было просто бестолково. Были и другие моменты, неприятные моменты.
|
|
|
|
Я вернулся в 1967 году, чтобы записать альбом ‘Wonderwall’, а также дорожку ‘Inner Light’. Затем в феврале 1968 года я вернулся для поездки в Ришикеш с Махариши. Я прибыл с Патти, остальными и прессой всего мира. После этого я должен был присоединиться к Рави на юге Индии, где он снимался в фильме ‘Рага’, а я должен был снять один короткий эпизод для него. Но я подхватил дизентерею, пропустил в итоге съёмку, в конце концов, встретился с Рави в Эсалене, неподалёку от Монтерея в Калифорнии, и всю работу мы проделали там. Кажется, я не возвращался в Индию до 1974 года. Был такой долгий переходной период, когда я постоянно пытался отправиться туда, но никак не получалось. Но в 1974 году было напряжённое время, потому что много индийских музыкантов приезжало в Англию для записи моего альбома, и у меня прошло турне по Европе, прежде чем я отправился в США. Через два года я взял с собой Оливию, и мы поехали на свадьбу друзей. Я обучался ситару с 1965 по 1968 год, пока мы не сняли клип ‘Рага’ в Монтерее. После этого, зимой 1968 года, я заехал в один отель в Нью-Йорке – со мной был мой ситар – и я остановился там с Эриком Клэптоном и Джими Хендриксом. Это произошло вскоре после того, как Эрик подарил мне гитару ‘Лес Пол’, а также примерно в это время Рави пытался выяснить у меня, какими были мои корни. Он спрашивал, являлся ли моими корнями Ливерпуль, а я сказал, что в те дни чувствовал себя как дома больше в Индии. Тем не менее, я решил: “Что ж, может быть, мне следует вернуться к гитаре, потому что я не становлюсь сколь-нибудь лучше в игре на гитаре, но я и не стану великим ситаристом”. К тому времени я познакомился с несколькими сотнями ситаристов, которые все были роскошными, но лишь в отношении одного из них у Рави были надежды, что тот станет по-настоящему великим ситаристом. Я начал понимать, что критерии для великого ситариста, вероятно, выше, чем для классического музыканта любой культуры, и осознал, что мне это не грозит, потому что мне следовало бы начать, по меньшей мере, на пятнадцать лет раньше. Как бы то ни было, это на самом деле помогло мне, поскольку для сочинения необычных мелодий, а также в отношении ритма это было лучшей помощью, какая у меня могла только быть. С 1965 по 1968 годы я практиковался каждый день, по крайней мере два или три раза в день, каждый раз по часу. На самом деле, у меня неплохо получалось эти три или четыре года, но лучшим во всём этом было то, что до этого у меня никогда не было никаких уроков музыки. Но когда ты связываешься с индийской музыкой, ты начинаешь разбираться в том, что происходит. Без обучения или знаний технических приёмов ты не сможешь по-настоящему оценить то, что они делают. Этот ситарный период был полностью хорошим. Йога… Я поднимался, как это делают в Индии, принимал ванную, занимался йогой, медитировал, затем упражнялся на ситаре, а затем завтракал, вместо того, чтобы выпрыгивать из кровати и пить чай или кофе. То есть это была замечательная дисциплина, жизненно важная для меня, чтобы я смог начать немного совершенствоваться. После съёмок в Монтерее, после встречи в Нью-Йорке с Клэптоном и Хендриксом, после того, как вопрос Рави о его корнях вынудил его решить для себя вновь, кто он такой, откуда он появился и куда он движется, Джордж решил вернуться к гитаре. Сам он говорит: “Я начал забрасывать поп-музыку, терял к ней интерес, и в то же самое время для меня было очевидно, что я не стану великим ситаристом”. Итак, вы увидите, что мы действительно говорили о музыке в наших разговорах, но лишь когда он касался старых дней в Ливерпуле, школы, учителей – включая Нобби Форбса, его учителя немецкого языка, который купил трамвайную линию и пытался купить ливерпульскую надземную железную дорогу1 – тогда мы баловали себя всякими небитловскими вещами. Ведь хорошо бы помнить, что ‘Битлз’ выпустили свою первую запись в 1962 году, а последнюю – на восемь лет позже, и что Джорджу теперь 36 лет, так что период в качестве битла является лишь частью его хронологической жизни и мало занимает его мысли. Поэтому когда, как я уже сказал, мы беседовали о различных вещах, то мы разговаривали и о музыке – по-крайней мере, он говорил. Многое из того, что он сказал, вы найдёте в его описаниях песен, которые он сочинил, но о своём восприятии самого себя, как музыкальной личности, он говорил мне следующее.
1 ‘Укрытие докеров’, увы, разрушенное в 50-е годы; один из первых из многих послегитлировских актов вандализма против замечательных достопримечательностей – и мест – Ливерпуля.
|
|
|
|
Глава IV
ЕГО первая встреча с Рави Шанкаром произошла в 1965 году. Это был ужин в доме мистера Ангади, который основал ‘Кружок азиатской музыки’ в Лондоне. Позже он приехал в Эшер и дал мне небольшой урок игры на ситаре и маленький концерт с Алла Ракха, который играл на табле; а Джон и Ринго пришли посмотреть. Первый урок игры на ситаре был интересен в том отношении, что было настолько приятно найти того, кто являлся большим мастером, способным начать с чистого листа с начинающим. Случилась одна вещь, которая сказала многое. Зазвонил телефон, и я отложил ситар в сторону, поднялся и собрался было перешагнуть через ситар, чтобы подойти к телефону, когда Рави стукнул меня по ноге и сказал: “Первое, что ты должен усвоить, это то, что ты должен больше уважать инструмент”. Есть и другие вещи, которые тоже не следует делать – например, касаться своих бусин большим пальцем, указывать своей ногой на кого-то другого или даже задувать палочку благовоний своим дыханием. Это всё является частью обучения, и это правда – ты не сможешь разобраться в чём-то, если не уважаешь это. В любом случае, мне никогда не нравились люди, разбивающие свои гитары. Это просто абсурд. Так или иначе... через несколько месяцев после первой встречи с Рави и начала занятий на ситаре я отправился погостить в Индию во второй раз, на этот раз с Патти. Мы пробыли там довольно долго, шесть или семь недель. Сначала мы отправились в Бомбей, и я начал занятия йогой, потому что мне нужно было научиться сидеть и держать ситар. Они убивали меня. Мои ноги чудовищно болели. Чтобы просто научиться держать инструмент, требовалось много практики, потому что он очень неудобной формы и размера. Приходилось сидеть таким образом, что нижняя часть тыквы покоилась на яйце левой ноги. Ты сидишь со скрещенными ногами, твоя правая нога над левой ногой на полу, а подошва ступни смотрит чуть ли не вверх, и на подошве – или на яйце – этой ноги покоится тыква. Часть твоей правой руки между локтем и запястьем лежит на тыкве, а левая рука, которая играет по всему грифу с ладами, не должна поддерживать ситар. Когда я начал играть, я поддерживал его и в то же самое время пытался играть. Если же ты научился этому, то когда ты сидишь верно и держишь его правильно, всё будет в равновесии, на твоей левой руке не будет никакой тяжести, и можно будет перемещать её вверх-вниз по грифу. Практиковаться приходится с закрытыми глазами, чтобы уметь представлять себе расположение всех ладов мысленно, потому что если ты попытаешься вытянкуть шею вперёд, чтобы посмотреть, на каком ты ладу, твоя спина горбится, и ты оказываешься в неправильной позе. В игре на ситаре очень важна правая рука с ‘медиатором’ (мисра), удар, которым ты берёшь ноту (бол). Существует очень много упражнений, просто для способа ударить по струне. Если бьёшь по струне сверху, это называется ‘да’; если бьёшь по ней снизу, то это называется ‘ра’; а если бьёшь по ней сверху, снизу, сверху и снизу, это называется ‘дири дири’. Есть куча упражнений, восходящие и нисходщие гаммы: ‘да ра дири дири да дири да ра да ра дири дири да ра да ра да’, и выше на ноту ‘да ра дири дири да дири да ра да ра дири дири да ра да ра да’, передвигаясь всё время вверх и вниз по гамме. Также есть упражнения для резкого зажатия струны (кринтан), например, когда берёшь ноту выше той, на которой ты, в конечном счёте, хотел закончить. Есть другие упражнения для плавающей ноты, потому что значительная часть индийской музыки состоит из скольжения (минд). Когда играешь на блюзовой гитаре, ты просто дёргаешь струну, как умеешь, а затем пытаешься с помощью собственных ушей достичь нужной высоты звучания (знаете, у многих из нынешних гитаристов нет слуха вообще, но, кажется, это не имеет никакого значения). В индийской же музыке ты должен упражняться в гамме, дёргая струны до тех пор, пока высота звука не будет идеальной. Для пальцев это мучительно. В общем, вникать нужно во многое. Итак... во второй поездке в Индию – йога. Затем, в Бомбее, я каждый день упражнялся на ситаре с учениками Рави. После этого мы принялись посещать всякого рода достопримечательности Индии, а затем поехали в Кашмир. Мы остановились в одном плавучем доме и многим делились, много практиковались, славно и мирно. В Индии было хорошо, если не сказать больше.
|
|
|
|
дайте мэйл, кину целиком, что есть ))) |
|
|
|
Тут плохо то, что и прямой текст и курсив передаётся сюда одинаково НЕКУРСИВОМ, поэтому не всегда понятно, что говорит Джордж, а что - Дерек... |
|
|
|
Эти происшествия – случись они с обычными гражданами – стали бы достаточно пугающими, но для битлов было два дополнительных фактора. К 1966 году они, возможно, являлись самыми знаменитыми людьми на свете и, как следствие, (а) привыкли к особенному и дружелюбному отношению, каким бы истеричным не было окружение, и (б) они являлись живыми мишенями, когда толпа становилась угрожающей. Цена их ‘великолепия’ на самом деле становилась высокой. Забавным в той поездке было, что когда мы запланировали её, я решил, что на обратном пути я отправлюсь в Индию, чтобы поглядеть на неё и выбрать себе ситар. Нил сказал, что поедет со мной. Ранее я уже купил один убогий ситар в Лондоне и сыграл на нём часть ‘Norwegian Wood’. Но дело было не в этом. Я действительно хотел поехать в Индию. Нил поехал, потому что мне не хотелось быть одному. На раннем этапе этого турне, в Японии, остальные стали говорить: “Я поеду тоже, слушай, я, наверное, тоже поеду”. Поэтому, в итоге, в Индию собирались все, за исключением, может быть, Брайана и Мэла, который сопровождал оборудование. Но к тому времени, когда мы пережили это происшествие в Маниле, никто не хотел сходить с самолёта, когда мы прибыли в Дели. Все думали: “Нет уж, спасибо, больше никаких перемен, полетели домой!” Они не хотели оказаться в другой необычной стране, и я спросил Нила: “Ты всё ещё собираешься?”, а он ответил: “Да”. И мы взяли свой ручной багаж и приготовились к Дели, а затем в самолёт зашёл кто-то – стюард или стюардесса – и сказал: “Простите, мы уже продали все ваши места до Лондона, поэтому вам придётся сойти”, и поэтому они все сошли. Мы все сошли. Должен признать, я знал, что с Индией всё будет нормально, но после этой Манилы, я также думал, что было бы лучше отправиться прямо домой. Так или иначе, выбора не было, и битлы оказались в Индии. Я думал: “Что ж, в любом случае Индия никогда не слышала о ‘Битлз’”, ведь я всегда почему-то считал её такой далёкой. А затем мы сошли с самолёта, окунулись в атмосферу Дели, запах, влажность и всё в таком духе. Время было ночное, и внезапно возникли все эти чёрные лица, вопящие: “‘Битлз’, ‘Битлз’”, и я подумал: “О нет! Только не это”. Нас привезли в отель – необычное путешествие, потому что в Индии везде так много людей, что всегда кажется, словно случилось нечто радикальное, а в Нью-Дели, построенном британцами, есть улицы с двусторонним движением и участки с круговым движением. Но это получилось хорошая поездка, если не считать того, что когда мы выехали за город в старых ‘Кадиллаках’ 50-х годов (со своими фотоаппаратами ‘Никон’, подаренными нам в Токио) и гуляли по деревням, я осознал, что мой фотоаппарат, вероятно, стоит больше, чем они могут заработать за всю свою жизнь. Так или иначе, я приобрёл ситар, и через четыре дня мы уехали. Джордж возвращался в Индию несколько раз; вскоре после первого визита он подружился с Рави Шанкаром и одновременно стал его учеником и наставником. Они во многом помогали друг другу. Для индийской музыки мистера Шанкара Джордж осветил факелом Запад. Что касается Джорджа Харрисона, то ‘Hong Kong Blues’, ‘Blue Suede Shoes’, ‘Your Cheatin' Heart’ с одной стороны, индийская музыка с другой – влияние на само деле усиливалось. В наши дни он скажет, что ему нравится многое, но мало что из этого имеет хоть какое-то отношение к современной западной поп-культуре или к хит-парадам, на которые – как, без сомнения, полагает его звукозаписывающая компания – он нацеливает свою музыку. Поначалу я был любознательным, и, полагаю, мне нравилась большая часть из того, с чем меня ‘знакомили’. В те дни ко всёму был не такой уж лёгкий ‘доступ’, и ты был благодарен за то, что слышал. ‘Старые’ Джимми Роджерс, Хэнк Уильямс, Кэй Старр, Слим Уитман и Тереза Бруер… они годились для меня примерно до двенадцати лет. А Джанго, с двумя парализованными пальцами, с перетянутыми гитарными струнами, но он оказал влияние на большее количество людей в большем числе стилей, чем кто-либо. Он был цыганом, как и Граппелли, они оба играли вместе уже так давно с ‘Hot Club’ из Франции. Думаю, что подобно Чаплину и Граучо, он был уже в то время, когда я ходил под стол пешком. Знаете, думаю, прямо сейчас я бы скорее предпочёл послушать‘Lady Be Goodhy’ Граппелли, чем всё остальное. Вероятно, он является лучшим скрипачом запада. Я нечасто слушаю современную музыку – большая её часть вводит меня в состояние психического невроза: отвратительные напыщенные самомнения. Что ж, это был ряд взглядов, предложенный однажды вечером в Калифорнии в прошлом году, а в последнее время Хоги Кармайкл был навязчивой идеей Джорджа. Но его самым большим увлечением, более глубоким и намного более стойким и продолжительным, является классическая музыка Северной Индии и её ведущие сторонники – его герои. Или, во всяком случае, так кажется мне.
|
|
|
|
Так продолжалось два с половиной часа, а затем прибыл Брайан Эпстайн, он бесновался, требовал, чтобы они выпустили нас и, наконец, они так и сделали и поместили нас в отеле. Ещё больше оружия; куда ни кинь взгляд – оружие. Мы не знаем, зачем они забрали наши сумки, мы не знаем, зачем они сняли нас с самолёта или почему они поместили нас на лодку. Никто ничего не объяснил. Этот безумный заскок службы безопасности – лишь четверо нас и больше никого. Это был первый раз за всё время, когда мы оказались оторваны от Брайана и наших дорожных менеджеров. Следует констатировать, что для битлов во время лет мании на её пике с 1963 по 1967 включительно (и, вероятно, раньше и позже, только в меньшей степени) важнейшей гарантией безопасности во время любых появлений на публике являлось всесилие небольшой, опытной и ловкой свиты. Два дорожных менеджера, Брайан Эпстайн (или исполняющий его обязанности) и, может быть, пресс-атташе – тот максимум, который мог быть в большинстве
1 Марихуана, ничего ‘неприличного’. случаев, но очень часто хватало одного Нила или Мэла. Но рядом должен был находиться кто-то, чтобы заботиться о деловой стороне и держать подальше толпу людей, многие из которых были сумасшедшими, как шляпники. Стоит также сказать, что по трём причинам обычно охрана битлов была минимальной и сдержанной. Первой причиной являлось то, что вся четвёрка испытывала отвращение от мысли о служащих. Вторая причина заключалась в том, что это были 60-е годы, до роста терроризма, похищений и т.д. А третья это то, что в те годы – до Монтерея, до значимости – ‘поп’ не стал ‘роком’ со всеми его чванливостью, нахальством, позёрством и командами слуг. Те сумки – вот, что сначала сводило меня с ума, потому что в аэропорту они кричали: “Оставьте сумки, оставьте сумки, оставьте их”. Поехали на одну лодку, затем на другую. Как бы там ни было, мы попали в отель, появились сумки, и мы не были арестованы. Но сама атмосфера! Манила являла собой всё американское – оружие, автомобили и насилие, но, казалось, у них не было показухи североамериканцев, чтобы немного уравновесить всё это. Они были тупыми и жестокими. Мы дали концерт, но всё явно было не так. Во-первых, место, в котором мы играли, было рассчитано приблизительно на 70 тысяч мест и должно было принять именно столько, но организатор просто открыл это место площадью 0,4 квадратных километра и пустил туда весь мир. Очевидно, он заключил кучу сделок с другими людьми, не сказав нам. Также, вероятно, он лгал президенту Маркосу, потому что на следующий день нас разбудили люди, сказавшие: “Вы должны быть во дворце”. Мы ответили: “Нет, мы не должны”, а они настаивали: “Нет, должны”. Они включили телевизор, и телеведущие говорили: “Их всё ещё здесь нет”. В длинных широких мраморных коридорах были шум и гвалт людей, очереди взрослых и детей – все были одеты в свои лучшие костюмы, а ведущие прямых репортажей голосили: “Они всё ещё не здесь, великолепной четвёрки здесь по-прежнему нет”. Могли ли мы запрыгнуть в свои чёрные костюмы и поехать? Нет, у нас не было такой возможности. Мы впервые об этом услышали, и было уже слишком поздно. И мы наблюдали за тем, как мы там не появлялись, пока, в конце концов, мы там так и не появились, а жена президента, госпожа Маркос, не сдалась (сам Маркос отсутствовал). А затем всё это оказалось в газетах, в телепередачах и новостях радио – ‘Битлы оскорбили первую семью!’ Всё это подавалось на самом деле злобно, и никто не предоставил нам автомобили, такси – да что угодно, чтобы отвезти нас в аэропорт. Мэл и Нил делали всё, что было в их силах, чтобы позаботиться о нас, но всё местное обслуживание было отозвано. Каким-то образом мы выпросили какой-то транспорт, чтобы добраться до аэропорта. Повсюду вокруг нас всё также бушевала битломания – все эти дети визжали и пытались схватить нас, но все взрослые и головорезы били нас кулаками, кидали кирпичи и пинали нас, пока мы шли. В этом аэропорту была тьма ступенек, по которым приходилось взбираться, и нам пришлось нести всё оборудование, усилители, инструменты, чемоданы и ждать в очереди. Официальные лица не пропустили нас, они провоцировали толпу и позволяли ей досаждать нам. Потом, так или иначе, мы наконец-то прошли через всё это и оказались в зале, где ожидают самолётов. А затем снова появились эти парни – гориллы в белых рубашках с короткими рукавами, те самые, которые заставили нас оставить свои сумки, когда мы прибыли. На этот раз они просто ходили туда-сюда, задевали нас, произносили ‘бах’, они подходили к нам близко, но били наших людей. Один говорил: “Идите вон туда”, и мы передвигались туда, а другой подходил туда, ‘бахал’ и говорил: “Идите туда”. Весь вопрос был в том, чтобы попытаться увидеть их всех в одно и то же время и уйти в сторону от всех них. В конечном счёте, мы оказались в самолёте, но мы прождали там долгое время, а затем прозвучало объявление: “Мистер Эпстайн и мистер Эванс, сойдите с самолёта”. Мэл был чуть ли не в слезах и повторял: “Скажите Лил, что я люблю её”. Мэл думал, что его оставят там. Затем, в конце концов, они забрали у Брайана большую часть денег (наш заработок в Маниле), прежде чем позволить самолёту взлететь. Это был первый раз за всё время, когда я, сидя в самолёте, говорил: “Давайте же, полетели”.
|
|
|
|
Глава III
ТРУДНО объяснить, что есть выбор, не говоря уже о том, чтобы рассказать о нём в книге. Так или иначе, есть одна вещь, которой я научился, и это – не одеваться в тесную одежду. Не одеваться в стиле, который причиняет неудобства: остроносые туфли, которые калечат ноги, и тесные трусы, которые давят на яйца. Индийская одежда лучше. Говоря об Индии… Мы ещё толком не говорили об Индии. В 1965 году были знамения. В ‘Help’, в сцене с велосипедами, они сидели на углу одной улицы в Нассау в ожидании, когда съёмочная группа подготовится к следующему эпизоду. Дирижабль ‘Благоприятный год’ висел над нами, и мы ждали инструкций, когда подошёл мудрец Вишну Девананда; это был первый мудрец, с которым я познакомился, и он явно знал, что мы там. К тому же это был мой день рождения, 25 февраля 1965 года, мне исполнилось 22. Годы спустя он рассказал мне, что во время медитации у него появилось твёрдое ощущение, что ему следует связаться с нами. Он дал нам книгу, и какое-то время я не просматривал её подробно. Но позднее (когда для меня наступил момент, в который мне захотелось вернуться в Индию, в Ришикеш, потому что я пришёл к выводу, что Ришикеш очень полезен для меня) я отыскал книгу, которую он подарил мне много лет назад. Я открыл обложку, и на ней оказалось написано большими буквами ‘ОМ’. Он был из академии ‘Лесные холмы’ Ришикеша. В конце концов, мир тесен. К недовольству мирян, к замешательству добрых людей Ливерпуля, которые удивлялись, куда делась ‘чёлка-шваброй’ из Спика, и вопреки смеси испуга, беспокойства и веселья, с которыми пресса указывала на эту странность общества, Джордж Харрисон (как хорошо известно) сильно увлёкся Индией и всем индийским – музыкой, запахами, пищей и духовностью. Но, тем не менее, прежде чем добраться до неё, необходимо, чтобы он описал то, что оказалось худшим кошмаром из всех турне ‘Битлз’. Неизбежно мы снова оказываемся на самолётах. Этим кошмаром была Манила. Питер Эшер, который бывал на Филиппинах с Гордоном Уоллером, сказал, что это событие и не могло пройти хорошо. Сдержанное высказывание. Достаточно любопытно, что этот переход к Индии начался в Германии, где слава, эта опасная птичка, сначала слегка потрепала их по щеке, а в 1966 году они в великолепном стиле вернулись в эту страну. Мы отыграли в Мюнхене и сели в поезд до Гамбурга. Мы были в поезде, которым пользовалась королева, с мраморными ванными и всем в таком духе. Мы провели ночь в славном замке-отеле, а затем полетели в Токио. В пути нас перенаправили в Анкоридж, что на Аляске. Мы пробыли там в ожидании около восьми часов, потому что в Токио свирепствовал ураган или что-то в таком роде, а затем мы полетели в Японию, в само насилие. Это было странно, потому что там бунтовали студенты против полицейских, и это было, словно вернуться во времена второй мировой войны. У полиции были такие небольшие стальные шлемы, какие, как я помню, остались после войны у нас (с противогазами). Там были всякие необычные люди в причудливых машинах. Переезд в центр Токио длился вечность, нас привезли прямо в ‘Токио Хилтон’ и не выпускали нас оттуда. Я и носа не высунул за пределы ‘Хилтона’, за исключением выезда на концерт. Всё было распланировано превосходно. Знаете… парень подходит в двери, дзыыыыынь, мы все едем на лифте вниз в гараж, всё остановлено, выходим на улицу, всё дорожное движение стоит, едем в Будокан, полицейские на каждом углу. Мы отправились туда, выступили, вернулись назад; то же самое на следующий день – изумительно. Когда я говорю ‘мы’, я обобщаю. Пол и Джон сбегали примерно на двадцать минут. Ринго и я – нет. Мы были ‘узниками’. Почему-то.
Манила. Одно из самых омерзительных событий из всех, которые у меня когда-либо были. Это связано с той жизнью, которую мы вели. Мы были открыты для такого рода несчастий. Они сняли нас прямо с самолёта (эти гориллы – огромные парни, никаких улыбок, белые рубашки с короткими рукавами), а затем сразу конфисковали наш ‘дипломатический багаж’1 и забрали лишь четверых нас – Джона, Пола, Ринго и меня, без Брайана, Нила или Мэла2 – а потом
1 Личная ручная кладь, которую у них никогда не отнимали и не обыскивали; битловская привилегия. 2 Нил Аспинолл и Мэл Эванс, старые друзья из Ливерпуля, Нил из ливерпульского института, Мэл из клуба ‘Каверн’, затем неразлучные дорожные менеджеры, знакомые с каждой потребностью и прихотью, что имело решающее значение в чрезвычайных ситуациях, каковой явно являлась эта. Бедный Мэл погиб в Лос-Анжелесе в 1975 году. Нил по-прежнему жив, здоров и счастлив. увезли нас на лодку в Манильском заливе. Всё было окружено кольцом полицейских, всюду оружие, и впервые за всё время ни Нила, ни Мэла. Боже! Что нам теперь делать? Была ужасная тропическая жара, и мы сразу же подумали, что мы все арестованы, потому что при нас всегда была ручная кладь с принадлежностями для бритья, сигаретами и различными другими вещами. Мы решили, что они сразу пройдутся по ним, найдут ‘травку’1 в наших сумках, а мы находились на этой лодке, в этой кабине, окружённые полицейскими. Всё это весьма угнетало.
|
|
|
|
Суть бизнеса в том, чтобы попытаться добиться чего-то, а затем как можно больше говорить об этом, с тем, чтобы распространить всё более и более крупную зыбь, пока она не превратится в волны. Моя же личная жизнь, которая представляет собой все эти волны, должна измениться до нормального состояния, в котором я пытаюсь остановить эти волны, утихомирить их, чтобы превратить себя в спокойную маленькую заводь. Это непростая работа, попытаться успокоить так свою жизнь. Тем не менее, кто-то делает такие попытки, пока, в то же самое время, люди, которые имеют к нему отношение, иногда пытаются всё взбаламутить и взволновать. Такое вот противоречие. В одном интервью ‘Мелоди Мэйкер’ в Лондоне Джордж вновь вернулся к основам, насколько это было в его силах. Его спросили – не агрессивно, но с таким, довольно жалобным ‘но, конечно же…’, что если бы он и остальные битлы не исчезли бы из реальности. Он ответил: Реальность это понятие. У каждого есть своя собственная реальность (если ему повезло). Реальность большего числа людей является иллюзией, величайшим, громадным обманом. Вам автоматически приходится поддаться иллюзии, что ‘я являюсь этим телом’. Я не Джордж. Я не совсем Джордж1. Я являюсь этим живым чем-то, которое существует, всегда существовало, всегда будет существовать, но в данный момент, я оказался в ‘этом’ теле. Это тело изменялось; было ребёнком, было молодым человеком, скоро станет стариком, и я умру. Физическое тело исчезнет, но эта часть в середине, это единственная реальность. Всё остальное является иллюзией. Так сказать, то, что кто-то считает, что мы – бывшие битлы – исчезли из реальности, это их личное понятие. В этом нет какой-то правды лишь потому, что кто-то так считает. Это мысли, которые пласт за пластом выстраивают иллюзии. Зачем проводить всю свою жизнь во тьме? Почему, если ты несчастлив, если ты переживаешь несчастный период, почему бы просто не взглянуть на это? Почему ты во тьме? Ищи свет. Свет – внутри. Вот главное послание. Интервьюер спросил, разве разумно ожидать что люди, которые живут повседневной жизнью, будут обладать философской способностью проникать в суть вещей, будучи окружёнными будничными событиями. Почему? Я окружён повседневностью. У меня столько же возможных тревог, как и у большинства людей. То, что ты сделал запись или две, не означает, что у тебя нет никаких тревог. Никто никогда не напишет какому-нибудь невидимому святому в Гималаях, которого никто не может увидеть. То есть, он там есть. Но то, что ты не можешь его увидеть или услышать, не означает, что его там нет. Никто никогда не пишет и не говорит: ‘как Вы думаете, кто Вы такой? Какая лёгкая жизнь – быть йогой, живущим в пещере, или прохаживаться вдоль Ганга, поедая манго’. Это занимательнее, чем быть бывшим битлом.
1 Лишь кармическое имя.
Из безумия (а было ещё и несколько кошмаров) ЛСД – трах! бах! – вышло некоторое оживление. Это рассмешило меня. Я никогда не думал об этом, не мог даже произнести слово ‘Бог’. Мне было неловко, но, знаете, это так было странно, БОГ, и это унесло все мои страхи, сомнения и мелочи, на которых зацикливаешься. Вот, почему я сказал: ‘Боже. Мой милый Господь, я действительно хочу увидеть тебя, я действительно хочу познать тебя. Почему я должен быть параноиком всю свою жизнь? Унеси мои страхи’. С тех пор главным стало попробовать держаться за тот маленький сияющий свет, которому посчастливилось, что его заметили, и проявлять это свет всё больше и больше и больше, пока ты не станешь им. И это трудно. Иногда хочется просто завопить о Боге, потому что он прямо там, но момент, когда ты пытаешься объяснить это, это словно ‘уносишь ноги’. Я и в самом деле довольно простой. Я не хочу всё время быть в делах, потому что я садовник. Я сажу цветы и смотрю, как они растут. Мне не хочется ходить по клубам и вечеринкам, я остаюсь дома и наблюдаю, как течёт река.
|
|
|
|
Боже, никто не знает, как всё могло бы быть. Все избегали чего-то. Я повстречал одного парня в 1972 или 1973 году, когда летел в Лос-Анжелес. Я был в Нью-Йорке, я забрался в самолёт и устроился на своём месте. На передовице всех газет в кармашках спинок сидений была статья об авиакатастрофе какого-то другого самолёта, и я старался не смотреть туда. А затем подошёл парень с одного из мест впереди и произнёс: “Эй, Джордж, помнишь меня? Я был пилотом ‘Электры’, который вы арендовали на время турне ‘Битлз’ у ‘Американской пилотной авиакомпании”. Я ответил: “Ах, да, как Вы поживаете?” Он сел рядом со мной и начал говорить: “Ты не поверишь, что тот самолёт, на котором мы летали, с дырками от пуль, и как близко мы оказывались…” Я прервал его: “Только не надо рассказывать всего этого; расскажете, когда мы доберёмся до Лос-Анжелеса”. И позже он рассказал мне, что происходило. Он сказал, что когда мы завершили турне, самолёт, его хвост, его крылья – всё было изрешечено дырками от пуль. “Эти безумные парни… они находились в конце взлётно-посадочной полосы и пытались подстрелить нас в упор” – рассказал он. Ревнивые приятели примчались с пистолетами и ружьями и пытались нас убить. Владельцем этой авиакомпаниии был человек по фамилии Пигмэн. Он пригласл нас на своё ранчо в Арканзасе, и мы прилетели из Далласа на ‘Электре’ в промежуточный аэропорт, где Пигмэн встретил нас на маленьком самолёте с одним крылом наверху и одним или, может быть, двумя двигателями. Он был настолько похож на тот, в котором погиб Бадди Холли, что, возможно, именно тогда мы оказались ближе всего к такого рода смерти музыкантов. Я имею в виду, мы чуть не разбились. Этого не случилось, но мы летели, а этот парень с маленькой картой на своих коленях, с фонариком, бормотал вполголоса: “Ох, я даже не знаю где мы находимся”, понимаете? А темнота была, хоть глаза выколи, и повсюду вокруг были горы, а он протирает ветровое стекло и пытается рассмотреть что-то в тумане. В конце концов, мы узнали, где мы находимся, и приземлились в поле с огоньками в консервных банках, которые сориентировали нас. Я помню этот краткий отдых на ранчо Пигмэна. Мы отдыхали перед завершающим концертом первого крупного турне – неудавшаяся попытка, запланированная в благотворительных целях в кинотеатре ‘Парамаунт’ на Бродвее, в том самом ‘Парамаунте’ Бенни Гудмэна и Фрэнка Синатры в 40-е годы. Пигмэны были хорошими хозяевами с сотней гектар земли и множеством лошадей, но на протяжении большей части времени мы принимали бодрящие таблетки, играли в карты и не занимались ничем полезным. На следующий год мистер Пигмэн погиб – вместе с экипажем, а также несколькими ремонтниками – когда летел на том же реактивном самолёте ‘Американской пилотной авиакомпании’, которым пользовались мы. Он разбился в центральной части Америки. Его пилотировал мистер Пигмэн. Джордж никогда не испытывал особой любви к полётам и в середине 60-х старался избегать их, когда это было возможно. Теперь, когда он настроен более философски, он относится к ним более спокойно. Он делает свой выбор осмотрительно, с большой охотой пользуется хорошими частными самолётами и испытывает огромный интерес к этим машинам и их возможностям. Он ограничивает своё время пребывания в воздухе, пользуясь ‘Конкородами’. Теперь, когда роскошь стала доступна и для воздушных путешествиий, Многие воспоминания Джорджа о битловских днях связаны с полётами, аэропортами и невзгодами из-за них. Может быть, его желание по-настоящему контролировать все свои перемещения (его страсть к вождению в своих собственных надёжных, пусть даже и быстрых машинах) в сочетании с его знанием ограничений и возможностей мощных машин, заставляет его чувствовать себя уязвимым. Тем не менее, часто хрупкие бабуси, совержающие свой первый перелёт во время, скажем, каких-нибудь ужасающих путешествий из Инвернесса через Лондон, значительную часть Европы и через большую часть Азии в Австралию, опять же с ужасами современных аэропортов (досмотры, оформление, таможня и так далее) вполне довольны, когда с грохотом несутся по небу в груде металла со скоростью сотен километров в час, поедают цыплёнка, сваренного из старой мочалки для лица и смотрят худшие из когда-либо созданных фильмов. Австралийский Сидней в 1964 году был ещё одной сплошной трудностью. В тропический шторм мы катались и катались вокруг аэропорта в открытом грузовике, чтобы толпы могли увидеть нас, махали им, а затем, после того как мы оказались в городе, нам не позволили попасть в большой отель, и мы отправились в здание напротив, мотель. В аэропорту они разместили нас по отдельности в автомобилях с нашими именами – Джон, Пол, Джордж, Ринго – громадными буквами люминисцентной краской. Они рекламировали Би-Эм-Си1;
1 Британская автомобильная корпорация. В настоящее время необъяснимо и неуклюже называемая BX. автомобили были ‘Мини’ и ‘Остин-Принцесс’ с надписями ‘Битлз’ на боках люминисцентной краской. И вся эту ерунда происходила в то время, как плащи, которые для нас сделали в Гонконге, садились и съёживались на наших спинах по несколько сантиметров в минуту, а костюмы, которые нам тоже сделали за 24 часа в Гонконге на день раньше, ‘таяли’. Одежда, внутренние подкладки, швы, стежки – всё испарялось. Затем, после того как мы немало покружили в грузовике под дождём, каждый из нас был усажен в ‘Мини’ с нашим названием на них. Вот спасибо! Думаю, это было дело рук промоутера. Брайан сказал, что прибьёт его. Мы очень ревностно относились к тому, чтобы не позволять людям использовать нас в рекламе.
Битломания. Ни за что не хотел бы пережить её снова. На самом деле, это ужасно, но иногда всё было неплохо, что бы ни… это как в ‘Полёте над гнездом кукушки’, где ты находишься в здравом уме посреди чего-то, а все остальные спятили. Понимаете, охранники, сиделки, правительство – все. Определённо, наступил такой момент, когда стало очевидно, что мы не спятили, но всё, что нам надо делать, это приехать куда-нибудь, и люди начнут бить витрины магазинов, а все полицейские попадают со своих мотоциклов. Все оказались одурманены ‘Битлз’. Мы не поощряли этого. Проблема была в том, что люди подсели на этот ‘дурман’ и начали: ‘эй-чувакствовать’. Вроде такого: “Эй, чувак, то” и “Эй, чувак, сё” или, скажем, “Эй, чувак, Элвис в ‘Рокси’”. Весь бизнес звукозаписи основан на таком одурманивании; именно так всё и есть. Сделать дурман как можно более большим, понимаете, БОЛЬШИМ.
|
|
|
|
В книге ‘Общество самопознания’ есть одна лекция, которую Йогананда читал в 1939 году, о друзьях, где он объяснял, что флюиды, которые испускает душа, любовь, а также ненависть, которые мы чувствуем, притягивают души друг к другу – из жизни в жизнь. Люди, которых ты узнаёшь намного легче или быстрее, это те, кого ты знал в других жизнях. Это очень необычно. В этом нечто большее, чем кажется на первый взгляд. Это как Доминик1, он всегда казался очень знакомым. Это здорово, когда можно заметить их сразу же. Он является первым человеком, которого я видел всё время с самого рождения и узнал тотчас. В жизни битла было больше добра, чем зла, но было ужасно находиться на первой странице жизни всех каждый день. Ведь это вторжение в нашу жизнь. Помните, когда Джон сказал, что мы выкурили косячок с марихуаной в Букингемском дворце? На самом деле произошло вот что: это был дворец, он был полон огромных помещений и охранников. Всё шеренги да шеренги людей, всё так серьёзно, и охранники талдычили нам строгие распоряжения. Они говорили: “Значит так, вы проходите здесь и делаете так, а затем останавливаетесь и кланяетесь. Потом вы выступаете вперёд, кланяетесь и не говорите ничего, пока она не обратится к вам. Затем вы отступаете назад, снова кланяетесь и уходите”. Всё это было очень мрачно, утомительно и серьёзно, и мы пошли в туалет и просто выкурили сигарету. Затем в твоей голове начинает всё рисоваться иначе, чем было, и эта сигарета превращается в косячок марихуаны и к тому времени, когда эту историю будет рассказывать Алан Уильямс2, окажется, что у нас там была бомба! В любом случае, побывать во дворце было настоящей мечтой. Это было хорошее событие. Но в версии нашей жизни Дика Лестера в ‘Hard Day's Night’ и ‘Help!’ всё выглядело забавой и игрой: приятным озорством. Это было справедливо в отношении фильмов, но в реальном мире – не было никаких сомнений – битлы были обречены. Дружище, твоё собственное пространство это так важно. Вот почему мы были обречены: у нас его не было. Это как обезьяны в 200. Они умирают. Все нуждаются в том, чтобы их оставляли в покое. В этом состоит проблема партнёрств; ты втянут в поездки других людей. Все полностью зависят от всяческих капризов. Затем ты начинаешь втягиваться, а они не могут больше этого выносить. Очень важно попытаться минимизировать в наших жизнях раздражение и отчуждённость.
1 Доминик Тэйлор, самый младший сын Джоан и Дерека Тэйлор. 2 Из Ливерпуля, ‘менеджер’ ранних ‘Битлз’.
Но в начале это было невозможно. Эти турне по Соединённым Штатам были безумными. Во время первого большого американского турне 1964 года, когда мы прибыли в Сан-Франциско, они хотели провести серпантиновый парад, и, помню, я сказал: “Нет, нет и нет!” Эти живые образы убитых людей. Кеннеди, битломания, сумасшествие. Я толкую о напряжении! Помню, мы направлялись в Чикаго. Там были беспорядки в чёрных кварталах, и когда мы проезжали там, напряжённые полицейские пытались быть расторопными и казаться крутыми. Они регулировали дорожное движение, не держась за рули, и падали со своих мотоциклов. Когда мы протиснулись в лимузин, один ехал вперёд к следующему перекрёстку, останавливал движение, затем другой ехал вперёд и так далее. Эти парни так рисовались, они настолько были ‘частью мании’. Они ехали на своих внушительных ‘Харлеях’; у каждого были вытянуты обе руки вверх, громкий свисток во рту, солнцезащитные очки; когда они тормозили, то слетали вперёд со своих мотоциклов. Они были похожи на безумцев. Затем в Монреале, люди жгли британские флаги, а мы должны были остаться там на ночь, но кто-то в газетах написал об угрозах убить Ринго, поэтому мы дали концерт, забрались в самолёт и улетели. Но опять же, куда мы могли полететь? Следующий концерт должен был пройти через два дня в Джексонвилле во Флориде, но там бушевал ураган, поэтому мы направились в Ки-Уэст, где посадочная полоса была недостаточно большой для нашего самолёта, реактивного самолёта ‘Электра’. Хаос. Из Монреаля в Ки-Уэст! Даллас оказался ещё одним безумием. Прошло меньше года после смерти Кеннеди. Прибытие туда было ужасным. Неудивительно, что Кеннеди убили в Далласе. Помню, мы остановились в лимузине у отеля, они привезли нас к пандусу для погрузки грузовиков, поэтому когда мы выпрыгнули из автомобиля и побежали, то это происходило примерно на высоте двух метров над землёй. В следующий раз мы отправились в Техас, в Хьюстон, и наш промоутер дал полиции советы в отношении проблем, с которыми те могли столкнуться. Он сказал: “Вы должны сделать так-то и так-то”, а полицейский, их начальник, произнёс: “Это Даллас – мы тут и сами не промах. Занимайтесь своими делами”. И он оставил лишь пятерых полицейских дежурить в ожидании нашего прибытия в аэропорт. Когда шасси коснулись посадочной полосы, нашему пилоту пришлось выключить двигатель и просто катиться, потому что по взлётно-посадочной полосе бежали тысячи людей. Пилот просто остановил ‘большой серый экипаж’ (реактивный самолёт), и в течение нескольких минут, когда мы все находились внутри, толпы забрались на крылья, начали стучать с внешней стороны в иллюминаторы и падать с крыльев. Знаете, это как и в случае со всеми этими людьми, которые оказываются запертыми в автомобилях, а толпа нахлынывает и раскачивает их, но в самолёте! Затем, наконец, привезли грузовик с очень высоким кузовом, и мы забрались в него. Грузовик ехал – его кузов возвышался примерно на высоте трёх с половиной метров над землёй – через всю эту толпу к лимузинам, но все эти люди были прямо за нами, вокруг нас, и нам пришлось прыгать с высоты трёх с половиной метров, чтобы забраться в автомобили. А во вемя наших выходных наш дантист подмешал нам в кофе ЛСД, но люди всё равно пишут, что когда все остальные взрослели, битлы лишь валяли дурака, являясь звёздами рок-н-ролла. Знаете, люди писали и продолжают писать такого рода вещи.
|
|
|
|
Сочинять песню это словно сходить на исповедь. На самом деле написание песен было также результатом ЛСД – попыткой выяснить, понять, кто ты такой. Я спрашивал себя, какое у меня право писать книгу, эту книгу, ‘Я, мне, моё’. Полагаю, это способ, и мы делаем это либо хорошо, либо плохо. Какое у меня есть право думать, что мне следует даже говорить это? В конце концов, всё, что можно сделать, это продолжать делать всё, что в твоих силах, ради самого себя. Ты не можешь ничего контролировать. Тебе приходится сдерживать всё лучшим из доступных тебе способов, но ты можешь немногое, за исключением того, что можешь попытаться остаться независимым. В 1969 году Джордж и Патти переехали в прекрасный готический дом с парком в Оксфордшире. Этот переезд подарил ему связь с человеком, который спроектировал этот дом и создал сады, с сэром Фрэнком Криспом, славным, блестящим, знаменитым странствующим баронетом викторианской эпохи, о котором Джордж часто говорил так, словно тот был жив.
Сэр Фрэнк помог моему сознанию; в чём бы ни было дело, я чувствовал, что, когда я переехал в тот дом, я стал более необычным или более выразительным, потому что обострилось или было обострено. Подъём был трудным, потому что ставки стали выше. То есть, это просто не прекращалось. Всё это время происходили несчастья. Некоторые были огромными, некоторые ужасными, некоторые длительными, мучительными, печальными. Некоторые, в итоге, оказывались не несчастьями, но главным в сэре Фрэнке являлись его советы, вроде такого: 'не изучай друга под увеличительным стеклом…'. Я имею в виду, что это сильно помогло мне стать мягче по отношению ко всем людям, которых, как я считал, я любил; дало мне понимание, что не стоит зацикливаться на негативной стороне чего бы то ни было; сделало меня более прощающим. Память Джорджа это его благословение или проклятие, она является безошибочной, детальной, долгой. Он помнит все поступки, хорошие и плохие, совершённые и несовершённые. Помнит, что было сделано им и его любимыми, для него и его близких, что было направлено против него и его возлюбленных. Часто его первой реакцией было атаковать. Тем не менее, твёрдая вежливость из его детства была усилена его тягой к самопознанию и в значительной степени поддержана небольшими, необычными, доброжелательными девизами Фрэнка Криспа. Они были вырезаны на камнях и на деревянных предметах или рассыпаны по садам. Всё это помогло Джорджу в поисках другого способа выражения, в обход склонности к несдержанности и сварливости. Я лишь выпускал пар при сильных эмоциях. Также я временами был сварливым, потому что была куча вещей, которые нам приходилось делать совместно, которые лично меня (в битловские дни) не сильно захватывали. Не было совершенно ничего на самом деле хорошего ни в одном из битловских событий или переживаний; даже самое волнующее быстро утомляло. В самом деле, ты же не смеёшься дважды над одной и той же шуткой, если только ты не глуп. В любом случае, когда ты страдаешь, ты становишься несдержанным. Джордж никогда не испытывал недостатка в друзьях со всех частей света, всевозможных профессий и специальностей, а иногда откуда-то, что никак нельзя определить, как ‘биография’, и что просто является ‘узнаванием’.
|
|
|
|
Его смерть была неожиданной, шокирующей и почти наверняка случайной. Он слишком много пил (довольно многие из нас пили) и принимал слишком много наркотиков (опять же, в те дни так делали и другие из нас), и умер от их комбинации. В результате дознания была констатирована смерть без указания её причины, не было оснований предполагать самоубийство тогда, как нет их и сейчас. Я завёл об этом речь лишь для того, чтобы предупредить и, может быть, поставить здесь точку. Такое случается каждый день. Проповедь окончена.
После того, как мы переехали в Лондон, всё завертелось быстро. Ринго и я переехали из первой квартиру в другую, которая была лучше и располагалась ниже. Затем мы переехали в Уэддон-Хаус, в квартиру, которая находилась под квартирой Брайана, ведь мы не смогли продлить договор на аренду с квартирой на Грин-Стрит из-за беспорядка, вызванного фанатами, и из-за самих фанатов. Фанаты – человеческие существа всех типов, форм и размеров – были повсюду. Мы не могли ни войти, ни выйти. К этому времени я уже познакомился с Патти, и она жила со мной в Уэддон-Хаус, а через какое-то время мы переехали в Эшер, потому что я должен был выбраться из города. Это случилось, когда чувство новизны славы утратилось. Джордж понял, что наступило время, чтобы сбежать. Он переехал в Эшер (который стал в исполнении ‘Монти-Пайтон’ городом-шуткой, представлявшим столь многое из пост-50-х, развёртывающуюся, торговую, голосующую за тори лондонскую Британию), потому что бухгалтер ‘Битлз’ жил поблизости, в Уэйбридже, и нашёл ему там дом. Он был первым, который я посмотрел, и я подумал: “Годится”. Я переехал в него, а затем Ринго и Джон также переехали из столицы на периферию, оба – в Сент-Джордж’с-Хилл, чем помогли стать этому району таким дорогим, каким он является в наши дни. Патти и я поженились и жили в Эшере до 1969 года. Этот дом, находившийся в районе Клэрмонт, на самом деле был продолжением жизни в Лондоне, за исключением того, что он располагался за пределами того и был окружён стеной, что являлось необходимостью. Необходимость. Везде, где битлы жили в 60-е годы; везде, где жили их родители; везде, где у них или у их пресс-атташе располагались офисы; везде, где они снимались в фильмах или записывались; где бы они ни проводили своё свободное время и куда бы их ни отсылала молва – все эти места посещали, окружали и обеспечивали 24-часовым неусыпным надзором фанаты. В основном – но не всегда – это были молодые люди; наиболее активную их часть представляли люди, покупавшие записи, но также там было много полоумных фанатиков, посещавших концерты и вопивших в десятки дысяч глоток в аэропортах. Шли годы, их количество неизбежно уменьшалось, но даже в разгар 70-х основная их часть оставалась возле офисов ‘Эппл’ и студий И-Эм-Ай, и они стали известны (они прозвали так себя сами), как ‘Эппл скраффс1’. Мы все очень любили их, а Джордж сочинил для них песню и включил её в один альбом. Но в дни расцвета, в те безумные дни, присутствие фанатов в громадных кишащих количествах делало возможность жить нормальной жизнью нереальной. Как сказал Джордж, со временем ощущение новизны от известности утрачивается. Его больше не радовала слава так, как раньше. В двух словах, если терпишь всяческие лишения из-за того, что родился во время войны, подобные переживания настраивают тебя на определённый лад. Ты начинаешь задаваться вопросом, что всё это такое, в чём суть, и ты можешь увидеть, чем это всё оборачивается. Я имею в виду, твоими грёзами. Ну, знаете, ‘когда день (или жизнь) взвинчивает тебя, расслабься с помощью чашки ‘Овалтайн’’. То есть это сброс напряжения твоей нервной системы. Переживание, которое соответствует тому, что взвинчивает тебя, выражается в твоих снах. То есть сочинение песни – даже такой, как ‘Don't bother me’, помогает избавиться от некоторого подсознательного бремени.
1 ‘Apple scruffs’ – что-то вроде ‘неряхи ‘Эппл’’ или ‘яблочные грязнули’. (прим. пер.)
|
|
|
|
Глава II
РОЛЬ Брайана Эпстайна в этом представлении театра теней описывалась много раз. Моё собственное участие заключалось в том, что я брал у него интервью для ‘Дэйли Экспресс’ и писал за него его автобиографию ‘Подвал полный шума’. Затем, в 1964 году, (за вдвое большую, чем в ‘Экспрессе’ зарплату) я стал его личным помощником, и Джоан, я и четверо наших детей последовали вслед за ним и битлами в столицу. Вся наша провинциальная жизнь завершилась. У нас не было выбора, и, может быть, в любом случае это было подходящее время, чтобы помешаться. Держитесь крепче. Закройте свои глаза. Теперь, находясь в штате служащих Эпстайна, я писал его книгу заодно с колонкой Джорджа, стал получать сто пятьдесят фунтов в неделю и являлся помощником Брайана и пресс-атташе ‘Битлз’. Это был 1964 год, он получился очень тяжёлым и в чём-то неудачным. Но я забежал вперёд. Во всех нас крепко засело такое чувство, что что-то произойдёт. Я был чрезвычайно позитивно настроен. Вопрос был лишь во времени и в том, как заставить это произойти. Казалось, всё тянется долгие годы. Вот, в чём был хорош Брайан. Он знал, как всего добиться. Мы были самоуверенными и нахальными, но когда Эпстайн говорил: “Знаете, вы будете более великими, чем Элвис”, мы думали: “Ну, насколько великим я могу стать? Что-то я сомневаюсь”. Это казалось странным и возмутительным, но он и в самом деле занимал верную позицию. Битлы стали жить в отелях. Некоторые убогие места я позабыл. Я помню, что основным местом, в котором мы останавливались, являлся отель ‘Слоун-Сквер’, возле кинотеатра. Затем мы переехали в отель ‘Президент’. Джон был уже женат, позже Пол стал жить в доме родителей Джейн Эшер на Уимпол-Стрит, а Ринго и мне досталась квартира на Грин-Стрит в Мэйфэйре. Брайан был хорошим. Непосредственно перед тем, как он умер, он очень близко подошёл к пониманию, которое могло перевести его на новый уровень. Единственный раз, когда у Брайана и меня был по-настоящему хороший разговор о серьёзных вещах, не считая деловых встреч, произошёл прямо перед его смертью, в последнем доме, в котором он жил, в 1967 году в Сассексе. Он спрашивал обо всём и хотел узнать, чем я занимался в Индии. Я пытался объяснить ему, и ему было очень интересно. Брайан Эпстайн умер во время последних праздничных выходных удивительного ‘кислотного лета’ 1967 года. Это было лето, когда битлы познакомились с Махариши Махеш Йоги, когда поп-фестиваль в Монтерее и схожие (пусть и меньшего масштаба) события укрепили среди молодёжи трогательное убеждение – а убеждение это разделяли тогда сотни тысяч молодых людей по всему миру – что с достаточным количеством любви и веры мир можно спасти от ошибок, перенятых от его ‘консервативных’ властителей. В наше время, на пугающей границе 1980-х, этот незатейливый подход с его девизами в стиле ‘власть цветов’: братство, любовь, мир и музыка (обычно следом за ними шло слово ‘чувак’, позаимствованное у предыдущего поколения чернокожих) является поводом для насмешек и высмеивается, как наивный. Может, он таким и был. И, как нарочно, именно в конце этого лета умер Брайан Эпстайн. Хотя он привыкал к более открытому восприятию жизни битлами и всё больше разделял его, естественный ход событий развивался так, что его полезность в качестве ‘отца’ уменьшалась. Битлы больше не гастролровали. Их последний концерт прошёл в 1966 году в Кэндлстик-Парке в Сан-Франциско. Все они явно остепенились со своими женскими половинами. С Джорджем Мартином, который приглядывал за ними, они были непревзойдёнными мастерами в студиях звукозаписи, и роль Брайана стала меняться. Я разговаривал с ним у него дома в Сассексе в мае, перед тем последним летом, когда Джоан и я прилетели из Лос-Анжелеса на вечеринку в честь его новоселья – психоделическое событие, которое можно описать только (и я больше нигде не буду использовать это слово) как 'умопомрачительная'. Он был совершенно счастлив – уже до того, как он ‘что-либо принял’ в тот вечер. Он был погружён в размышления и осознал, что теперь, когда ‘Битлз’ упрочили своё положение в качестве одного из величайших сокровищ мира, а ‘Сержант Пеппер’ должен был вскоре вновь подтвердить их верховенство, у него появилось время, чтобы уделить своё внимание другим интересам. Появилось время, чтобы обзавестись загородним домом, управлять очень деятельной и прибыльной международной группой компаний (с его партнёрами Нэтом Вайссом1 и Робертом Стигвудом) и всё так же заботиться обо всех нуждах битлов,
1 Адвокат из Нью-Йорка, управляющий, а теперь и владелец своей собственной компании звукозаписи. В конце жизни Брайана Нэт являлся его ближайшим другом и наперсницей (именно так! – прим. пер.). предоставлять им такое же внимание, которое сначала возвысило их лишь на несколько сантиметров над их ливерпульскими истоками и современниками, а затем позволило им сиять над большей частью мира.
|
|
|
|
того места, где я жил – на Аптон-Грин, в Спике – был один парень, мистер Бьюли. Так он начал с того, что ходил по домам, продавая рыбу из коробки. Затем, через какое-то время, у него появилась ручная тележка, а затем, после этого, у него уже был грузовичок с кузовом, и он приезжал и продавал картофель и тому подобное. Потом у него появился старый одноэтажный автобус ‘Кросвилль’, который он ставил позади, на участке пустыря, и у него там было довольно бойкое место. Затем он купил себе ‘Стэндэрд вэнгард’, за которым последовал ‘Форд консул’, а потом ‘Зефир зодиак’. Затем что-то случилось, и они все исчезли. Вот. Годы спустя семья Харрисон, которая стояла ещё в одной очереди на квартиру, совершила ещё один переезд, из Спика. Они переехали жить на Макетт-Лэйн, 174, возле Вултона, и именно тогда, когда они жили там, было время, когда – как вспоминает Джордж – его карьера ‘заладилась’. Именно с Макетт-Лэйн он впервые ‘уехал из дома’, в том смысле, что он отправился работать в Гамбург в первый – из многих – визит с юными битлами. Макетт-Лэйн являлась славным муниципальным домом (намного более предпочтительным по сравнению с Аптон-Грин, где Джордж провёл так много своих школьных лет, но так и не ставший – из-за стремительности его карьеры – таким же ‘домом’, как Аптон-Грин). Родители Джорджа жили в нём до счастливых дней 1966 года, когда они переехали в симпатичный одноэтажный дом возле Уоррингтоне. Это был почтенный город со своим собственным характером, но главным образом он известен благодаря тому, что располагается на полпути между славными городами Ливерпуль и Манчестер.
|
|
|
|
Я не беспокоился, не лез из кожи вон, но спустя некоторое время мне пришлось постараться – потому что становилось слишком неудобно, но прежде чем я сумел достать работу, прошло много времени. Я пошёл в центр занятости молодёжи на Дэйл-Стрит. Их представитель сказал: “Ладно, есть работа оформителя витрин в ‘Блэклерс’1”, и я подумал: “Почему бы и нет. Займусь этим”. Сделать всех довольными – это было нечто. Я думал: “Я не собираюсь заниматься этим долго”, но когда у меня не было
1 – Очень известный ливерпульский универмаг и достопримечательность. В Ливерпуле все универмаги являются достопримечательностями и имеют свои собственные индивидуальность, характер, рейтинг и степень шутливости; ‘Блэклерс’ оценивался высоко во всём, кроме снобизма. Он всегда являлся магазином для не богатых.
работы, я и в самом деле думал, что увиливаю. Когда я пришёл в ‘Блэклерс’, они уже отдали эту работу. Они сказали: “Пойди к мистеру Питу из технического обслуживания; они ищут помощника электрика”. Итак, я получил работу, заключавшуюся в прочистке кисточкой всех лампочек, в том, чтобы держать в чистоте электронные лампы. На рождество я чистил шахту лифта, и время от времени мы приводили в негодность лифты, чтобы можно было похалтурить в шахте лифта. А ещё там был дартс. Я научился играть в дартс и научился, как выпить восемь литров пива, три рюмки рома с чёрной смородиной и съесть два гамбургера (котлеты в булочках) за один заход. Я учился всему этому, а по вечерам мы давали концерты, и мы получили заказ на выступление в Шотландии1. Я пришёл к начальнику ‘Блэклерс’ и сказал: “Я ухожу, мне очень жаль”. Было так здорово, так приятно сказать это. Мне всё ещё было лишь семнадцать, и я отказался от должности! На самом деле, я отработал их деньги; они послали меня в Бутл проложить один из тех больших десятифазных кабелей на товарном складе, который принадлежал им. В неделю я получал тридцать шиллингов (один фунт пятьдесят пенсов в десятичной денежной системе). Наш ансамбль играл по вечерам в Хойлэйке (за рекой, на полуострове Уиррал) и тому подобных местах или, по крайней мере, одно выступление в неделю, что приносило дополнительные два фунта десять шиллингов – довольно неплохо для тех времён. Моё отношение к игре в этом ансамбле заключалось в том, что это являлось хорошей частью жизни, и в этом был весь смысл. Явно самое приятное время. Люди из ‘Блэклерс’ знали, что я играю на гитаре, хотя я и пробыл там недостаточно долго, чтобы они
1 – Это было турне, которое в битловской истории расценивается, как поворотная точка, когда группа аккомпанировала известному певцу, который величал себя Джонни Джентлом. смогли хорошо меня узнать. Они обнаружили это, затем они пару раз приходили посмотреть на нас, а потом я ушёл. У меня создаётся впечатление, что тогда было время быстрого взросления. Джордж – неудавшийся школьник, никудышный парень, бездельничавший на работе, лентяй, знавший, что каким-то образом с ним всё будет в порядке – становился намного более взрослым, играя рок-н-ролл с другими парнями. Он отправился в Шотландию с Джоном, Полом, Стюартом Сатклиффом и Джонни Джентлом, и частично помнит это, как сущее наказание. По-крайней мере, мы становились известными; но это заставило нас осознать, что у нас нет никакой одежды. Мы выглядели забавным сборищем чудаков. Мы были очень грубыми, и, по правде говоря, нам повезло, что мы оказались там, хотя и это было невесть что. Мы путешествовали в фургоне, и, знаете, в те дни проходили нешуточные сражения за каждый сантиметр своего пространства. Это ещё одна важная вещь. Борьба за своё собственное пространство происходит всегда, даже если это лишь сантиметр. “Дайте нам право на владение сантиметром”. То есть, всегда происходило много такого. Вот, почему ансамбли, которые быстро становятся богатыми, не медлят с получением своего собственного лимузина. Эрик не ездил в одном автомобиле с Джинджером и Джеком1. У них всегда был у каждого свой. Вот, что я вам скажу: если бы я мог позволить себе свой собственный лимузин, я бы не стал ездить в фургоне. Теперь, в наше время, если я могу отправиться на частном реактивном самолёте, то я не полечу рейсом Т-Ви-Эй (авиакомпания США). Это же всё улучшило бы, не так ли? Если бы мы только могли летать на частных реактивных самолётах ‘Уорнер’ чаще, я бы подарил всем, кто имел бы к этому отношение, по экземпляру этой книги и оплатил бы топливо. Тема пространства, его важности, сражений за место, где можно передвигаться, дышать и временами побыть одному, не раз поднимается в этой книге. Эта проблема присуща не только Джорджу. Но на тот момент, в лохматом незрелом ансамбле, он всё ещё находится в Ливерпуле, и мы по-прежнему то и дело погружаемся в счастливые воспоминания детства. Тем не менее, вскоре ему предстоит покинуть Ливерпуль и отправиться в первую поездку в Гамбург.
1 ‘Крим’: Эрик Клэптон, Джинджер Бэйкер и Джек Брюс. Ливерпуль всегда был ничего. Кэлдерстоунз-Парк. Ты помнишь ту скалу возле бань и библиотеки в Уэйвертри? Это был метеорит, который упал с неба. Я помню, как скатывался с него. Это была вся такая гладкая, большая глыба чёрной сверкающей скалы; там были туннели, ведущие к ‘Детской-стене-с-пятью-дорогами’, и очень много другого… А когда наступало время каникул, в обычных местах неподалёку были другие простые радости, провинциальные удовольствия, морские курорты, ничего такого, что стоило бы дорого. Мы отправлялись в Мортон1 (потому что там жила подруга моей мамы, Филлис Андерсон) и Бидстон-Хилл неподалёку, Нью-Брайтон, Саутпорт2 и, конечно же, в большой город,Блэкпул, лишь раз или два, чтобы увидеть ‘огни’. Мы объехали весь Уэльс, останавливаясь в небольших местечках, в славных старых каменных домах с шиферными крышами. Вероятно, снимать их почти ничего не стоило. На самом деле, можно было прожить счастливо всю жизнь в таком месте, как эти. Ливерпуль порождал на свет занимательных личностей: страховых агентов – я совершенно не знал, что это такое, но они приходили каждую неделю, разные; может быть, их было двое. Ещё часто приходил один священник и просто стучал в дверь, ты давал им деньги, и они уходили прочь. На углу
1 Скромный маленький курорт, но большей частью жилой город лёгкой промышленности с несколькими красотами на побережье Уиррэл-Мерси. 2 'Общие' и 'шикарные' курорты соответственно, больше подходящие для дневных поездок, чем для остановок на одну ночь.
|
|
|
|
“Теперь он стремится к знаниям, но любой, кто хочет покинуть школу, позже осознаёт, что она была важна. Но это зависит от того, кто преподаёт тебе, а он и в самом деле ненавидел школу и часто прогуливал её. Он нередко приходил ко мне и говорил: ‘Не рассказывай моей маме’. Она каждый день давала ему деньги на обед, и он часто тратил их впустую. Думаю, он тратил их на кинокартины; он зачастую ходил на фильмы ужасов, когда они впервые появились. Не думаю, что у него были очень приятные учителя, но для него важно учиться, и всё остаётся в его голове. Ему повезло познакомиться с таким большим количеством людей и учиться у них. Он мог бы окончить школу и ничего больше не добиться”. “Его мать и отец были очень терпимыми, практичными и любящими людьми. Они были такими сердечными и помогали тебе во всём. Приходить к ним домой было замечательно. Это было совершенно изумительно. В больших семьях есть что-то, что ты можешь понять и оценить, когда ты один и ничего не делаешь. Мой собственный дом всегда был славным и тёплым, и по нему туда-сюда носились дети, но в больших семьях есть нечто. Джордж за многое должен поблагодарить своих родителей, за то, каков он сейчас. Активные до своих последних лет (до 1978 года, когда умер отец Джорджа; его мать умерла на восемь лет раньше), они очень оберегали его, ведь они знали, что он по своей природе ранимый, доверчивый, мягкий человек. Они очень сильно беспокоились о нём, и я не думаю, что он знает, насколько сильно. Я знаю, что это так, из того, что они говорили. Они волновались постоянно, я уверена, что он совершенно этого не осознавал. Если бы он знал, как сильно они беспокоились за него, он бы изумился”. “Вскоре у его отца появилась идея, чтобы они все стали… ну, вроде такого: Гарри был механиком, Пит (старший брат Джорджа) был рихтовщиком и сварщиком, а Джордж должен был стать электриком, и у отца была мысль, что у них будет гараж. Кажется, он собирался заведовать им, а три его сына должны были работать в этом семейном деле. Джордж проклинал эту идею”. “На одно рождество, когда Джордж работал в ‘Блэклерс’, отец купил ему набор отвёрток электрика, и он довольно сильно беспокоился, потому что говорил: ‘Неужели он хочет навязать мне это? Кажется, хочет’”. “Как-то он пришёл навестить нас, около двадцати лет назад, то есть ему, должно быть, было шестнадцать. Он сказал, что у него есть возможность оказаться в группе, и он хотел знать, что, по мнению Гарри, ему следует делать. Гарри сказал: ‘Попытайся. Ты ещё достаточно юн, чтобы делать то, что тебе хочется. Если ты посвятишь этому год или два, то ничего не упустишь’. Гарри и Пит стали работать по профессии сразу после школы, и то, чем они, возможно, мечтали заниматься, не осуществилось. Джордж оказался последним, у кого имелась возможность сказать, хочет ли он заниматься тем-то и тем-то или нет. Он перестал работать, чтобы быть в группе”. “Ну, вы знаете, как всё это было в Ливерпуле; если у тебя была профессия, ты был успешен. Если ты хотел заниматься чем-то другим, ты был немного сумасшедшим. Не думаю, что наше воспитание позволяло иметь другие мысли”. “Но их мама и отец не были людьми, которые стали бы запрещать своим детям быть самими собой. Помню, как Джон (Леннон) снял квартиру где-то возле ливерпульского кафедрального собора, и идея состояла в том, что они все будут жить в этой квартире. Её (матери Джорджа) точка зрения была такова: ‘Вперёд и с песней, но ты вернёшься в течение двух или трёх недель’ – и так и случилось. Это не продлилось долго, потому что там не было домашних удобств. Она была очень мудрой”. Я полюбил музыку с тех пор, как помню ‘One meat ball’, с очень раннего возраста. Одна из первых песен, которую я помню (должно быть, мне было около четырёх), это ‘Hong-Kong blues’, настоящая блюзовая песня. Это было счастливое время. Я ходил гулять со своими родителями с тех пор, как был младенцем, и гуляли мы много. Я помню, как мы были в одном месте, в другом, танцевали в клубе и у старой миссис такой-то. Я припоминаю, как младенцем стоял на маленькой кожаной табуретке и пел ‘One meat ball’. Когда Харрисоны переехали из тесных, но уютных условий Арнольд-Гроув, это произошло потому, что их фамилия наконец-то оказалась наверху по-прежнему нескончаемого списка очереди на квартиры в Ливерпуле. Прежде всего, они переехали на Аптон-Грин, 25, в дом в одном микрорайоне, который принадлежал городским властям Ливерпуля в Спике. Вскоре после этого Джордж оставил школу на Доведэйл-Роуд возле Пенни-Лэйн и пошёл в институт. Поездка на автобусе занимала час; час утром, час вечером. Требовался час – с четырёх до пяти часов дня – чтобы добраться домой, на окраину района Спик. Именно в одной из таких поездок на автобусе я познакомился с Полом Маккартни, потому что он, учась в той же школе, носил такую же униформу и ездил той же дорогой, что и я. И я стал ошиваться с ним. Его мать была акушеркой, и у него была труба. Как мы уже знаем, Пол остался в школе, чтобы сдать экзамены, а Джордж, раздосадованный, но уверенный в альтернативе, оставил школу, но не раньше, чем выразил себя необычным способом – с помощью одежды. По правде говоря, у меня не было денег на стоящую одежду, но в последний год в школе или около того я ухитрился ‘выделиться’. Я купил белую рубашку со складками спереди, чёрной вышивкой в уголках этих складок и чёрный жилет официанта. Он был двубортным с лацканами, и мне его дал Пол. Думаю, он взял его у Джона, который получил его от своего отчима, мистера Дайкинса. Также у меня была одна из спортивных курток Гарольда, перекрашенная в чёрный цвет, но всё равно под краской можно было увидеть клетчатый узор. Я носил чёрные брюки, превращённые в дудочки, и синие замшевые башмаки с острыми мысками. Так всё и было: довольно дёшево и неряшливо. Бросивший школу, незнавший, куда двигаться, уже игравший на гитаре, но недостаточно хорошо, чтобы выделиться за пределами узкого круга дружков, Джордж занимал небольшие суммы денег у своего отца, и, в конечном счёте, ему стало неловко из-за этого. Мы играли в одном ансамбле, и это продолжалось где-то около восьми месяцев. Я занимал у своего отца по десять шиллингов, и, в конце концов, он сказал: “Не будет ли лучше тебе найти работу, а?” И я отправился в муниципалитет (Ливерпуля), но не прошёл испытания – я не годился даже для этого.
|
|
|
|
Музыка? Я даже бросил музыку, хотя я любил её, потому что в тот момент в школе всё заставляло делать твой рот вот так… Он кривит свой рот, словно изображая новичка в оперетте, и продолжает: Ну, ты мог играть на флейте или скрипке, а в наши дни, думаю, можно играть и на гитарах и всём в таком духе, но не тогда. Чтобы получить аттестат зрелости в 16 лет, нужно было сначала сдать три предмета на ‘пробный’ аттестат. Первым в ‘пробе’ было изобразительное искусство, которое я прошёл. Но это благодаря Стэну Риду, учителю рисования, который был славным (это человек с надписью ‘ОМ’ на футболке на альбоме ‘Dark Horse’). Хотя я не был так уж хорош в рисовании, я получил достаточно, чтобы сдать экзамен. “Ого, чудесно!” – подумал я. Затем стал известен следующий результат – я провалился. И на следующем экзамене тоже. Я не сдал, не сдал, не сдал, не сдал: я провалил всё, кроме рисования. Я провалил даже английский язык, который – как считалось – смогут сдать все, независимо от того, какие были оценки. Все кроме меня! Я получил два процента. В самом деле, я не сдал ничего, и мне сказали: “Ты можешь идти, ладно, ты можешь идти”, ведь после экзаменов все свободны. Они попытались оставить меня на второй год, в классе, который шёл следом, чтобы я сдал экзамены в следующем году. Я пробыл в этом классе один час и подумал: “Нет уж, спасибо, я не собираюсь знакомиться со всеми этими новыми людьми и их выходками”. И я перелез через ограду, отправился в кино и не возвращался до самого последнего дня, когда я заскочил за своим взысканием. Итак… у меня не было ничего такого, никаких аттестатов. Что думали мои родители? Они не знали, что было сказано, потому что я сжёг свои табель успеваемости и характеристику. Теперь мне хотелось бы, чтобы они у меня сохранились. Было бы интересно, оглядываясь назад, увидеть подписи всех тех учителей и то, что они говорили обо мне. Классный руководитель писал: ‘Он не принимал вообще никакого участия в школьной деятельности’… они продолжали в таком роде, и я чувствовал себя настолько скверно и таким виноватым, что мне пришлось сжечь всё это, прежде чем мои родители вернулись домой. Подобно многим школьникам, которые росли после второй мировой войны, Джордж Харрисон не видел смысла в армейском кадетском корпусе, который по-прежнему процветал и размахивал оружием в британских средних школах. Армия. Страх перед армией. Когда мне было около двенадцати, я уже принял решение, что во что бы то ни стало не пойду служить. Тогда в школе примерно с тринадцати лет до шестнадцати или семнадцати набирали ребят-кадетов. Этого я никогда не мог постичь. Они никогда не говорили тебе: “Ладно. Сделай так”. Никогда не было никакой вербовки или каких-нибудь досок объявлений, но каждый понедельник днём, или каждый вторник, ты выглядывал и видел этих ребят. Все они, одетые как солдаты, маршировали взад и вперёд с учителем географии или учителем математики под ‘ать, два, три, четыре’. Это не из тех вещей, которые должны тебе нравиться или не нравиться. Этого не должно быть вообще! Я часто думал: “ЧТО?” Я никогда не мог понять, почему те обычные вещи являлись обычными. Мне они всегда казались безумными: все вели себя 'обычно', но это так напоминало ‘Узника’1.Ты никогда не знаешь до конца, о чём они говорят. Это словно твоя нервная система принадлежит кому-то, кого ты не знаешь. Я всегда знал, что есть то, чего мне не узнать в школе. Я знал, что школа это ещё не всё, что тебе нужно из возможностей, которые дарит жизнь. Вот, почему я не сильно беспокоился. В школе во мне всегда была сторона, которая думала: “Что ж, если всё именно так, значит, мне это не нужно”. Я знал – есть что-то. Я был достаточно удачлив, чтобы почувствовать, что есть альтернатива.
Альтернативой было нечто, что стало намного более значительным, чем кто-либо, кто-либо вообще мог бы вообразить. Тем не менее, оптимизм Джорджа перед лицом нагоняющей тоску школьной жизни не являлся некоей туманной мыслью, мол, что-нибудь да случится. Он уже начал исполнять музыку, когда был очень маленьким и с очень небольшим размахом (стоя на табуретке), но в школе он образовал союз с одним мальчиком постарше (Пол Маккартни), который в будни являлся одним из пассажиров школьных автобусов.
1 – классический телесериал-аллегория с Патриком МакГуэном о контролируемой окружающей обстановке. В каждой из семнадцати серий МакГуэн кричит: “Я не число. Я свободный человек”. Он произвёл огромное впечатление на битлов и их поколение. Джордж вспоминает свои ранние музыкальные радости и влияния и в приглушённых тонах описывает картины из жизни муниципального микрорайона пригорода Ливерпуля. Пленительные и время от времени мучительные детали переносят нас на место его встречи с Маккартни (который учился на класс старше в ливерпульском институте и окончил его на год позже Джорджа, будучи более квалифицированным в смысле средней школы). Полу было суждено чуть позже присоединиться к Джону Леннону в ‘Куорримен’. Они сменили несколько названий и участников, прежде чем стали ‘Битлз’. Невестка Джорджа, Ирэн Харрисон, жена его самого старшего брата Гарри, помнит годы, которые привели к его решению ‘сделать попытку’ в чём-то другом. Ирэн был подружкой Гарри, когда она впервые встретилась с Джорджем, сразу после его тринадцатого дня рождения, в 1956 году. Тогда ей было семнадцать. И она по-прежнему является его близким другом. “Причина, по которой мы гуляли вместе, заключалась в том, что Гарри отсутствовал, отбывая воинскую повинность, и, я полагаю, потому, что я являлась единственным ребёнком в своём доме; это было словно у меня есть маленький брат. А что касается Джорджа, то я, может быть, заменила ему его старшую сестру, которая только что покинула дом и отправилась в Канаду”. Мы вместе ходили на выступления и тому подобное. Это было время рок-н-ролла, и все значительные исполнители – Лонни Донеган и так далее (‘The Crew Cuts’, ‘Freddie Bell and Bell Boys’, ‘Frankie Lymori and the Teenagers’, ‘The Everly Brothers’, Eddie Cochran и многие другие) приезжали в ‘Эмпайр’ (кинотеатр в Ливерпуле), я доставала билеты, и мы отправлялись туда. Затем Гарри и я поженились, у нас появилась квартира в Ливерпуле, и Джордж довольно часто приходил туда с Полом. Иногда Джордж спрашивал: ‘Куда ты пойдёшь сегодня?’, я отвечала: ‘А, туда-то и туда-то’. Он говорил: ‘Ладно’, и он отправлялся туда на своём велосипеде, а я ехала на автобусе. Мы очень хорошо ладили. Он был занимательным карапузом”.
|
|
|