Десятому по счету роману Дугласа Коупленда — “Элеанор Ригби” — не светит участь стать такой же “Библией поколения”, какими были его “Generation Икс” (1991) и “Рабы “Майкрософта” (1995). Тем не менее канадский писатель входит в условный список хэдлайнеров мирового литературного процесса. А появление очередной его книги в русском переводе, кажется, претендует на статус самого забавного казуса года в отечественном книгоиздании.
“Элеанор Ригби” была практически одновременно выпущена под маркой двух различных книжных серий. В этом сегодня нет ничего удивительного, тем более что обе — и специализирующаяся на литературном радикализме массовая “желтая” “Альтернатива”, и претендующий на стильность и штучность “черно-белый” “Монохром” — являются детищами левиафаноподобного концерна АСТ и в обоих случаях воспроизводят один и тот же перевод М. Казанской.
Куда интереснее другое: если автором “альтернативной” книги справедливо значится Дуглас Коупленд, то на обложке другого издания горделиво фигурирует Коупленд Дэвид. На этот “энциклопудический” — согласно известной шутке Ильфа — редакторский прокол можно было бы вообще не обращать внимания (в нашем книгоиздании сейчас и не такое бывает), если бы не одно “но”.
“Элеанор Ригби”, особенно на первых страницах, действительно кажется принадлежащей перу не того прославленного Коупленда, что вписал свое имя в лексические словари новояза рубежа тысячелетий, а как будто его традиционно заунывного “младшего брата”.
В самом деле, нарочито неторопливый и козыряющий набором психоаналитических банальностей рассказ, ведущийся от лица максимально невыразительного персонажа, какого только можно придумать, — одинокой и малопривлекательной 40-летней женщины, — самым категорическим образом противоречит тому, что мы вроде бы знали о Коупленде. Об этом ни на кого не похожем мрачном пересмешнике, склонном к футуро-апокалиптическим прозрениям и испытывающем род болезненного пристрастия к новым технологиям (эти отличительные черты творческого метода писателя, кстати сказать, в избытке присутствуют в его самом последнем романе jPod, вышедшем в начале года и пока только ожидающем русского перевода).
Однако выдаваемое нам за печальные листки из дневника старой девы Лиз Данн — “славная блеклость”, которая, по собственному обезоруживающему признанию, “даже в массовке не будет смотреться”, — постепенно, и чем дальше, тем серьезнее, обнаруживает себя в качестве весьма яркого романа. Не с секретом даже, но с хитрым фокусом.
И суть не в том, что старая дева внезапно для всех (и для себя в том числе) обнаружила 20-летнего красавца сына (следствие экскурсионной поездки с классом в город Рим). Просто повествование в целом по мере погружения в него чудесно преобразуется в своего рода сиквел “Дневника Бриджит Джонс”, над которым поработала творческая бригада в составе братьев Коэнов, Вуди Аллена и молодого Оливера Стоуна. Необходимо, правда, подчеркнуть: весь плотно заложенный в романной толще заряд сокрушительной смеси из парадоксальности, абсурдистского осмысления окружающего мира и победительно-невозмутимого англосаксонского юмора способен открыться лишь аккуратному и осторожно ступающему читателю-саперу.
Не только потому, что в руках переводчицы многие уже фирменные коуплендовские bon mot превратились в непереводимую игру слов. Просто привычное при чтении Коупленда быстрое заглатывание страниц в случае “Элеанор Ригби” не способно вызвать, наверное, ничего кроме раздражения по отношению к вызывающему авторскому волюнтаризму, самолюбивой рисовке и нагромождению сюжетных допусков-несообразностей.
Но если не отчаиваться, то вы с большой долей вероятности будете — вслед за героиней романа — вознаграждены. Ведь главный фокус “Элеанор Ригби” (строго говоря, она должна именоваться у нас “Элинор Ригби” в соответствии с общепринятым переводом названия баллады Beatles об одиночестве, к которой отсылает нас Коупленд) в ее сугубо оптимистическом посыле. Легком и здоровом, начисто лишенном всякой назидательности и скверного напускного бодрячества.
Земную жизнь пройдя до половины, 44-летний ванкуверский ипохондрик словно бы обнаружил посреди начисто выжженных и многократно описанных им цивилизационных пустошей заповедные ягодные места, strawberry fields — если уж выражаться на манер известной ливерпульской четверки.
http://www.vedomosti.ru/newspaper/article.shtml?2006/06/07/107712
