Польская мозаика

Czesław Niemen - Mimozami jesień się zaczyna.

Marek Grechuta - Pomarańcze i mandarynki

Ewa DEMARCZYK- Grande Valse Brillante - II m -SOPOT 1964

Мистик слова

«Мягкий, округлый, покрытый легким пушком, меня влечет этот персик, пробуждает желание, я хочу ласкать его губами, осторожно сжимать пальцами, нежно гладить и дуть на бархатистый пушок», — написал Тувим в поэме, посвященной персику.

Поэт, сочинявший шлягеры для кабаре, исповедовал поистине мистическую концепцию слова. В книге «Слово в крови» он писал: «И слово плотью стало / и обитает с нами, / Кормлю свое начало / Словами, как плодами». Еще в юности он записывал в тетрадях слова, созвучные друг другу, но имеющие различные значения в других языках. Его увлечение лингвистикой продолжалось до конца жизни (позже экзотические слова и фразы он записывал на карточках).

Роман Зрембович отмечал, что эти карточки представляют собой «документ, иллюстрирующий отношение Тувима к биологии слова, богатство первоисточников из детства, в которых живет воображение поэта. (…) Потому поэзия Тувима благоухает, как лес. Каждое стихотворение обладает собственным особым ароматом». Отсюда уже рукой подать до таких произведений, как «Зелень» из цикла «Словпение», в которых при помощи звука Тувим пытался выходить за пределы семантики слов, приближаясь к концепции заумного языка Хлебникова.

Только подобная чувственная, почти эротическая концепция слова могла породить такое произведение, как «Персик»:
«Слышишь? есть в этом слове сочность, есть терпкая сладость раздавленной мякоти плода: стекающий сок, который с жадностью хватают вожделеющие уста. Мягкий, округлый, покрытый легким пушком, меня влечет этот персик, пробуждает желание, я хочу ласкать его губами, осторожно сжимать пальцами, нежно гладить и дуть на бархатистый пушок».

Агорафоб

Julian Tuwim NAC
Юлиан Тувим в правый профиль. Фото: Национальный цифровой архив

На большинстве фотографий Тувим изображен в правый профиль. На снимках анфас можно иногда заметить большое родимое пятно на левой щеке. По словам биографа поэта, Мариуша Урбанека, Аделя Тувим видела в родимом пятне сына проклятие судьбы и хотела сделать ему операцию. Сестра поэта вспоминала, как мать «договаривалась со знахаркой, которая должна была исцелить Юлека». Дефект отталкивал других детей, по крайней мере, это осталось в памяти у Юлека (мальчик даже отказался от прогулок с мамой, не желая, чтобы она страдала, выслушивая насмешки и оскорбления). Возможно, пятно на щеке также стало причиной его проблем в школе: в шестом классе гимназии Тувим остался на второй год. Урбанек полагает, что, если бы не необходимость сидеть в четырех стенах квартиры в юности, во взрослом возрасте у Тувима могла и не развиться боязнь открытого пространства (агорафобия привела к тому, что поэт стал перемещаться по городу только в такси и только в сопровождении жены).

Скандалист

«Деградировавший господин Тувим воздействует на неокрепшие молодые души, как сильнейший яд», — писала пресса в 1918 году после публикации «Весны». Стихотворение спровоцировало один из крупнейших скандалов в истории польской поэзии, а самого поэта обвинили в разнузданности, развращении молодежи и распространении порнографии. Именно с этого стихотворения о фабричных девках («брюхатые кобылы, кривых выродков носительницы пропащие!») — четырнадцатилетках, которых похоть вот-вот превратит в хоровод опозоренных матерей, — и «вырвавшемся из мансард чудовище» начинается слава и грандиозная карьера Тувима.

Тувим еще не раз оказывался в центре разногласий. Скандал среди яростных патриотов вызвало революционное и пацифистское стихотворение «Простому человеку» со словами «Эй, в землю штык — и будь таков!» (из перевода Давида Самойлова). Прокуратура начала процесс против Тувима, даже друг и покровитель поэта во властных кругах Венява-Длугошовский на некоторое время прекратил с ним общение.

У следующего скандального стихотворения «Бал в опере» не было шансов на издание (полностью его опубликовали только в 1946 году в «Шпильках», книжное издание вышло лишь в 1982 году). В «Бале» Тувим не щадил элиту, бессмыслицу идеологии и лицемерие власти, причем использовал язык, к которому до него никто не обращался: бранную лексику и вульгаризмы. В «Бале» Тувим предстает поэтом-борцом, взбунтовавшимся против действительности и жаждущим перемен.
О революционной и бунтарской натуре Тувима говорит его самое знаменитое нецензурное произведение «Стихотворение, в котором автор вежливо, но решительно просит многочисленные отряды ближних поцеловать его в зад». Этим стихотворением он, похоже, свел счеты со всеми.

Еврей

Julian Tuwim, rep. FoKa / Forum
Юлиан Тувим, реп.: FoKa / Forum

Тувим происходил из ассимилированной еврейской семьи. С евреями он долго не чувствовал ничего общего: «Черные, хитрые, бородатые, / с безумными глазами, / В которых — вечный страх, / в которых наследие веков» — писал он в стихотворении «Евреи». Поэт призывал к полной ассимиляции: «(...) я есть и буду противником облаченных в форму бородачей и их еврейско-немецкого бигоса, а также укоренившегося искалечивания польской речи». Потому традиционное еврейское сообщество считало его предателем.

Когда во время авторского вечера Тувим прочитал стихотворение «Биржевики», полиции пришлось защищать его от возмущенных евреев. Скандал вспыхнул из-за слова gudłaj (‘жид’), относившегося к антисемитской лексике.

Лишь во время Холокоста Тувим начал идентифицировать себя со своими еврейскими корнями. В написанном в эмиграции в 1944 году тексте «Мы, польские евреи» он пытался объяснить евреям, почему чувствует себя поляком, а полякам — почему чувствует себя евреем. Тувим пишет о «ручьях еврейской крови», которая струилась во время Холокоста: «…и в этом новом Иордане я приемлю крещение — кровное, горячее, мученическое братство мое с евреями» (перевод Софии Дубна).

Но, вероятно, острее всего свою двойственную национальную идентичность Тувим передал в стихотворении «Еврейчик» 1924 года. Он говорит о маленьком, оборванном еврее-бродяге, поющем во дворе за деньги. На него смотрит из окна второго этажа элегантный господин, поэт. «Никогда мы не найдем пристанища и покоя / Евреи поющие, евреи одержимые...», — заканчивает стихотворение Тувим.

«Очевидно, что в этом стихотворении Тувим идентифицирует себя как с бродягой, так и с поэтом. Здесь ясно видно, что вопрос национальной идентичности был ключевым в его творчестве. Тувим преодолевал это на протяжении всей жизни», — говорил о стихотворении Михал Гловиньский.

Поляк

Julian Tuwim, fragment wykonanego po wojnie zdjęcia ze zbiorów Narodowego Archiwum Cyfrowego
Юлиан Тувим, фрагмент послевоенной фотографии из собрания Национального цифрового архива

Для антисемитов он навсегда остался евреем и в этом качестве становился объектом жестких нападок. Его обвиняли в «заеврееивании» польской литературы: «Тувим пишет не по-польски, а только на польском языке (...), а его дух лопочет не по-нашему», — писал еженедельник «Prosto z mostu» в 1930-е годы. Его называли «жидовским Мицкевичем». Его, сторонника полной ассимиляции, Ян Рембелинский на страницах журнала «Myśl Narodowa» убеждал надеть халат и отпустить пейсы. Тувим ответил с изысканной вежливостью, что сделает это в тот день, когда Рембелинский появится на улице в жупане и кунтуше.

Тувим бывал и более резок. Так, «некому эндеку, что на меня тявкает» (эндек — член партии Narodowa Demokracja, Национальная демократия, прим. перев.) он ответил: «Напрасно ты ждал отпора, / Не дам тебе ни щелчка, ни шлепка. / Не скажу даже: «Еб-и-сь конем! / Потому что это мезальянс для коня». В других стихах, таких, как, например, «Мой денек» он виртуозно подражает антисемитскому языку и высмеивает его.

Примечательный факт: Тувим был настолько популярен, а его влияние настолько сильно, что под его воздействие попадали даже довоенные антисемиты (например, Юзеф Александр Галушка или Ежи Петркевич — последний позже радикально изменил взгляды).

Постоянные нападки со стороны антисемитов страшно мучили Тувима. Под конец жизни у него появились навязчивые идеи на этой почве. Александр Ват вспоминал, как за год до смерти разволновавшийся Тувим кричал, что эндековских нападок и жидовского Мицкевича не забудет до конца дней.

Юлиан Тувим

Демонолог

Karta z książki "Czary i czarty polskie"
Разворот книги «Польское колдовство и бесы», издательство Czytelnik, 1960 год, иллюстрации Станислава Замечника. Первое издание увидело свет в 1924 году

Тувим довольно быстро — спустя год — забросил учебу (юриспруденцию в Варшавском университете), но свои увлечения с большой страстью (в том числе коллекционерской) развивал на протяжении многих лет. В середине 1920-х годов Тувим — в то время уже известный лирик и автор текстов для кабаре — раскрылся с новой стороны. Антологией «Польское колдовство и бесы» он подвел итог своим многолетним исследованиям в области демонологии (суевериям, связанным с дьяволом, он посвятил еще несколько брошюр). Домашняя «чертова» библиотека Тувима насчитывала более 1000 изданий (еще у него была крысоведческая библиотека — многие годы он вынашивал замысел большой монографии, посвященной этим грызунам). Лексикографическая страсть Тувима нашла воплощение в «Польском пьяном словаре», где только для одного слова «пьяница» предлагается 135 синонимов. Кроме того, в книгах «Пегас дуба» и «Cicer cum caule» («Горох с капустой смешивать») были опубликованы занимательные находки и поэтические курьезы из старых книг и прессы, которые поэт собирал на протяжении десятилетий.

Переводчик

Julian Tuwim i pisarz radziecki Ilja Erenburg (drugi z prawej), fot. NArodowe Archiwum Cyfrowe
Юлиан Тувим и советский писатель Илья Эренбург (второй справа). Фото: Национальный цифровой архив

Тувим знал несколько языков, хотя не считал себя полиглотом:
«По-французски — как сапожник (варшавский, разумеется, не парижский), проклятый язык Гете ненавижу, как и все немецкое (кроме Гете и еще нескольких); даже по-русски — на языке, который знал глубоко и широко, — говорил не слишком хорошо», — писал он.

Как переводчик Тувим дебютировал на совсем другом языке: в 1911 году был опубликован его перевод стихотворения «В осеннем солнце» Леопольда Стаффа на эсперанто (на этот искусственный язык он перевел также стихи Словацкого, Казимежа Пшервы-Тетмайера и Рембо). «Fenestron pluv batas, pluv batas aŭtuna / Kaj plaŭdas senĉese, enue, grizbruna...», — так начинается другое стихотворения Стаффа («Осенний дождь» — одно из любимых стихотворений юного Тувима).

На польский Тувим переводил французскую поэзию (Рембо), немецкую (Гейне), латинскую (Гораций), но прежде всего русскую (Лермонтов, Маяковский, Пастернак, Блок, а также памятник древнерусской литературы «Слово о полку Игореве»). Он считал, что русский язык словно специально создан для поэзии.

Его большой любовью был Пушкин. «Когда он читал мне своего “Медного всадника”, я слышал ритм пушкинского оригинала», — вспоминал Илья Эренбург. В течение долгих лет Тувим переводил «Евгения Онегина», но перевод забросил, вероятно, после того, как много недель проработал над одной строчкой. Он был большим знатоком творчества русского поэта, но не считал себя специалистом по Пушкину. Юзеф Гурвиц вспоминал, как он предложил Тувиму написать статью о Пушкине, но тот отказался: «Я не пушкинист, — ответил Тувим, — а лишь переводчик Пушкина; я считаю себя гоголеведом».

Сказочник

ilustracja do "Lokomotywy" Janusza Levitta i Jerzego Hima
Иллюстрация к «Локомотиву» Яна Левитта и Ежи Хима

Для детей Тувим начал сочинять поздно. Знаменитые стихи, без которых сегодня трудно себе представить детство по-польски, он написал лишь в середине 30-х годов. В 1936 в одном номере «Wiadomości» были опубликованы «Локомотив» и «Птичье радио», потом стихи «Про пана Трулялинского», «Слон Хоботовский», «Зося-Самося» вышли отдельной книгой в 1938 году. У Тувима и его жены Стефании не было детей. Только после войны и после возвращения в Польшу Тувимы удочерили пятилетнюю девочку Эву, потерявшую родителей во время войны.

Экстатик

Julian Tuwim, rep. FoKa / Forum - Zdjęcie z książką rep: Wojciech Kryński / Forum
Юлиан Тувим с рукописью «Цветов Польши», которые он писал в эмиграции, реп.: FoKa / Forum — Фотография с книгой реп: Войцех Крынский / Forum

Чеслав Милош цитировал слова Юзефа Виттлина, близкого друга поэта, который говорил, что Тувим — доказательство существования Бога, потому что невозможно, чтобы такой глупый человек был таким великим поэтом. Вероятно, Виттлин имел в виду то, что Тувим слабо ориентировался в политике: чрезмерно восхищался коммунизмом и советской Россией. Мариуш Урбанек считает, что Тувим мог и не воздавать поэтические почести новой власти, для которой само по себе возвращение поэта из эмиграции стало легитимизацией, какой ей не мог обеспечить ни один другой литератор. Но он писал — о Сталине, Беруте, переводил на язык поэзии доклады: боролся с империалистами (США), ревизионистами, цепным псом империализма (маршал Тито), с эмиграцией и заплеванными карликами реакции (АК).

Возможно, лучше всего объясняет позицию Тувима Александр Ват. Однажды под конец встречи с генеральным секретарем Союза писателей СССР, после длинного партийного доклада, завершившегося, разумеется, бурными овациями, вдруг «с первого ряда вскакивает великий польский поэт, подбегает к графоману-чекисту и в экстазе аплодирует перед самым его носом». «Но его поведение, по мнению Вата, не связано с подобострастием. Тувим не был придворным поэтом», — пишет Мариуш Урбанек и цитирует Вата:
«Он был экстатиком, он нуждался в том, чтобы кого-то обожать, плясать перед Ковчегом Завета, он жил только моментами таких упоений и только благодаря этим моментам».

Источники:
Мариуш Урбанек, Тувим, Вроцлав, 2004 (Mariusz Urbanek, Tuwim, Wrocław, 2004)
Воспоминания о Юлиане Тувиме под ред. Ванды Едлицкой и Мариана Топоровского, Варшава, 1963 (Wspomnienia o Julianie Tuwimie pod red. Wandy Jedlickiej i Mariana Toporowskiego, Warszawa 1963).

Автор: Миколай Глинский

2Andrzej Szablewski:

>Для антисемитов он навсегда остался евреем и
>в этом качестве становился объектом жестких нападок.

А так ли уж это плохо?

Мне трудно судить. Я никогда ни евреем, ни выкрестом не был. :-)) Так уж по жизни сложилось...

Юлиан Тувим

Юлиан Тувим, реп. Войчех Крыньский / Forum

Поэт и переводчик, родился 13 сентября 1894 года в Лодзи, умер 27 декабря 1953 года в Закопане.
Окончил гимназию в Лодзи (1914), изучал право и философию в Варшавском университете (1916-1918).

Сотрудничал с журналом «Pola esperantisimo» (1911-1914), в котором публиковал свои переводы польских стихотворений на эсперанто. Как поэт Тувим дебютировал в 1913 году стихотворением «Просьба» (опубликовано в газете «Kurier Warszawski»). С 1915 занимался переводами с русского языка, а также сотрудничал с лодзинскими кабаре «Bi-ba-bo» и «Nowości», а также с театром «Urania»; в 1916-1919 годах. ‒ с варшавским студенческим журналом «Pro arte et studio». В 1918 году Тувим стал одним из основателей литературного кабаре «Pikador», а затем создателем и главным представителем поэтической группы «Скамандр», постоянным сотрудником ежемесячника «Скамандр» (1920-1928, 1935-1939) и еженедельника «Литературные известия» («Wiadomości Literackie») (с 1924 г.).

Публиковал свои произведения на страницах таких изданий, как «Здруй» («Zdrój») (1919), «Народ» («Naród») (1920-1921), «Курьер польский» («Kurier Polski») (1920-1923), «Пани» («Pani») (1922-1925). Автор многих текстов и песен (обычно подписывался псевдонимами) для кабаре «Miraż» (1916-1919), «Czarny Kot» (1917-1919), «Argus» (1918), «Sfinks» (1918), «Qui Pro Quo» (1919-32), «Banda» (1932-1934), «Cyganeria» (с 1924), «Stara Banda» (1934-1935), «Cyrulik Warszawski» (1935-1939). Сотрудничал с сатирическими журналами «Варшавский цирюльник» («Cyrulik Warszawski») (1926-1933) и «Шпильки» («Szpilki») (1936-39), кроме того, публиковал сатирические тексты на страницах газеты «Иллюстрированный ежедневный курьер» («Ilustrowany Kurier Codzienny») (1929-1933).

Вместе с Антонием Слонимским и Яном Лехонем занимался подготовкой первоапрельского приложения к газете «Курьер польский» («Kurier Polski») (1920-1925), вместе с ним также писал политические шопки (1922-1930).

В 1925-1926 гг. вместе с Мечиславом Грыдзевским и Антонием Борманом издавал иллюстрированный журнал «To-To». С 1927 года сотрудничал с Польским радио (с 1935-го был художественным руководителем отдела юмора). С 1934 года был членом редколлегии ежемесячника «Szpargały». Был одним из основателей Союза театральных авторов и композиторов (ZAiKS), официально зарегистрированного в 1921 году, с 1932 года вошел в состав правления. С 1920 года стал членом Профсоюза польских литераторов, был также членом ПЕН-клуба.

Во время II Мировой войны Тувим жил в эмиграции – в Румынии, Франции, Португалии и Бразилии, откуда в 1942 году приехал в Нью-Йорк. В 1939-1941 годах сотрудничал с эмигрантским еженедельником «Польские известия» («Wiadomości Polskie»), однако прекратил с ним сотрудничество вследствие разногласий в отношении к СССР. В 1942-1946 гг. сотрудничал с издававшимся в Лондоне ежемесячником «Новая Польша» («Nowa Polska») и с левой прессой американской Полонии. С 1942 года был связан с левой группировкой в польской секции Международной ассоциации трудящихся. Входил в Кружок польских писателей (в 1943 году – член правления).

В июне 1946 года вернулся на родину и поселился в Варшаве. Занимался литературной, переводческой и редакторской работой. Свои произведения публиковал в изданиях «Кузница» («Kuźnica») (1945-1946), «Возрождение» («Odrodzenie») (1945-1949), «Пшекруй» («Przekrój») (1945-1953), «Шпильки» («Szpilki») (1946-1953). В 1948-1949 годах был художественным руководителем, а в 1951 году – заведующим литературно-драматургической частью Нового театра. В 1948 году участвовал во Всемирном конгрессе деятелей культуры в защиту мира (Вроцлав). В 1949-1953 годах. сотрудничал с ежемесячником «Проблемы» («Problemy»), с 1950 – с «Новой культурой» («Nowa kultura»). Отмечен наградой «Золотые лавры» Польской академии литературы за выдающиеся творческие достижения (1935), литературной премией города Лодзь (1928 и 1949 гг.), званием доктора honoris causa Лодзинского университета, премией польского ПЕН-клуба за переводы Пушкина (1935) и государственной премией (1951).

Юлиан Тувим, реп. Войцех Крыньский / Forum

В ранний период творчества (сборники «Подстерегаю Бога», 1918; «Пляшущий Сократ», 1920; «Седьмая осень», 1922; «Четвертый том стихов», 1923) Тувим объявил бунт против поэтических форм, характерных для Молодой Польши (декадентских настроений и языковой манеры), провозглашая оптимизм, витализм, урбанизм, привнесший в поэзию повседневную жизнь города. Он создал образ нового лирического героя — городского жителя, а поэтическое произведение приблизил к живому разговорному высказыванию с его просторечиями и вульгаризмами. В лирику Тувим часто вводил жанровые сценки и разговоры. Как и все скамандриты, он стремился популяризировать лирику и создать новую модели ее функционирования, отличную от прежней — элитарно-художественной.

В более поздние годы — начиная со сборника «Слова в крови» (1926) и далее в книгах «Чернолесье» (1929), «Цыганская библия» (1932), заканчивая сборником «Пылающая сущность» (1936) в его творчестве появляются и усиливаются элементы горечи, поэт обращается к классическим (Ян Кохановский), романтическим, норвидовским образцам. Мотив беспокойства заметен как в интимной, так и общественно-социальной поэзии. Одновременно все более совершенное владение формой, виртуозное обращение с языком и образом становится — в сочетании с любовью к традиции — источником своеобразной поэтической философии, которая концентрируется на понятии слова-знака и его отношении к десигнату, ведет в круг языковых проблем к сказочной этимологии слов, их «поэтической алхимии».

Отдельное направление деятельности Тувима — его сложное и разностороннее сатирическое творчество, которым он занимался с самого начала, еще со времени своего поэтического дебюта. Оно крайне неоднородно как в жанровом отношении, так и с точки зрения характера произведений и целей, с которыми они были написаны. Социальная сатира основывалась на отрицании старых поведенческих моделей, которые Тувим считает проявлением отсталости, и показывала новую модель, носителем которой являлась либеральная варшавская интеллигенция. Как автор политической сатиры Тувим прошел эволюцию — от отрицания определенных элементов политической действительности до полного отрицания санационной правящей элиты, когда в тридцатые годы она стала придерживаться все более правых взглядов, приближаясь к группировкам с антисемитской и фашистской программой. Крупнейшее достижение Тувима в области сатиры — написанный в 1936 г. «Бал в опере», где поэт использует весь свой предыдущий сатирический опыт, вводя элементы гротеска и экспрессионизма.

В конце межвоенного периода Тувим много писал для детей, применяя свое поэтическое мастерство, сочетая лиризм с юмором (зачастую абсурдистским), пользуясь всем богатством языка («Паровоз», «Слон Хоботовский», «Зося-Самося»). В годы войны поэт работал над лиро-эпической поэмой «Цветы Польши» («Kwiaty polskie»), изданной в 1949 году, которая отсылает к традиции романтической дигрессивной поэмы, однако лишь изредка достигает уровня его довоенной лирики. Творчество Тувима пользовалось огромной популярностью среди читателей и критики — в опросе «Литературных известий» 1935 года «Кого бы вы выбрали членом Академии независимых, если бы такая академия существовала?» он занял первое место. Его буквально атаковали молодые писатели (особенно из авангардных кругов), упрекая его в излишнем сентиментализме и традиционализме, а также — по совсем иным причинам — антагонисты из националистических кругов, которые припоминали ему его еврейское происхождение и высказывали свое возмущение пацифистскими произведениями Тувима, например, «К генералам» («Do generałów») и «К простому человеку» («Do prostego człowieka»).

Тувим также много занимался переводами, в основном с русского языка. В частности, он перевел «Слово о полку Игореве» (1928, новая версия 1950), произведения Пушкина («Медный всадник» 1931, сборник «Лютня Пушкина» 1937), классические образцы русской драмы (например, «Ревизор» Гоголя 1929), лирику Лермонтова, Маяковского, Блока, Пастернака и др. (были изданы в сборнике переводов «С русского» в 3 томах., 1954). Переводил Горация, Уолта Уитмена, Генри Лонгфелло, Артюра Рембо.

Тувим также собирал материалы о культуре и обычаях. Результатом этой его деятельности стали книги «Чары и черти Польши и хрестоматия чернокнижия» (1923), «Польский словарь пьяниц и вакхическая антология» (1935), трехтомный цикл «Cicer cum caule, или Горох с капустой» (1958-63). Его интерес к истории литературы нашел свое отражение в антологиях «Четыре века польской фрашки» (1937) с предисловием Александра Брюкнера, «Польская фантастическая новелла» (1949), подготовленная вместе с Юлиушем Виктором Гомулицким «Книга польской поэзии XIX века» (в 3 тт., 1954), сборник статей, проиллюстрированный большим количеством поэтических экспериментов «Пегас дыбом, или Поэтический паноптикум» (1958), написанные вместе со Слонимским юморески, сатиры, шутки и пародии в абсурдистском стиле, изданные в сборнике «В тумане абсурда» (1958). Тувим также был автором театральных адаптаций (в частности, «Шинели» Гоголя), музыкальных водевилей (например, «Солдат королевы Мадагаскара» по С. Добжаньскому (1936), «Соломенная шляпка» Лабиша (1948).