Kiss

Мы въехали на территорию, и я был впечатлен. Много земли, красивая листва, здания выглядели красиво. Если тебя собираются куда-то упрятать, то это казалось не таким уж плохим. Мы подъехали к задней части здания, где было написано "ПРИЕМНАЯ комиссия", и это выглядело так, как будто вы регистрировались на курорте. Позже я узнал, что они не проводят вас через главный вход, потому что на вывеске там написано "ПСИХИАТРИЧЕСКИЙ ИНСТИТУТ САУТ-ОУКС". Я бы сошел с ума, если бы думал, что попаду в сумасшедший дом. Но это было то место, которому я принадлежал.
Мы вошли, и нас направили в комнату, где я проводил собеседование при поступлении. Моим врачом был индиец ростом пять футов два дюйма по имени доктор Рай.
“Так расскажи мне о своих проблемах”, - сказал он со своим сильным индийским акцентом.
Я углубился в свою историю, и этот смуглый мужчина начал седеть. Я рассказал ему о том, что было в дороге, я рассказал ему об эпизоде с командой спецназа; я был абсолютно честен.
Доктор Рай извинился и отошел на минутку, чтобы посовещаться с некоторыми другими присутствующими. Затем он вернулся в комнату с пропускным талоном.
“Первый шаг к выздоровлению - признать, что у вас есть эта проблема. Ты должен очень гордиться тем, что сделал этот первый шаг”.
По правде говоря, я должен был быть там задолго до этого. Я подписал бумагу, поднял глаза и увидел, что в палату вошла медсестра в сопровождении двух здоровенных парней в белых рубашках, брюках и ботинках. Мне стало немного не по себе.
“Мистер Крисс, мы здесь, чтобы отвести вас в вашу комнату”, - сказал один из них.
“Ладно, все мои вещи, которые были в лимузине, уже там?” Я спросил.
“То, что там наверху, будет тем, что мы там разместим”, - сказал доктор Рай. “Но есть определенные вещи, которые вы не можете принести сюда. У нас не может быть никаких музыкальных инструментов. И здесь нет места грязным журналам. Мы дадим вам больничную одежду, чтобы ваш друг мог забрать ваши костюмы и тому подобное обратно. Ничего из этого не поступит в мою больницу. Не волнуйтесь, мы позаботимся о вас. Мы собираемся избавить вас от вредных лекарств, которые вы принимаете, и дать вам лекарства, которые вам необходимы, например, противосудорожные препараты ”.
Внезапно меня осенило, что это не будет отпуском. Я онемел, когда Крис подошел и обнял меня на прощание, но я подумал, что это был хороший ход. Я действительно доверял Крису.
Затем два здоровенных санитара вывели меня из здания, и мы втиснулись в маленькую компактную машину. Медсестра села за руль и направилась к ближайшему зданию. Я все еще был под кайфом, поэтому начал читать рэп и говорить им, что я Питер Крисс, член-основатель KISS. Они соглашались со всем, что я говорил, но позже до меня дошло, что они согласились бы, если бы я сказал им, что я Наполеон. Я понятия не имел, что они везут меня в психиатрическое отделение.
Мы добрались до другого здания и вылезли из машины. Один из санитаров достал огромную связку из десятков ключей и начал открывать двери. Когда мы проходили мимо двери, он обернулся и снова запер ее. Все это время другой санитар держал меня за руку. Мы даже не могли войти в лифт, не воспользовавшись ключом.
Наконец мы добрались до моей палаты, они зарегистрировали меня и отвели в мою палату. Это были не "Времена года", но, по крайней мере, это было личное. Но я заметил, что на двери не было замка. Пока я устраивался, медсестра принесла мне какие-то лекарства. Валиум, обезболивающее и противосудорожная таблетка. Эй, я никогда не отказывался от таблеток, поэтому я принял их, а потом вышел на пол палаты. Я огляделся вокруг, и мне показалось, что я попал в фильм "Пролетая над гнездом кукушки". Там были все эти люди, просто слоняющиеся без дела с отсутствующим выражением на лицах. Позже я узнал, что все они принимали Торазин, мощный нейролептик, и их медленная, обдуманная походка называлась торазиновой перетасовкой. Один чернокожий парень подошел ко мне и бросил передо мной кучу денег, сказав, что ему это не нужно, потому что его семья богата. Другой парень сидел в углу комнаты, рассказывал анекдоты и смеялся сам с собой. Одна пожилая женщина внезапно пришла в ярость, и они надели на нее смирительную рубашку и унесли. Через несколько часов она вернулась овощем. Я был в центре всего этого, и мне было страшно. Я подумал: “Что я делаю в этом аду? Я пришел сюда не за этим — я просто пришел сюда, чтобы избавиться от гребаных наркотиков”. Мне было так жаль людей, которые действительно страдали психическими расстройствами, но в то же время мне было страшно находиться там, наверху, вместе с ними.
Когда пришло время ужина, подали ростбиф. Но они не дали нам ножей, чтобы мы могли это есть. Знаете ли вы, каково это - есть ростбиф пластиковой ложкой?
В ту первую ночь я плохо спал. Но я застрял там, потому что добровольно зарегистрировался, поэтому я решил, что мне лучше извлечь из этого максимум пользы. Из двадцати пяти или около того пациентов в этом отделении четверо из нас злоупотребляли алкоголем, двое из нас употребляли кокаин и, возможно, пара употребляла героин. Остальные люди были психически больными. Отделение было прозвано Летной палубой, потому что именно оттуда вы взлетали. Но, судя по взглядам большинства собравшихся там людей, они продвинулись не очень далеко.
На вторую ночь там мне стало невероятно одиноко. Я ненавидел спать один. Я скучал по духу товарищества, когда я был на гастролях с армией парней. Я начал думать о Деб и о том, как она увидела меня в подобном месте. Тогда я подумал о том, что подвел своих родителей и всех наших фанатов. Я чувствовал себя таким виноватым за то, что так вышел из-под контроля, за то, что не смог справиться с наркотиками, мистер Крутой трудный итальянский парень с улиц Бруклина. Позже я узнал, что на самом деле это было нормально - чувствовать себя таким образом, это было частью терапевтического процесса, но прямо тогда я просто чувствовал себя таким неудачником.
Я лежал в постели, и эти мысли просто заполонили мою голову. Я увидел Дженили, а потом увидел себя маленьким мальчиком, и было Рождество, и мы несли домой елку в снегу. Я начал безудержно плакать и не мог остановиться. Как раз в этот момент молодой мужчина-медбрат вошел в мою палату и сел на мою кровать. Он был ростом около пяти футов десяти дюймов, вероятно, весил около 170 фунтов, темноволосый, действительно симпатичный мужчина. В его идеально белом накрахмаленном пиджаке лежали ручки и карандаши.
“Мы собираемся помочь тебе пройти через это, Питер. Сегодня вечером тяжело, я знаю, но не волнуйся”, - сказал он. Потом он сказал мне, что однажды видел мое выступление в Мэдисон-сквер-Гарден и что я был великолепен. Теперь я чувствовал себя еще более виноватым, фанат видел меня таким. Это убило меня. Но он не мог быть милее, и мы часами разговаривали на этой кровати. Он заставил меня чувствовать себя хорошо по отношению к себе.

Его визит помог мне пережить ту ужасную ночь. На следующее утро я спросил старшую медсестру за стойкой, могу ли я увидеть его снова.
“Э-э, мистер Крисс, у нас нет медсестер-мужчин в ночную смену. Это карантинная палата. Там не было никакого мужчины-медбрата”.
“Чушь собачья. Он пришел в мою комнату и сказал мне, что все будет круто”.
“Мне жаль, но прошлой ночью на дежурстве не было медбрата-мужчины”.
Я подумал про себя: “Срань господня, ты идиот. Либо тебе приснилась вся эта сцена, либо в ту комнату вошел ангел”. В глубине души я знал, что он был ангелом. И именно тогда я решил, что собираюсь выстоять и стать лучше.
Однажды утром я подошел к столу для завтрака, и напротив меня сидела красивая девушка. Я посмотрел на нее — я ничего не мог с собой поделать, она была такой хорошенькой — и я заметил, что на ее руках были ожоги, а на запястьях были шрамы, и ее горло было перерезано в трех разных местах. Я не мог поверить, что такая хорошенькая девушка не хотела жить.
Я провел неделю в этой палате. Мне это не понравилось; нелегко было видеть, как на людей надевают смирительные рубашки, как они ходят туда-сюда и бессмысленно пялятся в большой телевизор. В субботу вечером они устроили большую вечеринку, и мы все могли засиживаться допоздна, смотреть телевизор, есть картофельные чипсы, крендельки и пить содовую. Это было не то же самое, что пить шампанское, нюхать кока-колу и залезать в горячую ванну с несколькими голыми женщинами, но это должно было сработать.
Через неделю доктор Рай спросил меня, не хочу ли я остаться.
“Вы можете легально уехать сейчас, но я бы не рекомендовал этого делать”, - сказал он. “Полная программа рассчитана на девять недель, и если бы ты это сделал, я бы очень гордился тобой”.
Я думал о Дженили и о том, как сильно я не хотел ее терять. Я беспокоился о Деб, но больше я беспокоился о своей дочери. Поэтому я подумал, что смогу продержаться девять недель.
После недели, проведенной на летной палубе, они перевели меня в палату, где были только мужчины-алкоголики. Это место воняло, как гребаный вытрезвитель, и было невозможно уснуть из-за их храпа. Я не спал всю ночь и ссорился со старшей медсестрой, потому что не хотел ложиться со всеми этими пьяницами. В глубине души мне было очень жаль этих парней. Я провел неделю в этой палате, и, наконец, меня перевели в гораздо лучшее отделение.
Теперь я был в палате со своими соплеменниками — наркоманами и наркоманками с кокаином. Наконец-то я мог сидеть и есть с людьми, которые не хотели застрелиться или порезать себе вены. Это была просто кучка парней, рассказывающих военные истории: “Да, я начал с реплики, и следующее, что вы знаете, я стрелял кокаином...” Это было забавно, я был таким бунтарем всю свою жизнь, но здесь я никогда не нарушал правил. Я сделал все, что мне сказали. Я ни разу не затевал драку и не доставлял неприятностей медсестрам. Я никогда не был заперт в своей комнате. Я был образцовым пациентом, потому что действительно хотел помощи.
Я также усваивал важные уроки смирения. Я не мог просто пойти и съесть стейк у Питера Люгера. В тот вечер мне пришлось съесть все, что они клали на тарелки. У них там была часовня, и я ходил в нее каждый день и стал намного ближе к Богу. Я так много молился, что мне следовало бы стать священником. Я начал понимать, что наркотики изменили мою личность, и через несколько недель я почувствовал, что у меня больше нет этой обезьяны на спине. Но все равно я бы корил себя и задавался вопросом: “Как, черт возьми, ты позволил себе дойти до того, что тебе нужно было быть здесь? Как мог Питер Крисс сотворить такое с самим собой?”
Всякий раз, когда я испытывал чувство вины и чувствовал себя таким неудачником, доктор Рай был рядом, чтобы поддержать меня.
“Ты не сделал ничего плохого”, - говорил он. “Ты такой же, как любой другой Том, Дик или Гарри. Люди попадают в ловушку. Люди становятся зависимыми. Ты не выше всего этого. Мне неприятно говорить тебе, что, хотя люди говорят тебе, что ты большая звезда, ты не настолько уникален”.
Я чувствовал себя комфортно в этом новом подразделении. Они будили нас в пять утра на завтрак, а потом я встречался с доктором Рай в течение часа. Затем у нас была групповая терапия, а затем урок о химическом воздействии лекарств на организм. После обеда мы посещали другого психотерапевта, а затем провели еще несколько занятий. Вы снова ненадолго посещали своего врача после ужина, а затем у нас было еще одно групповое занятие перед отбоем в десять часов.
Я всю ночь лежал в постели, думая о том, как я оказался в этом месте. Я понял, сколько боли мне пришлось вытерпеть, чтобы выполнять свою работу. Я постоянно рвал связки на обоих плечах, совсем как профессиональный спортсмен. Но мы были в середине тура, так что не могли остановиться. Нам нужно было подумать о нашей карьере. Поэтому я посещал череду врачей, чтобы сделать эти огромные уколы кортизона, чтобы облегчить боль. Сами по себе инъекции были чрезвычайно болезненными, но я принимал их, потому что хотел играть. Я вспомнил, как нам пришлось прервать то европейское турне и меня пришлось снимать с самолета в инвалидном кресле, потому что мне было очень больно. Мне приходилось неделями лежать на диване в своем каменном особняке и просто отдыхать. Если бы я продолжил, то не смог бы снова играть до конца своей жизни, сказали мне врачи.
Я вспомнил, как на Лос-Анджелесском форуме врач-шарлатан сделал мне укол, просто чтобы шоу могло продолжаться. Я должен был сыграть это шоу — мы записывали его для Alive II. К тому времени моя правая рука была сломана несколько раз. В ночь перед шоу я тусовался с Эйсом. Дело доходило до того, что мы становились такими большими, а люди так громко кричали, что бы мы ни делали, что успех почти угнетал. Мы исполняли одни и те же песни ночь за ночью, ночь за ночью. Мне нужно было отвлечься от всего этого, и наркотики были именно этим. Прямо перед этим шоу я помню, как наложил половину своего макияжа, посмотрел на Эйса и сказал: “Эйс, я не могу продолжать, мне кажется, я сейчас умру”.
Я почувствовал, что комната сжимается, и мое дыхание стало прерывистым. Шон и Билл посовещались, и Шон выбежал и нашел того врача-фугази, который сделал мне укол. В тот вечер мне казалось, что я играю на другой планете.
В конце концов, наши дорожные менеджеры путешествовали с чемоданчиком, набитым снотворным, обезболивающими таблетками, миорелаксантами. Шоу должно продолжаться. Просто поддерживай меня, и они будут беспокоиться об этом потом. Дошло до того, что я не стал бы продолжать, если бы у меня не было кокаина. И промоутеры поставляли бы кокаин. Кокаин был у всех: у роуди, у дальнобойщиков, у фанаток. Я лежал в постели в реабилитационном центре и думал обо всех безумных событиях, которые сговорились привести меня туда.
Наша маленькая группа стала тесной. Было два пилота, которые летали в Pan Am и были наркоманами кокаина. Они рассказали мне, что обычно крали виски из мини-бара отеля и распихивали его по карманам, чтобы при посадке избавиться от кокса.

Goldmine Spring 2024.