Польская мозаика

Збигнев Цибульский. Фото: Тадеуш Кубяк / Национальная фильмотека

Культовая сцена из комедии Махульского показывает, что пьянство было мужским «спортом». Настоящего мужчину можно было узнать по тому, сколько он в себя вливает. Так рождались легенды и рассказы о героях алкогольной культуры. Устойчивость к градусам становилась мерой нелепого героизма, а в ПНР героизация пьянства достигла своего пика. Коммунистическая власть в своих кинохрониках и учебных фильмах пыталась возвратить «товарищей» с кривой дорожки пьянства, что гениально высмеял Анджей Кондратюк в своей картине «Гидрозагадка».

Януш Гловацкий: ПНР через стекло бутылки

«С пьянством — говорил Гловацкий в одном из интервью, — так же, как с сексуальной жизнью. Это такая сфера, которую государство не могло до конца контролировать. Напился человек — и стал свободным, вернее, на какой-то момент себя таковым ощущал (…). Водка была нашей польской национальной гордостью».

Сам он был проникновенным летописцем пьянства времен сумерек ПНР. Его защитником, участником и корреспондентом. Высмеивал его, отстранялся от него, однако никогда не драматизировал. Многие, в том числе писатель Виктор Осятинский, участвовавший в движении АА («Анонимные Алкоголики»), укоряли Гловацкого в том, что он подкладывает кирпичи в фундамент героического образа польского пьяницы.

Сцена из спектакля «Антигона в Нью-Йорке», режиссер Изабелла Цивиньска, 1993 г. Фото: Зигмунд Рытка / из архива театра Атенеум им. Стефана Ярача, Варшава.

Итак, пили. Романтично или трагично, или антикоммунистично, или от ума. А также для удовольствия. Кругом будничная нищета, хамство, враньё, отсутствие перспектив. «Только водка мне забвенье даст», — как пел гармонист в фильме Хаса «Петля», снятом по повести Марека Хласко. Невеста изменила — сто грамм, нет денег на ботинки — сто пятьдесят, цензура запрещает книгу — пол-литра, друг написал донос — полтора, наши проигрывают русским в футбол — трехдневный запой, — говорил Гловацкий в беседе с Павлом Смоленьским для газеты «Газета Выборча».

Пруст из-под пивного ларька

Ян Химильсбах в образе Медведя в фильме «Извините, здесь бьют?», режиссер Марк Пивовский, 1976 г. Фото: Национальная фильмотека / www.fototeka.fn.org.pl

Ян Химильсбах — актер-любитель, писатель, по профессии каменщик — стал иконой польского пьянства. Привычного, полного иронии, блестящего и горького одновременно. Тадеуш Конвицкий назвал его «Марселем Прустом из-под пивного ларька». Киногерой Химильсбаха и Химильсбах настоящий были неотделимы друг от друга. Вместе с актером Здиславом Маклакевичем они составляли неразлучный алкоголический тандем, для которого алкоголь был побегом от серости эпохи.
«Пить водку — значит вносить сказочный элемент в действительность», — эту фразу Химильсбах украл у Марека Хласко.

Леопольд Тырманд: хвала крепкой голове

Мечислав Павликовский и Тадеуш Косударский в фильме Ежи Гофмана «Пан Володыевский». Фото: Национальная фильмотека / www.fototeka.fn.org.pl

Алкоголь также лечил польские комплексы. Достаточно вспомнить иронически-героическую тираду Леопольда Тырманда из романа «Злой», в котором так описано алкогольное соревнование инженера Вильги и австралийцев:
«...всем было хорошо известно, что австралийцы держат в Рейнской армии пальму первенства, если речь идет об устойчивости к алкоголю. Инженер Вильга уселся за стол, напротив него расположились пятеро верзил в фантастических шапках, которые австралийцы считают военным головным убором, после чего выпил примерно три литра джина, и до тех пор пока последний из австралийцев не свалился, что-то бормоча, под стол, он, соответственно, не пополз в туалет, что было разрешено и предусмотрено в правилах соревнований. Этим подвигом Вильга снискал огромную популярность, а польскому народу принес великую славу и признание в среде вооруженных сил союзников».

Марек Хласко: в плену мифа

Марек Хласко и Кшиштоф Комеда в квартире Марека Низиньского, Беверли Хиллз, 1969 г. Фото: Низиньский / IWL

Одной из жертв героизации пьянства был Марек Хласко, который всю жизнь пытался оправдать сопутствующую ему славу артиста-бунтаря.
«Пусть не осмеливаются судить о водке те, которым она не нужна. Если человечество и приобрело до сих пор что-то долговечное в духовном смысле, то это именно алкоголь», — писал он в рассказе «Умершие среди нас».

Однако его биографы по прошествии времени развеяли сомнения: Хласко пьянел быстро, а алкогольные эксцессы закончились для него грустными последствиями. Именно алкоголь был одной из причин смерти Кшиштофа Комеды, гениального композитора и друга Хласко.

«Петля» — алкогольная одиссея

Густав Холоубек в фильме «Петля» Войцеха Ежи Хаса по рассказу Марека Хласко. Фото: Национальная фильмотека / www.fototeka.fn.org.pl

Романы Хласко были великим алкогольным паноптикумом. В историю вошел в основном рассказ «Петля» — увековеченный благодаря экранизации Войцеха Ежи Хаса. Прототипом героя Хласко был Владислав Броневский, выдающийся поэт и одна из самых трагических фигур польской литературы.

«Куба провел рукой по лбу и начал мысленно убеждать себя: «Уже десять. Мне осталось продержаться еще восемь часов. Раньше я туда пойти не могу, ведь придется идти без нее; надо будет отвечать на всякие вопросы, которые мне зададут, придется все о себе рассказать... Когда начал пить, почему пью, сколько пью, много ли должен выпить, чтобы опьянеть... Нет, один я не пойду. Осталось всего только восемь часов. Потом мы пойдем туда вместе, и мне не нужно будет бояться времени. Мне дадут порошок, и точка. Нельзя будет больше ничего себе позволять. Даже если проснусь среди ночи и не смогу заснуть. Даже если пропадет аппетит. Если мне будет сниться пустая площадь вся в ямах с известью. И захочешь напиться, а нельзя будет. Таблетка мне не позволит, мне просто не надо будет ничего делать — она все сделает за меня. Я вынужден буду ей подчиняться, потому что он способна на самое ужасное, всякие шоки, обмороки, а ведь у меня плохое сердце, я могу и концы отдать». Эта мысль ему особенно понравилась, и он еще раз повторил: «Я ведь могу и концы отдать из-за этого чертова сердца». («Петля», перевод Е. Твердисловой).

Сам Галчинский писал в стихотворении «Убийство на Piazza Irreale»:
«Есть такой момент в пьянстве,
Когда паровоз въезжает в голову
И забываешь об официальных последствиях
И что есть полиция в государстве».

Бредовая вселенная Ежи Пильха

Когда Ежи Пильх в 2001 году получил литературную премию «Ника» за книгу «Песни пьющих» («Pod Mocnym Aniołem»), о нем заговорили как о продолжателе литературной традиции под знаком Венедикта Ерофеева и Малькольма Лаури. Пильх мучительно сводит счеты с польскими мифами о пьянстве. Он рисует портрет писателя-пьяницы как демифологизированный образ алкоголической катастрофы и показывает универсальность алкогольного бедствия — надклассового и внеисторического. Нескрываемо автобиографический роман — это история отрицания, отказа от правды, утопленной в водке.

«Алкоголь — как [боксер] Голота, в соревновании с ним у тебя нет шансов, все равно придется сдаться», — говорил один из героев книги «Песни пьющих».
В другом месте («Город муки»), он так прямо и написал: «В Польше любой повод хорош, чтобы напиться, особенно если со скидкой».

Рассказы Пильха о пьянстве вдохновляли и создателей кино. В телевизионном фильме «Желтый шарф» Януш Моргенштерн нарисовал портрет немолодого мужчины, питающего надежду на выход из зависимости, а в «Песнях пьющих» Войцех Смажовский показал неприукрашенную картину жизни «на дне».
Смажовский: замаранные водкой

«Этот фильм я снял на трезвую голову» — сказал Войцех Смажовский Томашу Квасьневскому в «Большом формате» об экранизации романа Пильха. Режиссер очередной раз показал польское пьянство как извращенный коллективный ритуал. Таким образом, алкоголь в его фильмах становится одним из символов польской идентичности.

Уже в «Свадьбе» режиссер достигает пародийного эффекта на основе национальной драмы Станислава Выспяньского (обильно цитируя и его живопись) и показывает свадебные обычаи как фестиваль алкогольной деградации. Для героев фильма «Плохой дом» алкоголь стал побегом от безнадежности времен ПНР. Полицейские из современного «Дорожного патруля» воспринимают водку как топливо для братского единения, обезболивающее средство, делающее человека более открытым к другим, дающее забвение.

Бартош Журавецкий так писал о его образах:
«Творчество Смажовского — это кривое зеркало, в котором отражается весь наш кошмар. Всё, что в нас мелко, подло, уродливо, омерзительно. Поэтому оно действует как шоковая терапия. Мы смотрим на самих себя с недоверием и задаемся вопросом: неужели мы действительно так ужасны? Фильмы Смажовского почти не оставляют нам надежды, но через этот испуг и тревогу вытягивают нас (хотя бы на мгновение) из польского ада и позволяют посмотреть на него со стороны. Волосы на голове встают дыбом, охватывает ужас, взгляд стекленеет, а уж сделает ли из этого какие-то выводы зритель — это уже другое дело».

Пьяный Христос Марка Котерского

Марек Кондрат и Михал Котерский несут «крест вредной привычки» в фильме «Мы все Христы» режиссера Марека Котерского. Фото: рекламные материалы.

Марек Котерский в фильме «Мы все Христы» изобразил один из наиболее впечатляющих образов алкогольной зависимости. Его главный герой, деклассированный интеллигент Адась Мяучиньский, альтер-эго режиссера и персонаж более ранних фильмов, повторяет ошибки собственного отца, а петлю зависимости надевает на шею любимого сына.

«Первопричина создания фильма и его главный мотив — это болезненные воспоминания Сильвека — Сына о пьянстве его Отца — Адама, — говорит режиссер. — Отец Адама тоже пил, и Адам также боялся и стыдился его, и еще мальчиком поклялся себе, что никогда не станет вызывать такого страха и стыда у своего сына. (…) Опережая события, скажу то, во что я верю, и что является пятой, и для меня важнейшей причиной создания этого фильма: можно. Можно вырваться из-под власти алкоголя. Можно обрести утраченный контроль над своей жизнью. Можно обрести любовь сына».
Фильм Котерского — одно из самых совершенных изображений болезни алкоголизма, которая ищет извинений и сама себя оправдывает. Это трогательна история драматической борьбы за спасение себя самого — и сына.

Репортаж с наклонной плоскости

О зависимости и ее обличьях часто высказывались и польские кинодокументалисты. В фильме «Штопор» Марек Пивовский проводит беседы с людьми, страдающими алкоголизмом в разных стадиях, показывает их психозы, белую горячку и смерть, сталкивая эти картины с политическими выступлениями в поддержку развивающейся спиртовой промышленности.

Общественную дискуссию о спровоцировала также Эва Боженцкая, которая в 1997 году сняла знаменитую «Аризону», документальный фильм о маленькой деревушке — бывшем совхозе, где безработные проводят целые дни, потягивая одноименное вино прямо из бутылок.

В 2005 году на телеэкраны вышла лента «Крыса в короне», гениальный документальный фильм Яцека Блавута, который хотел снять кино о надежде и выходе из алкогольных пут. Режиссер много лет сопровождал Михала в его ежедневной борьбе, однако вместо триумфа он (а вместе с ним и зритель) стал свидетелем его поражения, закончившегося смертью.

Классика польской фотографии на платформе Google Cultural Institute

Собрание Фонда «Археология фотографии», доступное на сайте Google Cultural Institute, фото: промо-материалы

Фонд «Археология фотографии» с момента образования старается найти связующее звено между традицией и современностью. В этот раз на интернет-платформе Google Cultural Institute разместили фотографии польских классиков. Первыми во всемирную паутину попали путешественник с красным загранпаспортом, руины послевоенной Варшавы и заводы Польской Народной Республики.

Три выставки фонда «Археология фотографии» приглашают пользователя совершить путешествие во времени – из разрушенной Варшавы Марии Хшоншчовой в дымные и шумные заводы ПНР Тадеуша Суминьского. Где-то в середине пути оказался Войцех Замечник, который разбавляет польские реалии зрубежными мотивами.
Три выставки, три разных мира – все остались лишь на фотографиях

«Варшава 1945–47», Мария Хшоншчова

«Варшавская Богоматерь», улица Гурского, Варшава. Польша, 1945/47 фото: Мария Хшоншчова / Fundacja Archeologia Fotografii

Первая остановка в нашем путешествии – самая отдаленная на временной шкале. Варшава 1945–47 годов. Единственная европейская столица, которая во время Второй мировой войны была уничтожена более, чем на 80 процентов. Мария Хшоншчова, проходя уже не по улицам, а по рахитичным тропинкам между развалинами, запечатлена эти виды на светочувствительную пленку.

Площадь Политехнического института, Варшава, Польша, 1945/47 фото: Мария Хшоншчова / Fundacja Archeologia Fotografii

Цель фонда «Археология фотографии» – переложение сухих фактов на язык волнующих визуальных образов. В объективе фотографа оказалось гетто, заваленное тоннами кирпича и бетона, наполовину разрушенное здание Политехнического института, остатки моста Кербедза, который так и не был восстановлен, а также один неразорвавшийся немецкий снаряд, торчащий из тротуара.
Выставка сопровождается кураторским комментарием, благодаря которому даже случайный зритель сможет погрузиться в атмосферу послевоенной Варшавы.

«Путешественник», Войцех Замечник

Мужчины у фонтана, Италия, 1955 год, фото: Войцех Замечник / Fundacja Archeologia Fotografii

Очередные снимки, которые фонд передал в коллекцию Google Cultural Institute, запечатлели 1950-60-е годы, какими их увидел Войцех Замечник – один из самых разносторонних фотографов того времени, предвосхитивший симбиоз фотографии с графикой.

В эпоху ПНР, когда загранпаспорта были столь же тщательно регламентированы, как карточки на мясо, Замечник путешествовал по самым отдаленным уголкам Европы. На платформе GCI можно увидеть его снимки Албании, Болгарии, Франции и Италии. Каждая фотография – доказательство широты его таланта. Изысканная игра светотени и геометрических фигур сочетается с классическими документальными кадрами, а ностальгические виды природы с образом брутальной цивилизации.

«Завод», Тадеуш Суминьский

Завод по производству котлов в городе Рацибож, 1962 год, фото: Тадеуш Суминьский / Fundacja Archeologia Fotografii

Выставка, замыкающая трилогию гугловского института, представляет «индустриальные» фотографии Тадеуша Суминьского 1960-х годов, которые фотограф делал для журнала «La Revue Polonaise».
Фотографии Суминьского можно описать с помощью цитаты из Тадеуша Пайпера: «масса, город, станок. Нет ни одного пустого кадра, ни единой возможности перевести дух. На снимках мы видим зубчатые колеса, мешки, трубы и потрескавшиеся руки рабочих».

Фонд «Археология фотографии» определяет свою миссию как архивные поиски и возвращение к жизни фотографий, оставшихся за полями памяти. Отличный пример – Софья Хоментовская, которая благодаря деятельности ФАФ триумфально вернулась со своим фильмом «Я снимаю» («Ja kinuję»), объединившим не только историю с современностью, но и различные жанры.

Цель Google Cultural Institute – создание всеобщего виртуального пространства, которое позволяет широкому кругу интернет-пользователей получать доступ к уникальному текстовому и визуальному контенту. Все коллекции предоставляются бесплатно, поэтому чтобы совершить такое путешествие, вам понадобится только Интернет и много свободного времени.

10 писателей, писавших по-польски, о которых вы и не подозревали

Фотография из Международного института интеллектуального сотрудничества Лиги Наций, между 1925‒1936, фот.: National Digital Archives / www.audiovis.nac.gov.pl

Польский язык и польская литература. Каково их место в мире? И каковы их перспективы? Вот вопросы, которые задавали себе многие из этих писателей, а сегодня эти вопросы зададим мы.

Перед вами список из некоторых всемирно известных авторов, которые писали по-польски (о чем вы наверняка даже не подозревали). Некоторым из них суждено было стать классиками литературы на разных языках, другие же создали свой необычный вариант польского языка. Для одних выбор языка был декларацией политической и национальной идентичности, для других же ‒ случайностью. Этот неоднородный список свидетельствует об огромной привлекательности польской культуры и литературы и ее влиянии на писателей из разных эпох и разных стран. Несомненно одно: у каждого из них своя история польской культуры.

Яков Франк (1726-1791)

Яков Франк стоял у истоков величайшей ереси в истории иудаизма в Польше: в середине XVIII столетия он убедил тысячи евреев обратиться в христианство, положив начало новой религии, известной как франкизм. Однако когда в 1755 году этот харизматичный лидер секты последователей Шабтая Цви (саббатианцев) прибыл в Польшу, он, скорее всего, не знал ни слова по-польски (и, добавим, на идише). На момент своего прибытия в Подолию Франк наверняка свободно знал ладино (сефардский) и турецкий, поскольку вырос в Оттоманской империи, но не говорил ни на одном из местных языков.

Франк выучил польский язык только в Ясногорском монастыре, где он провел в заточении 13 лет (его посадили туда католические власти как потенциально опасного еретика) Эзотерические лекции, прочитанные им позже его ученикам в Брно (Моравия) и изданные под названием «Слова Господни», ‒ это ярчайшее свидетельство неканонического и необычного польского языка Якова Франка.

Ицхок-Лейбуш Перец (1852-1915)

Ицхок-Лейбуш Перец в своей варшавской квартире, фото: www.yivoencyclopedia.org

Прежде чем стать отцом современной литературы на идише, Перец пробовал писать на польском и иврите. Именно по-польски были написаны его первые стихи в 1874 году. На идише он начал писать намного позже: его первая книга на идише вышла в 1888 году. В 1889 году Перец переезжает в Варшаву, в то время крупнейший еврейский город в мире. Вскоре после этого квартира писателя на улице Цегляна стала своего рода центром литературной жизни на идише в Польше.

Хотя Перец считал свое юношеское поэтическое творчество на польском языке слабым в художественном отношении и идеологически неверным и никогда больше не писал по-польски, тем не менее он следил за последними тенденциями в польской литературе и польской прессе, вступал в полемику с польскими писателями и журналистами.

Джозеф Конрад (1857 -1924)

Джозеф Конрад с Анелей Загурской, переводчицей почти всех его книг на польский, а также кузиной писателя; источник: CBN Polona / www.polona.pl

В историю литературы Джозеф Конрад вошел как английский писатель. И заслуженно. Но для Юзефа Теодора Конрада Коженёвского (а именно таково настоящее имя Джозефа Конрада) английский язык, на котором написаны все его литературные произведения, был вообще-то третьим. Он родился в очень патриотической польской дворянской семье в Бердичеве (нынешняя Украина), писать начал в возрасте 11 лет. Его первые пьесы были написаны на родном для него польском языке, но к тому времени он уже свободно владел французским, которому обучила его гувернантка-француженка.

Английский язык Конрад выучил гораздо позже, уже будучи юношей, когда служил моряком на борту французских и британских кораблей. И именно на этом языке он решил писать. Дебютный роман Джозефа Конрада «Каприз Олмейера» был опубликован в 1895 году. До конца жизни Конрад говорил на прекрасном «кресовом» польском языке (Кресами называют восточные земли Речи Посполитой). И, по свидетельствам очевидцев, по-польски (в отличие от английского) он говорил чисто и без акцента.

Иван Франко (1856-1916)

Иван Франко, фот: CC / Wikimedia

Иван Франко, один из самых известных и плодовитых украинских писателей, был по сути трехъязычным автором, свободно владевшим украинским, польским и немецким языками. Он родился в небольшом селе Нагуевичи Дрогобычского повета. В Дрогобыче Франко посещал гимназию, где выучил немецкий и польский (после реформы 1867 года во многих школах в Галиции польский заменил немецкий в качестве языка преподавания).

По воспоминаниям одного из школьных учителей писателя, по-польски Франко писал лучше, чем многие его польские товарищи. Одно такое школьное сочинение, в котором Франко яро полемизировал с романтической поэзией Адама Мицкевича, вызвало жесткую реакцию школьного начальства и положило начало сложным отношениям Франко с польским поэтом.

Франко стал ценителем и знатоком польской литературы, и, как замечает Ярослав Грицак, в какой-то момент его даже считали польским поэтом. По-польски Франко написал многочисленные статьи, а также по меньшей мере два романа.

И ЭТА ТОЖЕ...


Роза Люксембург (1871-1919)

Róża Luksemburg, photo: CC / Wikimedia

Как и Ицхок-Лейбуш Перец, Роза Люксембург родилась в Замостье. Спустя два года ее семья переехала в Варшаву. В польской столице она жила до 1889 года, а затем, спасаясь от преследований царской полиции, перебралась в Швейцарию. Хотя Розу Люксембург знают, в первую очередь, как немецкоязычного автора, ее родным языком был польский (это был язык домашнего общения в семье Люксембург). Более того, на протяжении всей своей жизни Роза сохраняла очень теплое отношение к родному языку. Она всегда была страстной поклонницей Мицкевича, чьи стихи и польскую литературу изучала на подпольных курсах в Варшаве (это было время интенсивной русификации польских школ).

Об отношении Розы Люксембург к польскому языку красноречиво свидетельствует ее переписка с мужем Леоном Йогихесом, таким же убежденным революционером, как и она сама, но в отличие от нее не носителем польского языка (родным языком Йогихеса был русский). В письмах к мужу, написанных по-польски и полных нежности и глубокой привязанности, она часто жалуется на его польский язык и в своей пуристской требовательности порой бывает безжалостна. В одном месте она даже угрожает побить Лео за его плохое знание польского.

Миколаюс Константинас Чюрлёнис (1875–1915)

Миколаюс Константинас Чюрлёнис, фот.: CC / Wikimedia

М.К. Чюрлёнис, национальный литовский композитор и художник, ‒ один из интереснейших представителей европейского модернизма на рубеже столетий. Синестетик, он прославился благодаря своим многочисленным символистским картинам (примерно 300) и музыкальным произведениям в духе импрессионизма (400). Все они были созданы за 10 лет творческой жизни. Гораздо меньше известно о его письменном польскоязычном наследии.

Чюрлёнис родился в селе Старые Ораны (сегодня Литва: Senoji Varėna), и, как и многие другие образованные литовцы того времени, дома говорил по-польски. Чюрлёнис (в том числе Чюрлёнис-художник) находился под сильным влиянием польского романтического поэта Юлиуша Словацкого (прежде всего его поэмы «Король-дух»), многие произведения Словацкого Чюрлёнис знал наизусть. И только благодаря своей невесте Софии Кимантаите Чюрлёнис начал говорить по-литовски.

Именно польский стал языком переписки Чюрлёниса, а также его наиболее смелых литературных произведений, которые, однако, не сохранились в польской оригинальной версии. Как отмечает Витаутас Ландсбергис, уцелели только выдержки из его дневников и описаний. Поскольку оригинальные польские рукописи скорее всего безвозвратно утрачены, а фрагменты сохранились лишь в литовском переводе, мы точно не знаем, что из себе представлял Чюрлёнис-писатель.