Стругацкие.

Еще с детства помню - "Тигр! тигр!" До сих пор под впечатением. Автор - Альфред Бестер. Может быть кто-нибудь читал, выскажете мнение.

GlassOnion! Господи! Как мне это близко! А меня в детстве пугали: "Волк! Волк!" До сих пор по впечатлением! Автор: моя бабушка.

СизиF - почти смешно

«Гляжу – и в глазах у меня потемнение, а в ногах дрожание. Прямо передо мной, как приведение, сидит, развалясь в кресле, офицер-бронеходчик. Голубой Дракон, «Огонь на колёсах» в натуральную величину, в походной форме при всех знаках различия. Сидит нога на ногу, ботинки сияют, шипами оскалились, коричневая кожаная куртка с подпалинами, с плеча свисает голубой шнур – тот ещё волк, значит…и морда как у волка, горелая пересаженная кожа лоснится, голова бритая наголо, глаза как смотровые щели, без ресниц…
Ладони у меня, ребята, сами собой уперлись в бедра, а каблуки так щелкнули, как никогда ещё здесь не щелкали»

Каково? Штирлиц-Тихонов отдыхает, по-моему.

А почему привел эту цитату?
С детства мурашки по коже от этого места, только много позже обратил внимание на концовку (помните, когда у вернувшегося Бойцового Кота отобрали автомат, дали по морде и заставили толкать машину с вакциной, а он твердит «Дома. Дома»

Может это к теме «хочу уехать навсегда?»

seal***
!!!
Буквально сегодня утром, перед выездом на работу, пока пил кофе - закончил перечитывать в 123456789-ый раз :-) "парень из преисподней"!!! - те же ощущения!

GlassOnion***
Бэстер "НАШ" человек! Очень люблю "тигр! тигр!", с этого романа, собственно, и началось мое знакомство с Бестером. Причем я его у кого-то взял, прочитал, обалдел, и забыл посмотреть автора!!! (видимо велико было потрясение :-)))) Потом в течение 2-х лет тряс своих друзей и знакомых на эту тему :-), но все-таки нашел :-). Зато теперь "миры Альфреда Бестера" плотно заняли свое место у мен я на полке :-)

СизиF, а я ведь выполнил обещание, бросил фигню читать, перечел "Трудно быть богом" (правда "Парень из преисподней вначале попался, оторваться не мог, см. выше). Никогда раньше не читал предисловия и комментарии, а вчера с размаху прочел Переслегина. Как Вам его версия о том, что Кира была убита не людьми Рэбы, а это была провокация Араты? Можно принять, хотя по тексту "...эй, кто там с арбалетами?" кричат нападавшие.

Интересная версия (Переслегина я не читал). Вообще, у книг АБС есть очень много нюансов, разночтений. Версии свои можно строить.
Советую на www.rusf.ru/abs почитать оффлайн-интервью (на subscribe.ru есть подписка).

seal, теперь МНЕ надо перечитать "Трудно быть богом":-) А то тут с вепрем Ы облажался:-)
Сейчас перечитываю "Жука в муравейнике", потом дойду и до Руматы:-)

О! А я к "Жуку..." с другой стороны подбираюсь: "Парень..." - "Беспокойство" -"Жук..." (У меня они так в томе "Миров братьев Стругацких"). А перечитанный "Парень из преисподней, еще раз скажу, совсем по-новому уложился.

Надеюсь, меня не расстреляют модераторы, если я помещу сюда интервью Бориса Стругацкого Новой Газете. Очень интересно и злободневно, особенно в свете ломания копий в форуме по поводу войны в Ираке.
— Борис Натанович, несколько лет назад вы говорили мне: «Ввод войск бывает разный: в частности, и тогда, когда нужно уничтожить правителя- тирана. Бывали в человеческой истории такие режимы, за свержение которых стоило проливать свою и чужую кровь». Изменилась ли ваша позиция в связи с войной в Ираке?
— Моя позиция, безусловно, не изменилась. Именно потому я и не стал бы осуждать действия США и Англии. Режим Хусейна, насколько это известно из СМИ, — типично тиранический, диктаторский режим, отягченный (как и всякий диктаторский режим) кровавыми преступлениями — как против собственных граждан, так и против граждан соседних стран. На земле у нас таких режимов несколько; некоторые помягче, а некоторые и покруче иракского. Я ненавижу войну. Любую. Эта — не исключение. Можно только молиться, чтобы жертв было как можно меньше. Но раз уж война началась — я сразу сказал: пусть она кончится побыстрее и обязательно свержением режима Хусейна. Только тогда это кровопролитие получит хоть какой-то смысл.
— Может быть, тогда и остальные режимы подобного типа следует свергнуть? Чем Ким Чен Ир или Туркменбаши лучше Саддама? Ведь, если бы в конце 30-х годов те же США и Англия раздавили силой режим Гитлера, это следовало бы считать благим делом даже в отсутствие санкции Лиги Наций…
— Товарищ Ким Чен Ир — это, по-моему, самый отвратительный из ныне здравствующих диктаторов. Хуже Хусейна. Когда видишь, во что превратил он свою страну, начинаешь понимать, что фантасты действительно ничего более страшного, чем реальность, придумать не в состоянии. Что с ним делать — не знаю. Наверное, придется оставить его сидеть в своей норе и терпеливо ждать, пока неуклонные законы природы-общества не сделают свое дело. Людей жалко, конечно. Не все же они там прозомбированы. Наверняка полным-полно несчастных, прекрасно понимающих, что они несчастны, но не способных ни к какому решительному действию. Перефразируя одного героя Алексея Толстого: «Какое горе, что до глотки (любого) диктатора можно добраться, только перешагивая через трупы ни в чем не повинных мужиков и работяг!». Все то же касается диктаторских режимов вообще. Оставить их в покое, вариться в собственном соку — значит рискнуть безопасностью государств-соседей и, более того, обречь на страдания миллионы людей, полузадушенных тайной полицией, раздавленных страхом, слепых, лишенных даже минимальной дозы реальных социальных и политических свобод. Вторгнуться силой, раздавить диктатуру, восстановить строй, пусть даже не совсем демократический, но хотя бы более или менее «вегетарианский», не такой кровавый? Но это противоречит существующим твердым и вполне однозначным понятиям международного права — суверенности, независимости, самостоятельности любого государства, если правительство этого государства выбрано, пусть даже формально, путем общенародного волеизъявления. А если тиранический строй вдобавок еще и стабилен: кого-то запугали до немоты, кое-кто приспособился, а многие — так просто в восторге от «железной руки», от «раскаленной метлы», от того страха, что внушает окружающим народам «вождь и учитель», — если учесть еще и это, то мировое сообщество оказывается в полном правовом, да и нравственном, пожалуй, тупике, выхода из которого не видно.
— Вы ожидали, что война в Ираке так быстро закончится и обещанное Хусейном яростное сопротивление окажется блефом (как и якобы горячая любовь иракцев к своему вождю)?
— Я, помнится, предсказывал, что война закончится за несколько недель. «Несколько» — это, по моим понятиям, «три-четыре-пять». Но я не ожидал, что победа окажется такой (сравнительно) легкой. Я и сейчас не понимаю, куда девалась стотысячная Республиканская гвардия, которая должна была сражаться яростно — за свою шкуру должна была сражаться: ведь их там должны всем народом дружно ненавидеть, как у нас ненавидели энкавэдэшников и смершевцев. Все остальное (включая неизбежное мародерство) предвидеть было нетрудно.

part 2

— Разделяете ли вы ту позицию, которую в отношении происходившего в Ираке заняли российские власти?
— Официальная позиция, занятая президентом, мне не то чтобы нравится — просто я понимаю, что она могла бы оказаться и гораздо менее взвешенной. Всенародный антиамериканизм, который демонстрирует сейчас наше бедное общество, вполне мог бы подвигнуть власти на отчетливо просаддамовские позиции, чего все-таки, слава богу, не произошло. По сути дела, позиция правительства сводилась к тому, что «мы против применения военной силы, но при этом мы и не за Хусейна». Это близко к тому, что я чувствую и думаю сам. Я ненавижу войну, но выступать против Буша был отнюдь не намерен, потому что выступать против Буша сегодня означало автоматически поддерживать Хусейна, а диктаторов и тиранов я ненавижу так же, как и войну, а может быть, и больше.
— Не удивила ли вас стремительная перемена тональности освещения иракского кризиса в наших СМИ? Начинали с приветствий героической борьбы иракского народа, а потом, когда режим Саддама начал рушиться как карточный домик, вдруг выяснилось, что Хусейн — все-таки кровавый диктатор и тиран...
— Откровенно говоря, я такой уж решительной «смены декораций» не замечаю. Антиамериканизм никуда не делся, а режим Хусейна и раньше многие порицали, просто не очень активно — не так активно, как это следовало бы делать.
— К вопросу об антиамериканизме: помнится, в начале 90-х годов отношения России и США стали почти дружескими. Но теперь Америку вновь стало модно считать врагом, множество политиков и комментаторов разыгрывают «державную» карту. В 2001 году многие в России злорадствовали по поводу теракта 11 сентября: мол, «так этой Америке и надо», а в 2003 году радовались каждому сбитому в Ираке американскому самолету… Почему так происходит?
— В нашей стране антиамериканизм воспитывался и лелеялся на протяжении доброго полувека. Так просто избавиться от него — за десяток лет более разумной и взвешенной политики — не получится. Америку не любят (и будут еще долго не любить) за то, что она первая; за то, что превосходит всех и вся; за то, что ведет себя так, как хотелось бы — но не получается — вести себя нам самим. Заметьте, кто громче всех сейчас шумит об агрессии, о нарушении всех и всяческих норм и законов, о подрыве авторитета ООН и прочих страшных вещах? — Коммунисты, элдэпээровцы, имперцы-державники. Те самые деятели, которые сами никогда не гнушались (кто на словах, а кто и на деле) совершать агрессивные действия, нарушать нормы и законы и плевать на авторитет ООН, когда это ИМ казалось выгодным и полезным для империи. Иногда создается впечатление, что эти люди готовы пойти на союз хоть с Гитлером, хоть с чертом-дьяволом, лишь бы насолить Америке! Думаю, это, к сожалению, надолго. Мы с вами, во всяком случае, иного положения вещей не дождемся точно.
— Советской империи нет уже более десяти лет — почему таким «живучим» оказывается имперское и «державное» сознание, которое и толкает, в частности, к оголтелому «антизападничеству»?
— Десять лет — это ничтожный срок. Рабства на Руси нет уже (формально) сто сорок лет, а психология раба и холопа никуда не делась, она во всем — и в имперском нашем мышлении в частности.
— Ирак Ираком, а у нас есть своя «болевая точка»: Чечня. Прошедший референдум дал фантастические результаты: 95% «за» — нужный властям результат, совсем как при социализме. Одни говорят: фарс, подделка. Другие говорят: небывалая победа здравого смысла. Что, на ваш взгляд, имело место?
— По-моему, всем в Чечне война осточертела. Как из нее выбраться — никто представления не имеет. Вот предложили такой, новый, путь. И народ решил: попробуем, хуже не будет, а лучше — может быть. Это даже не «победа здравого смысла». Это победа отчаяния, усталости и всеобщего разочарования.
— Верите ли вы, что после референдума там станет спокойнее?
— Не то чтобы верю, но вполне допускаю. Конец войны не наступит, но острота и частота боестолкновений уменьшатся. Референдум — сильнейшее политическое поражение боевиков. Многие из них теперь почувствуют себя не у дел; поймут, что их не хотят, что надоели они, что многие и многие тысячи людей намерены попробовать другой путь.
— Что, на ваш взгляд, в «стратегической перспективе» следует делать с Чечней: отпускать, держать в покорности, усмирять? Может быть, пора отказаться от принципа «нерушимости границ», если за эту нерушимость приходится так дорого платить?
— Может быть. Но, может быть, удастся договориться миром. Сейчас самое главное (и самое трудное) — забыть обиды и пролитую кровь. На это уйдут десятилетия.
— Несмотря на прекращение экономического роста, рост тарифов и цен, сохранение бюрократических препон в бизнесе, кризисы в ЖКХ и энергетике, уровень поддержки президента стоит как вкопанный. Социологи говорят: народ считает, что пенсии повышает Путин, а тарифы увеличивает правительство. Вот президент и остается «тефлоновым политиком», на которого не проецируется общественное недовольство. Долго это может продолжаться?
— Сколь угодно долго. Пока Путин будет оставаться Путиным — спокойным, немногословным, скромным и энергичным человеком, умело поддерживающим «идеологическое равновесие»: либералам — курс на либеральные реформы, имперцам-державникам — символы и хоругви, вроде гимна и Михалкова.
— Чем, на ваш взгляд, «Единая Россия» отличается от КПСС?
— По-моему, у «Единой России» просто нет идеологии — есть только идея, причем одна-единственная: «Президент, мы с тобой навсегда!». Уже этим обстоятельством она (выгодно) отличается от КПРФ. По крайней мере от единороссов мы не слышим славословий в адрес «лучшего друга всех лингвистов», а также призывов ввести процентную норму для лиц некоренной национальности. И на том спасибо.
— Может ли политика быть нравственной? Или она — «грязное дело» по определению и бывает только эффективной или неэффективной?
— Политика бывает только разумной или глупой. Правильной или ошибочной. В конечном итоге — эффективной или неэффективной. В частности, она может быть и нравственной тоже — если нравственность способствует достижению намеченной цели…

Мне всегда импонировали его ясные рассуждения (хотя кое с чем мог бы подискутировать). Завидую! Человеку 70 лет.

Нравственная политика - это теория,
нравственные политики - это утопия,
безнравсвенные политики, прикрывающиеся нравственными целями в проводимой ими политике - это реальность.

Я хотел уже подняться на второй этаж, но вспомнил о виварии и
направился в подвал. Надзиратель вивария, пожилой реабилитированный
вурдалак Альфред, пил чай. При виде меня он попытался спрятать чайник
под стол, разбил стакан, покраснел и потупился. Мне стало его жалко.
-- С наступающим, -- сказал я, сделав вид, что ничего не заметил.
Он прокашлялся, прикрыл рот ладонью и сипло ответил:
-- Благодарствуйте. И вас тоже.
-- Все в порядке? -- спросил я, оглядывая ряды клеток и стойл.
-- Бриарей палец сломал, -- сказал Альфред.
-- Как так?
-- Да так уж. На восемнадцатой правой руке. В носе ковырял,
повернулся неловко -- они ж неуклюжие, гекатонхейры, -- и сломал.
-- Так ветеринара надо, -- сказал я.
-- Обойдется! Что ему, впервые, что ли...
-- Нет, так нельзя, -- сказал я. -- Пойдем посмотрим.
Мы прошли вглубь вивария мимо вольера с гарпиями, проводившими нас
мутными со сна глазами, мимо клетки с Лернейской гидрой, угрюмой и
неразговорчивой в это время года... Гекатонхейры, сторукие и
пятидесятиголовые братцы-близнецы, первенцы Неба и Земли, помещались в
обширной бетонированной пещере, забранной толстыми железными прутьями.
Гиес и Котт спали, свернувшись в узлы, из которых торчали синие бритые
головы с закрытыми глазами и волосатые расслабленные руки. Бриарей
маялся. Он сидел на корточках, прижавшись к решетке и выставив в проход
руку с больным пальцем, придерживал ее семью другими руками. Остальными
девяносто двумя руками он держался за прутья и подпирал головы.
Некоторые из голов спали.
-- Что? -- сказал я жалостливо. -- Болит?
Бодрствующие головы залопотали по-эллински и разбудили одну голову,
которая знала русский язык.
-- Страсть как болит, -- сказала она.
Остальные притихли и, раскрыв рты, уставились на меня.
Я осмотрел палец. Палец был грязный и распухший, и он совсем не был
сломан. Он был просто вывихнут. У нас в спортзале такие травмы
вылечивались без всякого врача. Я вцепился в палец и рванул его на себя
что было силы. Бриарей взревел всеми пятьюдесятью глотками и повалился
на спину.
-- Ну-ну-ну, -- сказал я, вытирая руки носовым платком. -- Все уже,
все...
Бриарей, хлюпая носами, принялся рассматривать палец. Задние головы
жадно тянули шеи и нетерпеливо покусывали за уши передние, чтобы те не
застили. Альфред ухмылялся.
-- Кровь бы ему пустить полезно, -- сказал он с давно забытым
выражением, потом вздохнул и добавил: -- Да только какая в нем кровь --
видимость одна. Одно слово -- нежить.
Бриарей поднялся. Все пятьдесят голов блаженно улыбались. Я помахал
ему рукой и пошел обратно. Около Кощея Бессмертного я задержался.
Великий негодяй обитал в комфортабельной отдельной клетке с коврами,
кондиционированием и стеллажами для книг. По стенам клетки были
развешаны портреты Чингисхана, Гиммлера, Екатерины Медичи, одного из
Борджиа и то ли Голдуотера, то ли Маккарти. Сам Кощей в отливающем
халате стоял, скрестив ноги, перед огромным пюпитром и читал офсетную
копию "Молота ведьм". При этом он делал длинными пальцами неприятные
движения: не то что-то завинчивал, не то что-то вонзал, не то что-то
сдирал. Содержался он в бесконечном предварительном заключении, пока
велось бесконечное следствие по делу о бесконечных его преступлениях. В
институте им очень дорожили, так как попутно он использовался для
некоторых уникальных экспериментов и как переводчик при общении со Змеем
Горынычем. (Сам З. Горыныч был заперт в старой котельной, откуда
доносилось его металлическое храпение и взревывания спросонок.) Я стоял
и размышлял о том, что если где-нибудь в бесконечно удаленной от нас
точке времени Кощея и приговорят, то судьи, кто бы они ни были, окажутся
в очень странном положении: смертную казнь к бессмертному преступнику
применить невозможно, а вечное заключение, если учесть предварительное,
он уже отбыл...
Тут меня схватили за штанину, и пропитой голос произнес:
-- А ну, урки, с кем на троих?
Мне удалось вырваться. Трое вурдалаков в соседнем вольере жадно
смотрели на меня, прижав сизые морды к металлической сетке, через
которую был пропущен ток в двести вольт.
-- Руку отдавил, дылда очкастая! -- сказал один.
-- А ты не хватай, -- сказал я. -- Осины захотел?
Подбежал Альфред, щелкая плетью, и вурдалаки убрались в темный
угол, где сейчас же принялись скверно ругаться и шлепать самодельными
картами.
Я сказал Альфреду:
-- Ну хорошо. По-моему, все в порядке. Пойду дальше.
-- Путь добрый, -- отвечал Альфред с готовностью. Поднимаясь по
ступенькам, я слышал, как он гремит чайником и булькает.
Я заглянул в машинный зал и посмотрел, как работает
энергогенератор. Институт не зависел от городских источников энергии.
Вместо этого, после уточнения принципа детерминизма, решено было
использовать хорошо известное Колесо Фортуны как источник даровой
механической энергии. Над цементным полом зала возвышался только
небольшой участок блестящего отполированного обода гигантского колеса,
ось вращения которого лежала где-то в бесконечности, отчего обод
выглядел просто лентой конвейера, выходящей из одной стены и уходящей в
другую. Одно время было модно защищать диссертации на уточнении радиуса
кривизны Колеса Фортуны, но поскольку все эти диссертации давали
результат с крайне невысокой точностью, до десяти мегапарсеков, Ученый
совет института принял решение прекратить рассмотрение диссертационных
работ на эту тему вплоть до того времени, когда создание
трансгалактических средств сообщения позволит рассчитывать на
существенное повышение точности.
Несколько бесов из обслуживающего персонала играли у колеса --
вскакивали на обод, проезжали до стены, соскакивали и мчались обратно. Я
решительно призвал их к порядку. "Вы это прекратите, -- сказал я, -- это
вам не балаган". Они попрятались за кожухи трансформаторов и принялись
обстреливать меня оттуда жеваной бумагой. Я решил не связываться с
молокососами, прошелся вдоль пультов и, убедившись, что все в порядке,
поднялся на второй этаж.

Это юмор? Я правильно догадался?

P.S. А позиция Б.Н. по Ираку почти полностью совпадает с моей.

to СизиF
Одно из любимых мест
Профессор Выбегалло кушал. На столе перед перед ним дымилась большая фотографическая кювета, доверху наполненная пареными отрубями. Не обращая ни на кого специального внимания, он зачерпывал отруби ладонью, уминал их пальцами, как плов, и образовавшийся комок отправлял в ротовое отверстие, обильно посыпая крошками бороду. При этом он хрустел, чмокал, хрюкал, всхрапывал, склонял голову набок и жмурился, словно от огромного наслаждения. Время от времени, не переставая глотать и давиться, он приходил в волнение, хватал за края чан с отрубями и ведра с обратом, стоявшие рядом с ним на полу, и каждый раз придвигал их к себе все ближе и ближе. На другом конце стола молоденькая ведьма-практикантка Стелла с чистыми розовыми ушками, бледная и заплаканная, с дрожащими губками, нарезала хлебные буханки огромными скибками и, отворачиваясь, подносила их Выбегалле на вытянутых руках. Центральный автоклав был раскрыт, опрокинут, и вокруг него растекалась обширная зеленоватая лужа.
Выбегалло вдруг произнес неразборчиво:
-- Эй, девка... эта... молока давай! Лей, значить, прямо сюда, в отрубя... Силь ву пле, значить...
Стелла торопливо подхватила ведро и плеснула в кювету обрат.
-- Эх! -- воскликнул профессор Выбегалло. -- Посуда мала, значить! Ты, девка, как тебя, эта, прямо в чан лей. Будем, значить, прямо из чана кушать...

А как там с Руматой, скоро будем разбираться?

seal, супер! Я к этому подвожу постепенно:-) Румату будем ждать, не могу оторваться от Муравейника, а времени на чтение мало(

Mr.Moonlight, это Вам!

Стелла торопливо подхватила ведро и плеснула в кювету обрат.
-- Эх! -- воскликнул профессор Выбегалло. -- Посуда мала, значить! Ты, девка, как тебя, эта, прямо в чан лей. Будем, значить, прямо из чана кушать...
Стелла стала опрокидывать ведра в чан с отрубями, а профессор, ухвативши кювету, как ложку, принялся черпать отруби и отправлять в пасть.
-- Да позвоните же ему! -- жалобно закричала Стелла. -- Он же сейчас все доест!
-- Звонили уже, -- сказали в толпе. -- Ты лучше от него отойди все-таки. Ступай сюда.
-- Ну, он придет? Придет?
-- Сказал, что выходит. Галоши, значить, надевает и выходит. Отойди от него, тебе говорят.
Я наконец понял, в чем дело. Это не был профессор Выбегалло. Это был новорожденный кадавр, модель человека, неудовлетворенного желудочно. И слава Богу, а то я уж подумал, что профессора хватил мозговой паралич. Как следствие напряженных занятий.
Стелла осторожненько отошла. Ее схватили за плечи и втянули в толпу. Она спряталась за моей спиной, вцепившись мне в локоть, и я немедленно расправил плечи, хотя не понимал еще, в чем дело и чего она так боится. Кадавр жрал. В лаборатории, полной народа, стояла потрясенная тишина, и было слышно только, как он сопит и хрустит, словно лошадь, и скребет кюветой по стенкам чана. Мы смотрели. Он слез со стула и погрузил голову в чан. Женщины отвернулись. Лилечке Новосмеховой стало плохо, и ее вывели в коридор. Потом ясный голос Эдика Амперяна произнес:
-- Хорошо. Будем логичны. Сейчас он прикончит отруби, потом доест хлеб. А потом?
В передних рядах возникло движение. Толпа потеснилась к дверям. Я начал понимать. Стелла сказала тоненьким голоском:
-- Еще селедочные головы есть...
-- Много?
-- Две тонны.
-- М-да, -- сказал Эдик. -- И где же они?
-- Они должны подаваться по конвейеру, -- сказала Стелла. -- Но я попробовала, а конвейер сломан...
-- Между прочим, -- сказал Роман громко, -- уже в течение двух минут я пытаюсь его пассивизировать, и совершенно безрезультатно...
-- Я тоже, -- сказал Эдик.
-- Поэтому, -- сказал Роман, -- было бы очень хорошо, если бы кто-нибудь из особо брезгливых занялся починкой конвейера. Как паллиатив. Есть тут кто-нибудь еще из магистров? Эдика я вижу. Еще кто нибудь есть? Корнеев! Виктор Павлович, ты здесь?
-- Нет его. Может, за Федором Симеоновичем сбегать?
-- Я думаю, пока не стоит беспокоить. Справимся как-нибудь. Эдик, давай-ка вместе, сосредоточенно.
-- В каком режиме?
-- В режиме торможения. Вплоть до тетануса. Ребята, помогайте все, кто умеет.
-- Одну минутку, -- сказал Эдик. -- А если мы его повредим?
-- Да-да-да, -- сказал я. -- Вы уж лучше не надо. Пусть уж лучше он меня сожрет.
-- Не беспокойся, не беспокойся. Мы будем осторожны. Эдик, давай на прикосновениях. В одно касание.
-- Начали, -- сказал Эдик.
Стало еще тише. Кадавр ворочался в чане, а за стеной переговаривались и постукивали добровольцы, возившиеся с конвейером. Прошла минута. Кадавр вылез из чана, утер бороду, сонно посмотрел на нас и вдруг ловким движением, неимоверно далеко вытянув руку, сцапал последнюю буханку хлеба. Затем он рокочуще отрыгнул и откинулся на спинку стула, сложив руки на огромном вздувшемся животе. По лицу его разлилось блаженство. Он посапывал и бессмысленно улыбался. Он был несомненно счастлив, как бывает счастлив предельно уставший человек, добравшийся наконец до желанной постели.
-- Подействовало, кажется, -- с облегченным вздохом сказал кто-то в толпе.
Роман с сомнением поджал губы.
-- У меня нет такого впечатления, -- вежливо сказал Эдик.
-- Может быть, у него завод кончился? -- сказал я с надеждой.
Стелла жалобно сообщила:
-- Это просто релаксация... Пароксизм довольства. Он скоро опять проснется.
-- Слабаки вы, магистры, -- сказал мужественный голос. -- Пустите-ка меня, пойду Федора Симеоновича позову.
Все переглянулись, неуверенно улыбаясь. Роман задумчиво играл умклайдетом, катая его на ладони. Стелла дрожала, шепча: "Что ж это будет? Саша, я боюсь!" Что касается меня, то я выпячивал грудь, хмурил брови и боролся со страстным желанием позвонить Модесту Матвеевичу. Мне ужасно хотелось снять с себя ответственность. Это была слабость, и я был бессилен перед ней. Модест Матвеевич представлялся мне сейчас совсем в особом свете. Я был убежден, что стоило бы Модесту Матвеевичу появиться здесь и заорать на упыря: "Вы это прекратите, товарищ Выбегалло!" -- как упырь немедленно бы прекратил.
-- Роман, -- сказал я небрежно, -- я думаю, что в крайнем случае ты способен его дематериализовать?
Роман засмеялся и похлопал меня по плечу.
-- Не трусь, -- сказал он. -- Это все игрушки. С Выбегаллой только связываться неохота... Этого ты не бойся, ты вон того бойся! -- Он указал на второй автоклав, мирно пощелкивающий в углу.
Между тем кадавр вдруг беспокойно зашевелился. Стелла тихонько взвизгнула и прижалась ко мне. Глаза кадавра раскрылись. Сначала он нагнулся и заглянул в чан. Потом погремел пустыми ведрами. Потом замер и некоторое время сидел неподвижно. Выражение довольства на его лице сменилось выражением горькой обиды. Он приподнялся, быстро обнюхал, шевеля ноздрями, стол и, вытянув длинный красный язык, слизнул крошки.
-- Ну, держись, ребята... -- прошептали в толпе.
Кадавр сунул руку в чан, вытащил кювету, осмотрел ее со всех сторон и осторожно откусил край. Брови его страдальчески поднялись. Он откусил еще кусок и захрустел. Лицо его посинело, словно от сильного раздражения, глаза увлажнились, но он кусал раз за разом, пока не сжевал всю кювету. С минуту он сидел в задумчивости, пробуя пальцами зубы, затем медленно прошелся взглядом по замершей толпе. Нехороший у него был взгляд -- оценивающий, выбирающий какой-то. Володя Почкин непроизвольно произнес: "Но-но, тихо, ты..." И тут пустые прозрачные глаза уперлись в Стеллу, и она испустила вопль, тот самый душераздирающий вопль, переходящий в ультразвук, который мы с Романом уже слышали в приемной директора четырьмя этажами ниже. Я содрогнулся. Кадавра это тоже смутило: он опустил глаза и нервно забарабанил пальцами по столу. В дверях раздался шум, все задвигались, и сквозь толпу, расталкивая зазевавшихся, выдирая сосульки из бороды, полез Амвросий Амбруазович Выбегалло. Настоящий. От него пахло водкой, зипуном и морозом.
-- Милай! -- закричал он. -- Что же это, а? Кель сетуасьен*! Стелла, что же ты, эта, смотришь!.. Где селедка? У него же потребности! У него же они растут!.. Мои труды читать надо!


--------------------------------------------------------------------------------

* Ну и дела! (фр.)

Мм-да! Вот именно что: кель сетуасьен!

Грхм... Тема оказалась заброшена.
А между тем именно в этот день, 19 мая, в 1980 году на экраны вышел фильм "Сталкер".