Россия. Среда обитания.

А еще на плато Путорана в районе озера Виви находится географический центр России.

О своем путешествии на плато Путорана
рассказывает журналист Сергей Мостовщиков

Туда невозможно попасть. На лодке можно подойти только к началу этого плато, а дальше никак. Нет проходных речек. Реки с плато текут в Северный Ледовитый океан, а там вообще ничего нет. Добраться можно только вертолетом. Натуральная Земля Санникова!

Само плато где-то километр с лишним высотой и все прорезано каньонами, с совершенно роскошными водопадами и прочей, прочей всяческой красотой. Туда все хотят попасть.

Получилось, что мы туда отправились вчетвером: Витька Ремизов — покровитель туристического мира, его дружок — кровельщик из Саратова Вася Ломакин, оконно-дверной магнат Озеранский и я. С собой у нас была резиновая лодка, шесть банок тушенки, бутылка оливкового масла, десять пачек соли, восемь килограммов пряников «Подмосковные», четыре спиннинга, два огнестрельных ружья, три батона колбасы и один фонарик с батарейками. Еще мы взяли гитару — петь песню «Болванка ударила по танку».
И была какая-то очень хитрая схема проникновения на плато, потому что хотелось сэкономить на вертолете и как-то всех обмануть.

В Норильске очень часто бывает нелетная погода. А если она вдруг появляется, то может испортиться за несколько часов и на пару недель. Из Норильска на плато невозможно улететь, а если улетел, то невозможно потом вернуться. Это — главная фигня. Но на нашу удачу случилось какое-то невероятное окно, и нас срочно вписали в пожарный рейс под другими фамилиями. Типа, как Петров, Гогоберидзе… ну и так далее. Причем, когда мы улетали, нам дали кусок карты с таким расчетом, что за десять дней сплава мы дойдем до ее края, а там прилетит вертолет, который должен будет нас подобрать. И на этом месте следовал обрыв карты.
И вот с куском карты, под чужими фамилиями нас выбросили на берегу озера Аян, из которого, собственно, и вытекает одноименная речка, посреди нечеловеческой красоты.

В таких поездках есть два мистических звука — сначала звук улетающего вертолета, а потом звук вертолета прилетающего. Вертолет улетел, и сразу выяснились несколько важных вещей. Во-первых, мы просчитались по времени. Лето в этих местах настолько короткое, что в Норильске про него говорят: вроде бы оно бывает, но народ об этом не догадывается, поскольку в это время находится на работе.

Мы так боялись попасть в холод, что прилетели в жару и в белые ночи. В результате самым ненужным членом коллектива оказался фонарик. Ночи в августе в Заполярье белые, солнце практически не заходит, и светить, прямо скажем, некуда.

Во-вторых, довольно быстро стало ясно, что вместо фонарика нужно было взять огнемет, чтобы жечь путоранских комаров, которые, кажется, едят даже хлеб. Тьма комаров, и они долбят вас круглосуточно, потому что белые ночи. Мы устраивали такой конкурс: двумя ладонями нужно было резко хлопнуть товарища по спине, а затем посчитать количество комариных тушек. Рекорд — 64 штуки. Понимаете, что это такое...

Но красота там неимоверная. Нечеловеческая красота. Многокаскадные водопады, каньоны, песчаные и галечные косы, скальные пейзажи, сложенные из гигантских каменных кубиков, каменные столбы…

Никаких особо страшных препятствий в виде порогов, водопадов или заломов из вывороченных речкой деревьев на Аяне не встречается. Но когда в основном тихую воду зажимает в каньон, поверхность ее встает дыбом и по ней ходят валы высотой до двух метров. По ощущениям это очень похоже на катание за катером на резиновой колбасе у побережья Сочи. Только в болотных сапогах и при температуре воды в восемь градусов.

За десять дней мы, как и договаривались, дошли до конца маршрута, то есть до места, где у нас заканчивалась карта. Там посередине реки был остров. Мы на нем остановились и стали ждать вертолет. Погода была прекрасная. Каждое утро у нас происходило одно и то же: мы просыпались, сворачивали лагерь и садились на косе, с которой виднелись горы, откуда должен был появиться вертолет. Через пять дней у нас это получило название «Кинотеатр повторного фильма».

Постепенно мы дошли до состояния звуковых галлюцинаций, потому что, когда постоянно к чему-то прислушиваешься, обязательно начитает что-то казаться. Комар мимо пролетает, и ты говоришь: «Слышу, летит вертолет». И все тут же говорят: «Да, действительно летит…».

Мы не могли понять, что происходит. Погода нормальная, а вертолета нет. Ни мобильных телефонов, ни какой другой связи мы принципиально с собой не взяли. Появилось несколько версий происходящего, рабочая была такая: мы заплатили деньги вперед за перелет туда и обратно, люди взялись пропивать эти деньги в Норильске и забыли про нас. А мы под другими фамилиями и никто о нашем существовании не знает, ну и так далее…
Было еще несколько неприятных обстоятельств. У нас кончились сигареты. Это самое страшное. Я обошел весь остров, нашел все бычки, методично высушил их на костре, но оказалось, что после дождя высушенные бычки не работают. Они горят, но никотина в них нет — вымыло дождем. У магната Озеранского оставался табак, и мы установили норму — две самокрутки в сутки. Ждали утра и вечера, чтобы покурить.
Из еды у нас было двадцать килограммов соленой рыбы и две проросшие картошки. И еще были ружья. Ремизов увлекался тогда охотой и открыл сезон охоты на зайцев. Кругом были заячьи какашки, и он по ним методично выслеживал зайцев. Вставал в одном конце острова и заставлял нас, как загонщиков, «толкать на него остров». И мы, как негры в Африке, шли по острову цепочкой, махали руками и орали. Зайцы должны были на Ремизова в ужасе ломиться, а он их — убивать. Но никаких зайцев не было. Мы голодными ложились спать, а утром находили вокруг палатки новые заячьи какашки. И каждый раз я Ремизову говорил: «Вот видишь, зайцы собираются и рассказывают анекдоты про тебя и зайцев…».

Все-таки нам удалось застрелить пару птичек. Что это за птички, мы не знали. Стреляли в них на всякий случай, но сила голода была такая, что от птичек оставались одни перья.

Еще у нас была гитара и карты, чтобы играть в преферанс. Мы пели песню «Четыре трупа возле танка украсят утренний пейзаж» и играли в карты, а Ремизов — ценитель красоты — обзывал нас изуверами, скотами и негодяями, потому что кругом такая красота, а мы в карты играем и не хотим зайцев загонять...

В общем, разругались вдрызг, потому что все время хотелось жрать, кончились сигареты и делать было абсолютно нечего… Разругались и разошлись по острову…

Было много драматического, но нужно было решать, как быть дальше. И вот на шестой день всей этой ругани и голодовки мы решили, что оставаться дольше на острове бессмысленно, надо надуваться и идти в Северный Ледовитый океан. Хоть какую-то деревню мы там найдем.

На берегу мы собрались оставить красные рыбацкие куртки-раканы, прижать их камнями, чтобы было видно, а в карманы положить записки, кто мы и где нас искать. И вот когда мы уже накачали лодку и раскладывали эти самые куртки, прилетел вертолет.

Выяснилось, что в Норильске полоскало всю последнюю неделю, и поэтому за нами не могли вылететь. А потом вдруг у них открылось окно. Но уже подходил другой атмосферный фронт. Вертолет сел и даже не стал глушить винты, мы моментально все в него забросили и полетели по самому краю грозы. Видно все было феерически: ты летишь над ровной поверхностью, а над ней таким же ровным слоем лежат облака, из которых бьют во все стороны молнии. Красотища нечеловеческая!

Прилетели в Норильск. Самый модный ресторан тогда был на центральном рынке, и мы там напились от радости неимоверным количеством алкоголя.

Вот такое мое плато Путорана. Не забуду никогда, как мы там голодали, ссорились, охотились на зайцев... Прекрасное было время…

И вот такую историю о своем походе на плато Путорана рассказал мне Серега Мостовщиков.
Фотографии, которые вы видите, сделаны белым шаманом Олегом Крашевским.
Рассказ о нем выйдет в ближайшее время на "Ленте.ру"

to angel dust

Спасибо большое Сергею Мостовщикову за увлекательную историю и вам за пересказ! Навевает настроение, дух старого советского журнала 'Искатель' и альманаха 'На суше и на море'. Романтика, черт ее дери, не умирает. Это здорово.

Про это плато вообще ничего не знала 🙈. Интересно! Про "Искатель" и "На суше и на море" тоже не слышала. Читаю и вспоминаются книги Жюль Верна и Джека Лондона и фильм конечно же "Земля Санникова")

2Katarina:

>Про "Искатель" и "На суше и на море" тоже не слышала

Вот было чтиво! Класс!

«На су́ше и на мо́ре» — художественно-географический ежегодный альманах, выпускавшийся издательством «Географгиз» (с 1963 года — издательством «Мысль») с 1960 по 1992 год.

https://yandex.ru/images/search?from=tabbar&text=альманах%20на%20суше%20и%20на%20море

«Иска́тель» — советский и российский литературный альманах (c 1997 года — ежемесячный журнал). Издаётся с 1961 года. Публикует фантастические, приключенческие, детективные, военно-патриотические произведения, научно-популярные очерки и статьи. В 1961—1996 годах — приложение к журналу «Вокруг света». С 1996 года — независимое издание.

С Дальнего Востока переберемся на Онегу - одну из крупнейших рек европейского севера нашей страны.
412 километров почти строго с юга на север, из озера Лача в Онежскую губу Белого моря.
в 1985 году мы прошли эту реку на двух байдарках со множеством приключений. И до сих пор это одо из самых любимых моих путешествий. Вот одно из самых невероятных приключений того похода. Итак:

ПУСТЫНЬКА
...или Необычайные приключения столичного психиатра в архангельской тайге

Хорошее путешествие — это всегда приключение. Пройдет время, и вы, скорее всего, забудете название отеля, в котором останавливались, меню местного ресторана и кому именно был посвящен памятник на центральной площади. А вот о хорошем приключении вы не забудете никогда. И будете рассказывать о нем еще много лет. А потом ваши дети вырастут и будут рассказывать своим детям: «А вот был как-то с вашим дедушкой один случай...»

В начале лета 1985 года мы вчетвером на двух байдарках сплавлялись по реке Онеге, пересекающей с юга на север Архангельскую область до впадения в Онежскую губу Белого моря. Это примерно 400 километров. Стояли белые ночи. Солнце практически не садилось и, утопив в первый же день часы, мы скоро потеряли всякий счет времени.

Места вокруг выглядели совершенно безлюдными — ни собака не залает, ни мотор не заработает, даже самолетов не было слышно. Отмеченные на картах деревни оказались давно брошенными. В печальных, забытых церквях стояли порубленные кем-то злым и бедным иконостасы. Разрушенные дома пугали своей больше чем мертвой пустотой, в которой клочьями со стен свисали газеты конца 1940-х годов. Колючая проволока, вышки и бараки, которые можно было разглядеть на обоих берегах, никак не располагали к общению с возможными там людьми. Мы устали, сделались нервными и часто ссорились. В довершение всего на стоянках у нас стало появляться очень неприятное ощущение, что за нами наблюдают.

Было тихо, светло и жутко. Иногда на поворотах реки встречались не растаявшие еще глыбы льда. Молевой сплав, о котором мы в Москве даже не подозревали, вынуждал проходить крупные онежские пороги в полях плывущих бревен. И вот дней через десять сплава мы подошли к опасному порогу Мертвая Голова. Судя по карте, а ничего лучше туристской схемы Архангельской области в масштабе 1:1 500 000 у нас не было, где-то рядом находился загадочный населенный пункт с многообещающим названием Пустынька.

(продолжение)

Выскочив из-за поворота реки, мы услышали рев большого порога, а затем и увидели его в полукилометре впереди. По правому берегу стояло несколько целых домов монастырской постройки и среди них удивительная, ни на что не похожая деревянная церковь с бочковидным перекрытием кровли. Чтобы не втянуло в порог, зачалились к каменистой косе. И почти тут же были окружены странными существами.

Существа эти выглядели людьми, но вели себя как-то уж очень необычно. Они возбужденно бегали по берегу, неловко размахивая руками, притопывали, что-то лопотали на не понятном даже им самим языке. Выглядели они еще чуднее. Невозможно было сразу определить их пол или возраст. Наряжены были в одинаковые халаты и башмаки, острижены коротко, почти наголо. В дополнение ко всему среди них прыгали и рычали несколько здоровенных лохматых псов.

Напуганные еще в Москве рассказами о раскольничьих скитах и скопцах, мы отступили к лодкам, вооружившись веслами и топором. Однако агрессии или угрозы в поведении «туземцев» не было. Большинство из них скорее даже сами побаивались нас и, несмотря на любопытство, близко не подходили. Постепенно успокаиваясь, я начал улавливать что-то очень знакомое в окруживших нас существах. И вдруг понял: да это же просто психи! Обыкновенные сумасшедшие. Но в тайге. За десятки километров от ближайшего жилья.
Сразу отлегло: слава богу, свои! А я-то перепугался. Приосанившись, я включил доктора-психиатра, которым работал в Москве к тому времени уже целых года три.

Видимо, это был очень смешной доктор, косматый, небритый две недели, в драном зеленом комбинезоне и нестиранной столько же, когда-то белой майке, босиком, с ножом на поясе и топором в руке.

— Так, на что жалуетесь? — громко обратился я к пациентам. Друзья мои, пытавшиеся в это время отплыть от берега, видимо решили, что я или спятил, или пытаюсь пожертвовать собою ради них. Но я уже был в своей стихии:

— Где дежурная сестра? Почему больные шумят?

Существа притихли и виновато закивали друг на друга, видимо, ища зачинщиков. Собаки завиляли хвостами и перешли на мою сторону. В это время тихо зазвонил церковный колокол. Больные послушно затрусили на звук. Наступало время раздачи таблеток. Я последовал за ними.

(продолжение)

Небольшой старинного литья колокол висел во дворе, под навесом. Звонила пожилая женщина в чистом белом халате.

— Здравствуйте, я врач-психиатр из Москвы. А вот то — мои коллеги. — Я показал пальцем на троих оборванцев, отчаянно выгребавших из потока.

— Очень рада, я старшая сестра, Вероника Матвеевна. Мы вас не ждали, но все равно очень рады.

Женщина была искренне приветлива.

— Не волнуйтесь, можете все на берегу сложить, они ничего не тронут. Пойдемте, вы, наверное, проголодались. Когда будете больницу смотреть?

Так мы попали в эту удивительную больницу, оказавшуюся архангельским областным интернатом для психохроников. Здесь постоянно находились около ста женщин и примерно десять мужчин — все с глубокими и необратимыми психическими расстройствами, которые принято в медицине называть дефектом или приобретенным слабоумием.

Вылечить их было нельзя, родственники от них отказались, вот и отправили их подальше, с глаз долой. Но жилось больным не так уж и плохо. Снабжали больницу вертолетом или по зимнику. Снабжали вполне сносно. Были они всегда сыты, опрятно одеты. Обращались с ними хорошо. Персонал состоял из уже знакомой нам старшей сестры и шести девочек, выпускниц Калининградского медучилища. По распределению их направили в Архангельск, а там, не долго думая, послали в Пустыньку.

Девчонки оказались славные, больных не обижали. За это те их тоже любили и старались по возможности помогать. Ключница была выбрана из больных. Бестолковая, но очень ответственная олигофренка Матреша. Матреша должностью своей гордилась и ни разу не потеряла ключей. Именно она сопя отпирала нам палаты с беспокойными больными, служившие раньше очевидно кельями. В кельях было чисто.

(продолжение)

Днем больные обычно гуляли по небольшой территории между рекой и лесом. Или собирались на церковном крылечке. Собаки присматривали, чтобы они не уходили далеко в лес. Нам рассказали, как однажды, лет за пять до нас, двое больных ушли в тайгу, да так и пропали. Может быть, их задрал медведь. Но такое случилось только раз.

Скоро я узнал, что в Пустыньке есть и врач. На просьбу свести меня к нему, Вероника Матвеевна отвечала, что доктор тоскует по жене, работающей гинекологом в какой-то другой Пустыньке, на другом конце Архангельской области, поэтому всегда грустный и выпивший. На следующее утро, возвращаясь с реки с зубной щеткой и полотенцем, я увидел сидящего на намытых водой бревнах еще более косматого и небритого, чем я сам, мужика. Мужик был в телогрейке, валенках с галошами и с баяном. Играл он «Амурские волны». Решив, что это один из больных, живущих здесь в подмогу женщинам — дров напилить или воды натаскать, я громко и с расстановкой поздоровался:

— Здрав-ствуй-те, как ваше здоровье?

Мужик что-то пробубнил, но от «Амурских волн» не отвлекся. Вернувшись в дом, я опять спросил о докторе. Одна из девочек кивнула в окно:

— Да чего уж там, вон он сидит, на баяне играет. Только вряд ли он с вами говорить будет, грустный он.

Так и не пообщались мы с грустным доктором. В другой раз я спросил, часто ли туристы в Пустыньку заплывают.

— Да, часто бывают, — ответила Вероника Матвеевна, — в прошлый год двое проплывали, вот вы, теперь.

(окончание)

Пробыли мы в Пустыньке два дня. Перед нашим уходом девочки испекли блинчики и выставили на стол, наверное, все самое вкусное, что у них было. Попрощавшись, мы спустились ниже порога и, когда уже отошли километра на полтора, увидели бегущих за нами по берегу, спотыкающихся и машущих руками, что-то пытающихся кричать пациентов. Впереди всех, вытянув одну руку вверх, бежала Матреша. Мы повернули к берегу.

— Что? Что стряслось?

— Нозычик, — Матреша протягивала одному из нас оброненный где-то нож, — как зы вы без нозычка-то.

По ее лицу текли слезы.

Над Архангельским областным домом умалишенных плыл звон старинного колокола. Пациентам было пора пить таблетки.
Река тихо вносила нас в Синегорье — одно из самых светлых и спокойных мест Русского Севера. И мы отчетливо ощущали, как плохое и темное, что не отпускало нас раньше, осталось позади, не смея перейти через Пустыньку.