Книга "I Me Mine"

Потрясающе интересно.О потрясающе интересном человеке.

Да, Джордж - мой любимый битл :)

Предисловие
Ещё со времени войны я думал о том, чтобы собрать клочки бумаги со стихами моих песен, разбросанные там и сям.
В июле 1977 в номере одного отеля неподалёку от аэропорта ‘Хитроу’ меня припёрли к стенке два пьянчужки, которые объяснили мне, что если я и в самом деле разыщу все эти стихи, то они могли бы составить славную книжку. Они принесли с собой экземпляр бортового журнала английского военного корабля ‘Баунти’ капитана Блая, который был опубликован издательством ‘Дженисис’ и стоил 158 фунтов стерлингов.
Через какое-то время по телевидению шла программа Джека Харгривза ‘Out of Town’, и в ней он продемонстрировал, как старые кожаные книги могут быть восстановлены до своего первоначального состояния, что заставило меня оценить это искусство и серьёзно обдумать возможность облагородить таким образом эти банальные обрывки бумаги.
В мельчайших деталях, лишь для Вас, по запредельно высокой для обычной жизни цене, мы предлагаем нечто незначительное из одной короткой жизни. Она должна была называться ‘Большой кожаный экипаж¹’ , но стала известна, как ‘Я, мне, моё’, ведь её можно также рассматривать, как ‘путь маленького эго’.
Я с этой книгой помучился; теперь Ваша очередь.
Джордж Харрисон
Где-то в Англии

¹ - ‘Big leather job’ – можно перевести так же, как и ‘Большая кожаная работа’, и этот перевод кажется логичнее и благозвучнее, но, в свете дальнейшего, станет понятно, что в этом варианте названия не обошлось без иронии, и вариант ‘экипаж’ кажется подходящим больше (прим. пер.).

Часть I повествует Джордж Харрисон со вступлением
и примечаниями Дерека Тэйлора курсивом.
Глава I
“БЫТОВАЛО мнение, что когда все остальные 'взрослели', мы просто валяли дурака, являясь звёздами рок-н-ролла" – сказал Джордж Харрисон, когда мы готовили эту книгу. То, что Вы прочтёте, покажет Вам, что эта ошибочная точка зрения, которая, несомненно, являлась широко распространённой в конце 60-х годов, была такой же неуместной, как и безусловное идолопоклонство, которое она заменила.
‘Я, мне, моё’ – название со скрытым парадоксом, выбранное человеком, который многие годы и по многим причинам отмахивался от своего эго (всё ещё пытается, и не всегда успешно). Эта книга рассказывает историю взросления, необязательно тяжёлого, но, безусловно, и нелёгкого. Ведь независимо от того, насколько большие привилегии и богатства сопровождали эволюцию ‘Битлз’, ‘легко’ не является словом для описания происходившего с ними на их пути к тому, что стало известно, как ‘Успех’.
При написании вступительной части этой книги я буду в основном цитировать самого Джорджа (из разговоров, записанных в Калифорнии, Оксфордшире и Саффолке), потому что хотя мы и являлись на протяжении долгих лет близкими приятелями, я знаю о нём меньше, чем он знает о себе. В любом случае, как рассказчик он обладает двумя талантами: поразительной памятью на детали (даты, адреса, погода, настроение, время дня, внешность и т.д.) и бесхитростным желанием абсолютно чётко обозначать свою позицию. Последнее качество просто выводило из себя его клеветников ('почему этот человек молится так?'), но также подарило ему настоящую признательность людей с более широкими взглядами – миллионов людей – за его обнадёживающий оптимизм. Он завоевал непреходящую любовь за свою честность.
Есть ещё одна причина предложить вниманию такое изобилие воспоминаний от первого лица состоит в том, что подобно всем общественным деятелям, чья слава шагнула далеко за пределы простого ‘очень хорошо известный’, битлов чрезвычайно много критиковали, 'интерпретировали', оценивали, недооценивали и переоценивали до абсурдной степени.
Впервые я увидел ‘Битлз’ во время концерта 30 мая 1963 года, когда Джоан (моя жена) и я посетили кинотеатр ‘Одеон’ в Манчестере, где мы тогда жили. Я работал там театральным критиком и корреспондентом северного издания лондонской ‘Дэйли Экспресс’. Битлы завершали замечательное ‘сборное выступление' (фраза из 1960-х годов, означающая концерт, в котором большое количество исполнителей выступало в течение получаса или меньше, дважды за вечер, и в основном в кинотеатрах), которое включало Джерри и ‘Пэйсмэйкерс’ и Роя Орбисона. Организатором был Артур Хоувз, уважаемый в те дни человек.
Джоан видела ‘Битлз’ по телевизору, и они ей очень сильно понравились. Я их не видел, но, несмотря на то, что понадобилось много времени, чтобы новости достигли газетчиков, я слышал о них, и мы оба считали, что это будет славный вечер. Выступление было совершенно изумительным. Мы сидели в первом ряду и могли видеть мельчайшие детали выступления, хотя, будучи неподготовленными, мы почти не слышали музыки за самыми громкими воплями, с которыми я когда-либо встречался. ‘Битлз’ были превосходны (так же, как Джерри и ‘Пэйсмэйкерс’ и Рой Орбисон), и было совершенно ясно, что происходит нечто исключительное.
Я написал чересчур хвалебную статью, в которой утверждал, что ‘в Манчестер прибыло ливерпульское звучание’, что оно было ‘великолепно’ и что благодаря этому ‘после многих лет невыразимой ерунды популярная музыка вновь стала хорошей и доброй’. Я описал битлов, как ‘самобытных, нахальных, едких и юных’, и даже сейчас эти слова не хуже других подходят для объяснения того, какими они были. После первого выступления они все были для меня на одно лицо; я и понятия не имел, кто есть кто. Если в двух словах рассказать, что последовало… Я взял интервью у их менеджера, Брайана Эпстайна, а после этого я каждый божий день отслеживал, записывал и описывал каждый их шаг и стал настоящим битломаньяком.
Когда я немного узнал их индивидуальности, я заметил, что Джордж был ‘тихим битлом’ (см. ‘Рутлз’ позже). Редактор манчестерского ‘Дэйли Экспресс’, Джон Бьюкенен – которому даже сейчас любезное ‘спасибо’ – сказал, что следует пригласить одного из битлов вести гостевую колонку ‘Дэйли Экспресс’ по пятницам. Я предположил, что этим битлом-счастливчиком должен стать Джордж. Он спросил, есть ли на это какая-то конкретная причина. Я ответил, что их несколько: Джордж казался подходящим малым, и когда я встречался с ним на пресс-конференциях и за кулисами, он был доступным и явно искренним и эмоциональным. Бьюкенен и я принялись составлять набросок предложения для Эпстайна, с которым мы встретились в его офисе возле ‘Логова Колдуна’ (один волшебный магазин) в ливерпульском районе Мурфилдс. Джон Бьюкенен обрисовал ситуацию Брайану Эпстайну: имя одного из битлов будет стоять под еженедельной статьёй в ‘Дэйли Экспресс’, но этот битл не будет писать её. Писать её буду я. “Почему же?” – спросил Брайан. “Потому что Дерек знает, что нужно читателю” – ответил Джон Бьюкенен. (Ох, уж этот читатель и то, что ему нужно!.. Я знал это?) Брайан принял это предложение и спросил, есть ли у нас в мыслях какой-нибудь конкретный битл.

Я ответил, что у нас на уме Джордж. Брайан вновь спросил: “Почему?” Я сказал, что Джордж кажется мне славным парнем, с которым легко говорить, спокойным, приятным и всё в таком роде. “Как интересно” – молвил Брайан – “довольно хорошая мысль. Это было бы неплохо для Джорджа, это может стать его увлечением, дополнительным увлечением. Джон и Пол сочиняют свои песни, а Ринго ещё новичок”. Он спросил, держим ли мы в голове какую-нибудь сумму, недельный гонорар. Джон Бьюкенен сильно занервничал, ведь Брайан в этом отношении мог быть страшен. “Мы думали, фунтов пятьдесят” – сказал Бьюкенен. Эпстайн выразил изумление. “Пятьдесят фунтов?” – скрипящим голосом переспросил он – “пятьдесят фунтов за одного из битлов в ‘Дэйли Экспресс’? Конечно же, нет! Я не позволю Джорджу подписывать своим именем статью в ‘Дэйли Экспресс’ за пятьдесят фунтов”. Джон Бьюкенен промолвил, что это не потребует от Джорджа слишком большого труда, в конце концов, всё сочинять буду я, а я не зарабатывал пятьдесят фунтов и за целую неделю работы. Это, произнёс Брайан, не имеет к нему никакого отношения, и стоит упомянуть, что Дерек – пусть уж он простит за прямоту – не является одним из ‘Битлз’. Итак, сказал Брайан, гонорар составит сто фунтов, хотя и это слишком мало, он обсудит это с Джорджем и посмотрит, что тот скажет.
Затем последовала встреча Брайана с Джорджем, в результате которой в конце 1963 года Джордж Харрисон стал корреспондентом ‘Дэйли Экспресс’, когда битломания, казалось, достигла своего пика. Битлы выпустили в Англии два альбома и пять синглов, четыре из которых возглавили британские хит-парады. Впереди… неведомая реакция Соединённых Штатов и большей части остального мира. В Европе все симптомы говорили о том, что у Британии имеется в наличии феномен. В своей третьей совместной статье Джордж и я выразили – если использовать шаблонную фразу – сдержанный оптимизм.
Я написал первую статью, не сильно советуясь с ним о её содержании. Я пообещал, что он сможет увидеть её, прежде чем она будет опубликована. Я поговорил с ним о его семье, узнал, что у него есть два брата и сестра – все старше него; что его отец и мать оба живы и здоровы. Отец, водитель автобуса в Ливерпуле, добрый, прагматичный мужчина, оказывающий поддержку карьере Джорджа, а мать – сильная, дружелюбная, терпимая и пылкая. В целом – общительная, уживчивая ливерпульская семья из верхних слоёв рабочего класса.
Я мало знал об отношении Джорджа к его собственной жизни и к статусу битла. Ему было нелегко много говорить об этом, хотя мы быстро и подружились. Позже он говорил: “Друзья это все те души, которые мы знали в других жизнях. Мы притягиваемся друг к другу. Вот, что я думаю о друзьях. Даже если я знаю их лишь один день, это не имеет значения. Я не собираюсь ждать, пока не буду знать их два года, потому что в любом случае, знаешь ли, мы встречались где-то раньше”. Как бы то ни было, я написал нашу первую колонку, в которой Джордж говорил своему отцу, что его карьера будет означать, что он выйдет в большой мир и его часто не будет рядом. Я выдумал 'цитату' его отца, которая звучала так: “Да не волнуйся ты так, сынок, ты просто действуй на своё усмотрение, а я продолжу водить большие зелёные экипажи”. Там было много другого в подобном духе: высосанных из пальца заявлений, приписанных этому человеку и другим; мотивов, взятых из багажа шаблонов газетчика; всё это было окрашено в квазиливерпульские тона.
Украсил ливерпульским говорком, который можно услышать в микрорайонах со славными садами. А если коротко: самая что ни на есть стандартная, написанная не тем, кем подписана, статья в британской популярной прессе.
Я отправился на поезде из Манчестера в Лондон, чтобы встретиться с Джорджем в квартире Брайана в доме ‘Уэддон’ на улице Уильям-Мьюз в районе Белгравия. Там были все четыре битла: Джон в очках с толстой роговой оправой – сюрприз; Ринго, который много курил и очень мало говорил; Пол, недоверчивый к журналистам; и Джордж, мой новый друг и соавтор, горящий от нетерпения увидеть, что ‘он’ сочинил для своего первого личного обращения к читателям северного ‘Дэйли Экспресс’.

Я протянул ему две отпечатанных страницы. Он спокойно прочёл первый отрывок, а затем воскликнул: “Что это такое: ‘Я буду водить большие зелёные экипажи, я продолжу водить большие зелёные экипажи’? Что такое ‘большие зелёные экипажи’?” Воцарилась мёртвая тишина. Казалось, это позабавило Джорджа в той же степени, сколь и изумило, но в воздухе по-прежнему висела жуткая пауза. Что такое большие зелёные экипажи? “Автобусы” – промолвил я – “ливерпульские автобусы, большие зелёные штуки, экипажи, ну, знаешь ли, большие зелёные экипажи, двухэтажные омнибусы”. “Я никогда не слышал, чтобы кто-нибудь называл их большие зелёные экипажи” – сказал, теперь уже со смехом, Джордж. “Должен сказать, я тоже, Дерек” – произнёс Брайан – “а сам ты слышал?” “Нет” – ответил я. Было ощущение, что со всеми случилась безумная истерика. “Большие зелёные экипажи” – повторил Джордж – “мне лучше прочесть, что тут дальше”.
Итак, он продолжил читать и сказал, что всё не так уж плохо, но можно кое-что исправить, например это… и ещё одну вещь, а затем то, сё, пятое, десятое. Так мы начали сотрудничать, и продолжаем с тех пор; буквально с того дня по сей день. И я задаюсь вопросом, как эти отношения пережили такие необычные годы – манию и распад ‘Битлз’, наркотики, выпивку и большие экипажи всех цветов радуги, не говоря уже о ярком зелёном экипаже ‘Эппл’! А тогда это был большой зелёный экипаж.
В последующие недели мы вели эту еженедельную колонку, как настоящий дуэт; я не могу припомнить, кто что написал, но это была его колонка, и я всегда радовался, что мы выбрали именно Джорджа. Это и в самом деле – как и говорил Брайан – стало его ‘дополнительным увлечением’, а он далеко не Тихий Битл, очень разговорчивый человек, который любит выражать себя, как и любой другой, а может быть, и больше большинства.
Чтобы начать не сначала, а лишь с того начала, которое известно ему, мы должны следовать за ним, за его собственными словами…
…чтобы попробовать представить себе, как душа вошла в чрево женщины, жившей на Арнольд-Гроув, 12, в Уэйвертри, Ливерпуль-15: повсюду были аэростаты заграждения, немцы бомбили Ливерпуль.Так всё и было.
Пару лет назад я сидел на улице в машине с Оливией и представлял себе 1943 год. Я удрал из реальности и протиснулся через духовный мир, астральный уровень, назад в одно тело в том доме. Это и в самом деле странно, когда ты рассматриваешь всю планету, и все планеты могут существовать на физическом уровне… Как я попал в ту семью в том доме в то время? И кто вообще я такой?”
Итак, Джордж родился в этом воплощении 2 февраля 1943 года, в разгар второй мировой войны, в дебрях Ливерпуля глубокой зимой на Арнольд-Гроув, 12, в тупике из домов городского типа с узкой улочкой позади них. Это всё ещё ‘немуниципальная Арнольд-Гроув’. Ею по-прежнему никто не владеет. Если взглянуть на неё, то она точь-в-точь как улица Коронации: без сада, а двери выходят прямо на улицу. С улицы ступени ведут в гостиную. Далее располагается задняя комната с лестницей, ведущей вверх к двум спальням. Затем мы оттуда переехали, после того, как простояли в очереди на дом приблизительно двадцать пять лет, мы переехали. Но тогда, в мои детские годы, на Арнольд-Гроув всё было неплохо для того периода. Маленькая железная кухонная плита находилась в задней комнате, которая являлась кухней, где на огне стоял чайник, и рядом стояла духовка.

Каждая нижняя комната была площадью девять квадратных метров (очень маленькие), и зимой в доме было холодно.
Снаружи располагался небольшой дворик, который был почти весь вымощен, не считая небольшого участка, где была клумба шириной в тридцать сантиметров. Там был туалет, мусорный ящик, прилаженный к задней стене, и какое-то время у нас был маленький курятник, где мы держали петухов.
Когда Оливия и я приехали туда, дома никого не оказалось, поэтому мы присели снаружи и стали представлять, как там сейчас внутри. Может статься, там вырубили очаг и отделали его плиткой; возможно, теперь там бежит горячая вода. У нас была цинковая ванна, она была большой и висела на стене на улице. Мы вносили её в дом и ставили перед кухонным камином, а затем наполняли её горячей водой из кастрюль и чайников. Хорошее место, чтобы помыть голову, Ливерпуль. Приятная мягкая вода.
Все, кто жил в таких домах – а на самом деле в большинстве домов до 50-х и 60-х годов – помнят, какой холодной она могла быть. В Британии было очень слаборазвитое центральное отопление (конечно, не было никакого отопления в маленьких домах в Ливерпуле и подобных городах), а во время войны и в послевоенные годы было чрезвычайно мало топлива.
Холодно? Было холодно в те времена, холодно. У нас был только один камин. Ледяной холод. Лишь один камин в одной комнате. Никакого отопления. Зимой на окнах лежал лёд. На самом деле тебе приходилось класть в постель бутылку с тёплой водой и в течение часа перемещать её там, прежде чем забраться в кровать (ты постоянно бегал наверх, чтобы перемещать бутылку), затем скидывал с себя одежду и запрыгивал в постель. А потом – ооооооооооох – лежал неподвижно и к следующему утру, когда ты только согревался, тебя будили – “вставай-ка, пора в школу” – и ты высовывал руку из-под одеяла. Мороз. Ох, Боже.
Тот дом был ничего, он был маленьким и очень славным. Летом в нём всегда было солнечно. Самым худшим был переход из младших классов в большую среднюю школу. Вот, когда наступил мрак, и я осознал, что дождливо и пасмурно, что улицы старые, а учителя отсталые, и всё в таком роде. Вот, когда, кажется, начались мои разочарования. Ты дрался только для того, чтобы выбросить всё это из головы. Всё было так серьёзно. Ты не можешь улыбаться, и тебе не дозволяется делать того и этого. Будь здесь, встань там, замолчи, сядь, и всегда эти экзамены, эти отборочные экзамены для 11-летних, гуманитарные науки и аттестат зрелости. Вот, когда наступила тьма.
Я не любил школу. Думаю, она была ужасной; худшее время жизни. Детям и подросткам было неплохо лишь потому, что там был футбол, занятия спортом и всё такое прочее, хотя бывало, что нас били палкой. Однажды, когда мне было восемь или девять лет, учитель мистер Лайонс (брат местного страхового агента) ударил меня палкой и попал мне по запястью. Оно распухло, и когда я пришёл домой, я попытался скрыть это, но мой отец заметил. На следующий день мой отец отправился в школу, попросил мистера Лайонса выйти с урока и ‘вломил’ ему разок.
Большая школа, ливерпульский институт являлся сущим наказанием. Учителя были или старыми ветеранами войны или только что из колледжа, поэтому они и сами знали не сильно много, и если посмотреть на их фотографии, то сразу становится понятно, о чём я говорю. Я знал тогда, что они были людьми, неспособными учить, но тогда я не был образован, чтобы говорить так, поэтому теперь, через столько лет, я могу сказать это. То, каким способом они выпускали тебя в мир, был непростителен. В моём случае, в рекомендации, которая должна была помочь мне получить работу на всю мою оставшуюся жизнь, говорилось: ‘Я не могу сказать, какая работа ему подходит, потому что он не делал ничего’.
Это была жуткая дыра. Она могла бы выглядеть хорошо, с деревянных частей здания можно было бы соскоблить краску и украсить в стиле Викторианской эпохи, которой они и принадлежали. Я показывал её Оливии. Она, выросшая в Калифорнии, не могла в это поверить. Там проходили вечерние курсы, поэтому мы смогли побродить вокруг и взглянуть на все помещения, в которых я бывал.
Отвращение – даже ненависть и, безусловно, негодование – Джорджа к школе тянется потому, что довольно скоро после её окончания, он стал человеком, который жаждал и основательно искал знаний, правды и учений. Также странно, что мальчик из средней школы – то есть цвет Британии – вынужден отвергать всё, что было предложить у этой уважаемой ливерпульской школы. Конечно, дома говорили вести себя хорошо. Оба его брата прошли обучение полностью, а его сестра Луиза сдала все необходимые экзамены (включая аттестат высшей школы), чтобы поступить в колледж и стать, сама, школьной учительницей.
Теперь Джордж является человеком, который пользуется успехом во всех общепринятых смыслах этого слова, несмотря на то, что школа не смогла затронуть ни одной струны в душе мальчика, который позже, и сейчас, когда Вы читаете это, настоятельно требует и получает доступные подробности почти всего. Тем не менее, он не увиливает и не темнит в своих воспоминаниях о средней школе в Ливерпуле в 1950-х годах.
Она вгоняла в нас страх. Наступили чепуха и нелепости. Говорят, что дети будут изучать что-то, если это захватывает, но когда начинается вздор, ты прекращаешь учиться и перестаёшь быть открытым ко всему. Вот, чего следует опасаться. Всё это началось, когда я перешёл в среднюю школу. Все эти логарифмы и квадратные корни; алгебра была жутким предметом. x+3 при z=y. Я скорее выучил бы китайский или санскрит, чем это. Кажется, для академиков и работников умственного труда это имеет смысл. Алгебра? Я и понятия не имею, что она означает или откуда она взялась. Кажется, в ней нет никакой гармонии, ритма или основного чувства, потому что, в самом деле, можно понимать людей, не зная их языка. Если вы посмотрите друг на друга или прикоснётесь друг к другу, скажем, выпьете чаю или что-нибудь в таком роде… а затем, конечно, даже язык можно выучить. Но для меня алгебра не имеет никакого отношения к ‘реальности’. Я смотрю о ней сейчас в ‘Открытом университете’, но всё равно не улавливаю смысла.

Музыка? Я даже бросил музыку, хотя я любил её, потому что в тот момент в школе всё заставляло делать твой рот вот так… Он кривит свой рот, словно изображая новичка в оперетте, и продолжает: Ну, ты мог играть на флейте или скрипке, а в наши дни, думаю, можно играть и на гитарах и всём в таком духе, но не тогда. Чтобы получить аттестат зрелости в 16 лет, нужно было сначала сдать три предмета на ‘пробный’ аттестат. Первым в ‘пробе’ было изобразительное искусство, которое я прошёл. Но это благодаря Стэну Риду, учителю рисования, который был славным (это человек с надписью ‘ОМ’ на футболке на альбоме ‘Dark Horse’). Хотя я не был так уж хорош в рисовании, я получил достаточно, чтобы сдать экзамен. “Ого, чудесно!” – подумал я.
Затем стал известен следующий результат – я провалился. И на следующем экзамене тоже. Я не сдал, не сдал, не сдал, не сдал: я провалил всё, кроме рисования. Я провалил даже английский язык, который – как считалось – смогут сдать все, независимо от того, какие были оценки. Все кроме меня! Я получил два процента. В самом деле, я не сдал ничего, и мне сказали: “Ты можешь идти, ладно, ты можешь идти”, ведь после экзаменов все свободны.
Они попытались оставить меня на второй год, в классе, который шёл следом, чтобы я сдал экзамены в следующем году. Я пробыл в этом классе один час и подумал: “Нет уж, спасибо, я не собираюсь знакомиться со всеми этими новыми людьми и их выходками”. И я перелез через ограду, отправился в кино и не возвращался до самого последнего дня, когда я заскочил за своим взысканием.
Итак… у меня не было ничего такого, никаких аттестатов. Что думали мои родители? Они не знали, что было сказано, потому что я сжёг свои табель успеваемости и характеристику. Теперь мне хотелось бы, чтобы они у меня сохранились. Было бы интересно, оглядываясь назад, увидеть подписи всех тех учителей и то, что они говорили обо мне. Классный руководитель писал: ‘Он не принимал вообще никакого участия в школьной деятельности’… они продолжали в таком роде, и я чувствовал себя настолько скверно и таким виноватым, что мне пришлось сжечь всё это, прежде чем мои родители вернулись домой.
Подобно многим школьникам, которые росли после второй мировой войны, Джордж Харрисон не видел смысла в армейском кадетском корпусе, который по-прежнему процветал и размахивал оружием в британских средних школах.
Армия. Страх перед армией. Когда мне было около двенадцати, я уже принял решение, что во что бы то ни стало не пойду служить. Тогда в школе примерно с тринадцати лет до шестнадцати или семнадцати набирали ребят-кадетов. Этого я никогда не мог постичь. Они никогда не говорили тебе: “Ладно. Сделай так”. Никогда не было никакой вербовки или каких-нибудь досок объявлений, но каждый понедельник днём, или каждый вторник, ты выглядывал и видел этих ребят. Все они, одетые как солдаты, маршировали взад и вперёд с учителем географии или учителем математики под ‘ать, два, три, четыре’. Это не из тех вещей, которые должны тебе нравиться или не нравиться. Этого не должно быть вообще! Я часто думал: “ЧТО?”
Я никогда не мог понять, почему те обычные вещи являлись обычными. Мне они всегда казались безумными: все вели себя 'обычно', но это так напоминало ‘Узника’1.Ты никогда не знаешь до конца, о чём они говорят. Это словно твоя нервная система принадлежит кому-то, кого ты не знаешь. Я всегда знал, что есть то, чего мне не узнать в школе. Я знал, что школа это ещё не всё, что тебе нужно из возможностей, которые дарит жизнь. Вот, почему я не сильно беспокоился. В школе во мне всегда была сторона, которая думала: “Что ж, если всё именно так, значит, мне это не нужно”. Я знал – есть что-то. Я был достаточно удачлив, чтобы почувствовать, что есть альтернатива.


Альтернативой было нечто, что стало намного более значительным, чем кто-либо, кто-либо вообще мог бы вообразить. Тем не менее, оптимизм Джорджа перед лицом нагоняющей тоску школьной жизни не являлся некоей туманной мыслью, мол, что-нибудь да случится. Он уже начал исполнять музыку, когда был очень маленьким и с очень небольшим размахом (стоя на табуретке), но в школе он образовал союз с одним мальчиком постарше (Пол Маккартни), который в будни являлся одним из пассажиров школьных автобусов.

1 – классический телесериал-аллегория с Патриком МакГуэном о контролируемой окружающей обстановке. В каждой из семнадцати серий МакГуэн кричит: “Я не число. Я свободный человек”. Он произвёл огромное впечатление на битлов и их поколение.
Джордж вспоминает свои ранние музыкальные радости и влияния и в приглушённых тонах описывает картины из жизни муниципального микрорайона пригорода Ливерпуля. Пленительные и время от времени мучительные детали переносят нас на место его встречи с Маккартни (который учился на класс старше в ливерпульском институте и окончил его на год позже Джорджа, будучи более квалифицированным в смысле средней школы). Полу было суждено чуть позже присоединиться к Джону Леннону в ‘Куорримен’. Они сменили несколько названий и участников, прежде чем стали ‘Битлз’.
Невестка Джорджа, Ирэн Харрисон, жена его самого старшего брата Гарри, помнит годы, которые привели к его решению ‘сделать попытку’ в чём-то другом.
Ирэн был подружкой Гарри, когда она впервые встретилась с Джорджем, сразу после его тринадцатого дня рождения, в 1956 году. Тогда ей было семнадцать. И она по-прежнему является его близким другом.
“Причина, по которой мы гуляли вместе, заключалась в том, что Гарри отсутствовал, отбывая воинскую повинность, и, я полагаю, потому, что я являлась единственным ребёнком в своём доме; это было словно у меня есть маленький брат. А что касается Джорджа, то я, может быть, заменила ему его старшую сестру, которая только что покинула дом и отправилась в Канаду”.
Мы вместе ходили на выступления и тому подобное. Это было время рок-н-ролла, и все значительные исполнители – Лонни Донеган и так далее (‘The Crew Cuts’, ‘Freddie Bell and Bell Boys’, ‘Frankie Lymori and the Teenagers’, ‘The Everly Brothers’, Eddie Cochran и многие другие) приезжали в ‘Эмпайр’ (кинотеатр в Ливерпуле), я доставала билеты, и мы отправлялись туда. Затем Гарри и я поженились, у нас появилась квартира в Ливерпуле, и Джордж довольно часто приходил туда с Полом. Иногда Джордж спрашивал: ‘Куда ты пойдёшь сегодня?’, я отвечала: ‘А, туда-то и туда-то’. Он говорил: ‘Ладно’, и он отправлялся туда на своём велосипеде, а я ехала на автобусе. Мы очень хорошо ладили. Он был занимательным карапузом”.

“Теперь он стремится к знаниям, но любой, кто хочет покинуть школу, позже осознаёт, что она была важна. Но это зависит от того, кто преподаёт тебе, а он и в самом деле ненавидел школу и часто прогуливал её. Он нередко приходил ко мне и говорил: ‘Не рассказывай моей маме’. Она каждый день давала ему деньги на обед, и он часто тратил их впустую. Думаю, он тратил их на кинокартины; он зачастую ходил на фильмы ужасов, когда они впервые появились. Не думаю, что у него были очень приятные учителя, но для него важно учиться, и всё остаётся в его голове. Ему повезло познакомиться с таким большим количеством людей и учиться у них. Он мог бы окончить школу и ничего больше не добиться”.
“Его мать и отец были очень терпимыми, практичными и любящими людьми. Они были такими сердечными и помогали тебе во всём. Приходить к ним домой было замечательно. Это было совершенно изумительно. В больших семьях есть что-то, что ты можешь понять и оценить, когда ты один и ничего не делаешь. Мой собственный дом всегда был славным и тёплым, и по нему туда-сюда носились дети, но в больших семьях есть нечто. Джордж за многое должен поблагодарить своих родителей, за то, каков он сейчас. Активные до своих последних лет (до 1978 года, когда умер отец Джорджа; его мать умерла на восемь лет раньше), они очень оберегали его, ведь они знали, что он по своей природе ранимый, доверчивый, мягкий человек. Они очень сильно беспокоились о нём, и я не думаю, что он знает, насколько сильно. Я знаю, что это так, из того, что они говорили. Они волновались постоянно, я уверена, что он совершенно этого не осознавал. Если бы он знал, как сильно они беспокоились за него, он бы изумился”.
“Вскоре у его отца появилась идея, чтобы они все стали… ну, вроде такого: Гарри был механиком, Пит (старший брат Джорджа) был рихтовщиком и сварщиком, а Джордж должен был стать электриком, и у отца была мысль, что у них будет гараж. Кажется, он собирался заведовать им, а три его сына должны были работать в этом семейном деле. Джордж проклинал эту идею”.
“На одно рождество, когда Джордж работал в ‘Блэклерс’, отец купил ему набор отвёрток электрика, и он довольно сильно беспокоился, потому что говорил: ‘Неужели он хочет навязать мне это? Кажется, хочет’”.
“Как-то он пришёл навестить нас, около двадцати лет назад, то есть ему, должно быть, было шестнадцать. Он сказал, что у него есть возможность оказаться в группе, и он хотел знать, что, по мнению Гарри, ему следует делать. Гарри сказал: ‘Попытайся. Ты ещё достаточно юн, чтобы делать то, что тебе хочется. Если ты посвятишь этому год или два, то ничего не упустишь’. Гарри и Пит стали работать по профессии сразу после школы, и то, чем они, возможно, мечтали заниматься, не осуществилось. Джордж оказался последним, у кого имелась возможность сказать, хочет ли он заниматься тем-то и тем-то или нет. Он перестал работать, чтобы быть в группе”.
“Ну, вы знаете, как всё это было в Ливерпуле; если у тебя была профессия, ты был успешен. Если ты хотел заниматься чем-то другим, ты был немного сумасшедшим. Не думаю, что наше воспитание позволяло иметь другие мысли”.
“Но их мама и отец не были людьми, которые стали бы запрещать своим детям быть самими собой. Помню, как Джон (Леннон) снял квартиру где-то возле ливерпульского кафедрального собора, и идея состояла в том, что они все будут жить в этой квартире. Её (матери Джорджа) точка зрения была такова: ‘Вперёд и с песней, но ты вернёшься в течение двух или трёх недель’ – и так и случилось. Это не продлилось долго, потому что там не было домашних удобств. Она была очень мудрой”.
Я полюбил музыку с тех пор, как помню ‘One meat ball’, с очень раннего возраста. Одна из первых песен, которую я помню (должно быть, мне было около четырёх), это ‘Hong-Kong blues’, настоящая блюзовая песня. Это было счастливое время. Я ходил гулять со своими родителями с тех пор, как был младенцем, и гуляли мы много. Я помню, как мы были в одном месте, в другом, танцевали в клубе и у старой миссис такой-то. Я припоминаю, как младенцем стоял на маленькой кожаной табуретке и пел ‘One meat ball’.
Когда Харрисоны переехали из тесных, но уютных условий Арнольд-Гроув, это произошло потому, что их фамилия наконец-то оказалась наверху по-прежнему нескончаемого списка очереди на квартиры в Ливерпуле. Прежде всего, они переехали на Аптон-Грин, 25, в дом в одном микрорайоне, который принадлежал городским властям Ливерпуля в Спике. Вскоре после этого Джордж оставил школу на Доведэйл-Роуд возле Пенни-Лэйн и пошёл в институт. Поездка на автобусе занимала час; час утром, час вечером.
Требовался час – с четырёх до пяти часов дня – чтобы добраться домой, на окраину района Спик. Именно в одной из таких поездок на автобусе я познакомился с Полом Маккартни, потому что он, учась в той же школе, носил такую же униформу и ездил той же дорогой, что и я. И я стал ошиваться с ним. Его мать была акушеркой, и у него была труба.
Как мы уже знаем, Пол остался в школе, чтобы сдать экзамены, а Джордж, раздосадованный, но уверенный в альтернативе, оставил школу, но не раньше, чем выразил себя необычным способом – с помощью одежды.
По правде говоря, у меня не было денег на стоящую одежду, но в последний год в школе или около того я ухитрился ‘выделиться’. Я купил белую рубашку со складками спереди, чёрной вышивкой в уголках этих складок и чёрный жилет официанта. Он был двубортным с лацканами, и мне его дал Пол. Думаю, он взял его у Джона, который получил его от своего отчима, мистера Дайкинса. Также у меня была одна из спортивных курток Гарольда, перекрашенная в чёрный цвет, но всё равно под краской можно было увидеть клетчатый узор. Я носил чёрные брюки, превращённые в дудочки, и синие замшевые башмаки с острыми мысками. Так всё и было: довольно дёшево и неряшливо.
Бросивший школу, незнавший, куда двигаться, уже игравший на гитаре, но недостаточно хорошо, чтобы выделиться за пределами узкого круга дружков, Джордж занимал небольшие суммы денег у своего отца, и, в конечном счёте, ему стало неловко из-за этого.
Мы играли в одном ансамбле, и это продолжалось где-то около восьми месяцев. Я занимал у своего отца по десять шиллингов, и, в конце концов, он сказал: “Не будет ли лучше тебе найти работу, а?” И я отправился в муниципалитет (Ливерпуля), но не прошёл испытания – я не годился даже для этого.

Я не беспокоился, не лез из кожи вон, но спустя некоторое время мне пришлось постараться – потому что становилось слишком неудобно, но прежде чем я сумел достать работу, прошло много времени. Я пошёл в центр занятости молодёжи на Дэйл-Стрит. Их представитель сказал: “Ладно, есть работа оформителя витрин в ‘Блэклерс’1”, и я подумал: “Почему бы и нет. Займусь этим”. Сделать всех довольными – это было нечто. Я думал: “Я не собираюсь заниматься этим долго”, но когда у меня не было

1 – Очень известный ливерпульский универмаг и достопримечательность. В Ливерпуле все универмаги являются достопримечательностями и имеют свои собственные индивидуальность, характер, рейтинг и степень шутливости; ‘Блэклерс’ оценивался высоко во всём, кроме снобизма. Он всегда являлся магазином для не богатых.

работы, я и в самом деле думал, что увиливаю. Когда я пришёл в ‘Блэклерс’, они уже отдали эту работу. Они сказали: “Пойди к мистеру Питу из технического обслуживания; они ищут помощника электрика”. Итак, я получил работу, заключавшуюся в прочистке кисточкой всех лампочек, в том, чтобы держать в чистоте электронные лампы. На рождество я чистил шахту лифта, и время от времени мы приводили в негодность лифты, чтобы можно было похалтурить в шахте лифта. А ещё там был дартс. Я научился играть в дартс и научился, как выпить восемь литров пива, три рюмки рома с чёрной смородиной и съесть два гамбургера (котлеты в булочках) за один заход. Я учился всему этому, а по вечерам мы давали концерты, и мы получили заказ на выступление в Шотландии1. Я пришёл к начальнику ‘Блэклерс’ и сказал: “Я ухожу, мне очень жаль”. Было так здорово, так приятно сказать это. Мне всё ещё было лишь семнадцать, и я отказался от должности! На самом деле, я отработал их деньги; они послали меня в Бутл проложить один из тех больших десятифазных кабелей на товарном складе, который принадлежал им. В неделю я получал тридцать шиллингов (один фунт пятьдесят пенсов в десятичной денежной системе).
Наш ансамбль играл по вечерам в Хойлэйке (за рекой, на полуострове Уиррал) и тому подобных местах или, по крайней мере, одно выступление в неделю, что приносило дополнительные два фунта десять шиллингов – довольно неплохо для тех времён. Моё отношение к игре в этом ансамбле заключалось в том, что это являлось хорошей частью жизни, и в этом был весь смысл. Явно самое приятное время. Люди из ‘Блэклерс’ знали, что я играю на гитаре, хотя я и пробыл там недостаточно долго, чтобы они

1 – Это было турне, которое в битловской истории расценивается, как поворотная точка, когда группа аккомпанировала известному певцу, который величал себя Джонни Джентлом.
смогли хорошо меня узнать. Они обнаружили это, затем они пару раз приходили посмотреть на нас, а потом я ушёл.
У меня создаётся впечатление, что тогда было время быстрого взросления. Джордж – неудавшийся школьник, никудышный парень, бездельничавший на работе, лентяй, знавший, что каким-то образом с ним всё будет в порядке – становился намного более взрослым, играя рок-н-ролл с другими парнями. Он отправился в Шотландию с Джоном, Полом, Стюартом Сатклиффом и Джонни Джентлом, и частично помнит это, как сущее наказание.
По-крайней мере, мы становились известными; но это заставило нас осознать, что у нас нет никакой одежды. Мы выглядели забавным сборищем чудаков. Мы были очень грубыми, и, по правде говоря, нам повезло, что мы оказались там, хотя и это было невесть что. Мы путешествовали в фургоне, и, знаете, в те дни проходили нешуточные сражения за каждый сантиметр своего пространства. Это ещё одна важная вещь. Борьба за своё собственное пространство происходит всегда, даже если это лишь сантиметр. “Дайте нам право на владение сантиметром”. То есть, всегда происходило много такого. Вот, почему ансамбли, которые быстро становятся богатыми, не медлят с получением своего собственного лимузина. Эрик не ездил в одном автомобиле с Джинджером и Джеком1. У них всегда был у каждого свой. Вот, что я вам скажу: если бы я мог позволить себе свой собственный лимузин, я бы не стал ездить в фургоне.
Теперь, в наше время, если я могу отправиться на частном реактивном самолёте, то я не полечу рейсом Т-Ви-Эй (авиакомпания США). Это же всё улучшило бы, не так ли? Если бы мы только могли летать на частных реактивных самолётах ‘Уорнер’ чаще, я бы подарил всем, кто имел бы к этому отношение, по экземпляру этой книги и оплатил бы топливо.
Тема пространства, его важности, сражений за место, где можно передвигаться, дышать и временами побыть одному, не раз поднимается в этой книге. Эта проблема присуща не только Джорджу. Но на тот момент, в лохматом незрелом ансамбле, он всё ещё находится в Ливерпуле, и мы по-прежнему то и дело погружаемся в счастливые воспоминания детства. Тем не менее, вскоре ему предстоит покинуть Ливерпуль и отправиться в первую поездку в Гамбург.

1 ‘Крим’: Эрик Клэптон, Джинджер Бэйкер и Джек Брюс.
Ливерпуль всегда был ничего. Кэлдерстоунз-Парк. Ты помнишь ту скалу возле бань и библиотеки в Уэйвертри? Это был метеорит, который упал с неба. Я помню, как скатывался с него. Это была вся такая гладкая, большая глыба чёрной сверкающей скалы; там были туннели, ведущие к ‘Детской-стене-с-пятью-дорогами’, и очень много другого…
А когда наступало время каникул, в обычных местах неподалёку были другие простые радости, провинциальные удовольствия, морские курорты, ничего такого, что стоило бы дорого.
Мы отправлялись в Мортон1 (потому что там жила подруга моей мамы, Филлис Андерсон) и Бидстон-Хилл неподалёку, Нью-Брайтон, Саутпорт2 и, конечно же, в большой город,Блэкпул, лишь раз или два, чтобы увидеть ‘огни’. Мы объехали весь Уэльс, останавливаясь в небольших местечках, в славных старых каменных домах с шиферными крышами. Вероятно, снимать их почти ничего не стоило. На самом деле, можно было прожить счастливо всю жизнь в таком месте, как эти.
Ливерпуль порождал на свет занимательных личностей: страховых агентов – я совершенно не знал, что это такое, но они приходили каждую неделю, разные; может быть, их было двое. Ещё часто приходил один священник и просто стучал в дверь, ты давал им деньги, и они уходили прочь. На углу

1 Скромный маленький курорт, но большей частью жилой город лёгкой промышленности с несколькими красотами на побережье Уиррэл-Мерси.
2 'Общие' и 'шикарные' курорты соответственно, больше подходящие для дневных поездок, чем для остановок на одну ночь.

того места, где я жил – на Аптон-Грин, в Спике – был один парень, мистер Бьюли. Так он начал с того, что ходил по домам, продавая рыбу из коробки. Затем, через какое-то время, у него появилась ручная тележка, а затем, после этого, у него уже был грузовичок с кузовом, и он приезжал и продавал картофель и тому подобное. Потом у него появился старый одноэтажный автобус ‘Кросвилль’, который он ставил позади, на участке пустыря, и у него там было довольно бойкое место. Затем он купил себе ‘Стэндэрд вэнгард’, за которым последовал ‘Форд консул’, а потом ‘Зефир зодиак’. Затем что-то случилось, и они все исчезли. Вот.
Годы спустя семья Харрисон, которая стояла ещё в одной очереди на квартиру, совершила ещё один переезд, из Спика. Они переехали жить на Макетт-Лэйн, 174, возле Вултона, и именно тогда, когда они жили там, было время, когда – как вспоминает Джордж – его карьера ‘заладилась’. Именно с Макетт-Лэйн он впервые ‘уехал из дома’, в том смысле, что он отправился работать в Гамбург в первый – из многих – визит с юными битлами. Макетт-Лэйн являлась славным муниципальным домом (намного более предпочтительным по сравнению с Аптон-Грин, где Джордж провёл так много своих школьных лет, но так и не ставший – из-за стремительности его карьеры – таким же ‘домом’, как Аптон-Грин). Родители Джорджа жили в нём до счастливых дней 1966 года, когда они переехали в симпатичный одноэтажный дом возле Уоррингтоне. Это был почтенный город со своим собственным характером, но главным образом он известен благодаря тому, что располагается на полпути между славными городами Ливерпуль и Манчестер.

Спасибо за перевод!

Огромное спасибо.

Глава II

РОЛЬ Брайана Эпстайна в этом представлении театра теней описывалась много раз. Моё собственное участие заключалось в том, что я брал у него интервью для ‘Дэйли Экспресс’ и писал за него его автобиографию ‘Подвал полный шума’. Затем, в 1964 году, (за вдвое большую, чем в ‘Экспрессе’ зарплату) я стал его личным помощником, и Джоан, я и четверо наших детей последовали вслед за ним и битлами в столицу. Вся наша провинциальная жизнь завершилась. У нас не было выбора, и, может быть, в любом случае это было подходящее время, чтобы помешаться. Держитесь крепче. Закройте свои глаза.
Теперь, находясь в штате служащих Эпстайна, я писал его книгу заодно с колонкой Джорджа, стал получать сто пятьдесят фунтов в неделю и являлся помощником Брайана и пресс-атташе ‘Битлз’. Это был 1964 год, он получился очень тяжёлым и в чём-то неудачным. Но я забежал вперёд.
Во всех нас крепко засело такое чувство, что что-то произойдёт. Я был чрезвычайно позитивно настроен. Вопрос был лишь во времени и в том, как заставить это произойти. Казалось, всё тянется долгие годы. Вот, в чём был хорош Брайан. Он знал, как всего добиться. Мы были самоуверенными и нахальными, но когда Эпстайн говорил: “Знаете, вы будете более великими, чем Элвис”, мы думали: “Ну, насколько великим я могу стать? Что-то я сомневаюсь”. Это казалось странным и возмутительным, но он и в самом деле занимал верную позицию.
Битлы стали жить в отелях. Некоторые убогие места я позабыл. Я помню, что основным местом, в котором мы останавливались, являлся отель ‘Слоун-Сквер’, возле кинотеатра. Затем мы переехали в отель ‘Президент’. Джон был уже женат, позже Пол стал жить в доме родителей Джейн Эшер на Уимпол-Стрит, а Ринго и мне досталась квартира на Грин-Стрит в Мэйфэйре.
Брайан был хорошим. Непосредственно перед тем, как он умер, он очень близко подошёл к пониманию, которое могло перевести его на новый уровень. Единственный раз, когда у Брайана и меня был по-настоящему хороший разговор о серьёзных вещах, не считая деловых встреч, произошёл прямо перед его смертью, в последнем доме, в котором он жил, в 1967 году в Сассексе. Он спрашивал обо всём и хотел узнать, чем я занимался в Индии. Я пытался объяснить ему, и ему было очень интересно.
Брайан Эпстайн умер во время последних праздничных выходных удивительного ‘кислотного лета’ 1967 года. Это было лето, когда битлы познакомились с Махариши Махеш Йоги, когда поп-фестиваль в Монтерее и схожие (пусть и меньшего масштаба) события укрепили среди молодёжи трогательное убеждение – а убеждение это разделяли тогда сотни тысяч молодых людей по всему миру – что с достаточным количеством любви и веры мир можно спасти от ошибок, перенятых от его ‘консервативных’ властителей. В наше время, на пугающей границе 1980-х, этот незатейливый подход с его девизами в стиле ‘власть цветов’: братство, любовь, мир и музыка (обычно следом за ними шло слово ‘чувак’, позаимствованное у предыдущего поколения чернокожих) является поводом для насмешек и высмеивается, как наивный. Может, он таким и был.
И, как нарочно, именно в конце этого лета умер Брайан Эпстайн. Хотя он привыкал к более открытому восприятию жизни битлами и всё больше разделял его, естественный ход событий развивался так, что его полезность в качестве ‘отца’ уменьшалась. Битлы больше не гастролровали. Их последний концерт прошёл в 1966 году в Кэндлстик-Парке в Сан-Франциско. Все они явно остепенились со своими женскими половинами.
С Джорджем Мартином, который приглядывал за ними, они были непревзойдёнными мастерами в студиях звукозаписи, и роль Брайана стала меняться. Я разговаривал с ним у него дома в Сассексе в мае, перед тем последним летом, когда Джоан и я прилетели из Лос-Анжелеса на вечеринку в честь его новоселья – психоделическое событие, которое можно описать только (и я больше нигде не буду использовать это слово) как 'умопомрачительная'.
Он был совершенно счастлив – уже до того, как он ‘что-либо принял’ в тот вечер. Он был погружён в размышления и осознал, что теперь, когда ‘Битлз’ упрочили своё положение в качестве одного из величайших сокровищ мира, а ‘Сержант Пеппер’ должен был вскоре вновь подтвердить их верховенство, у него появилось время, чтобы уделить своё внимание другим интересам. Появилось время, чтобы обзавестись загородним домом, управлять очень деятельной и прибыльной международной группой компаний (с его партнёрами Нэтом Вайссом1 и Робертом Стигвудом) и всё так же заботиться обо всех нуждах битлов,

1 Адвокат из Нью-Йорка, управляющий, а теперь и владелец своей собственной компании звукозаписи. В конце жизни Брайана Нэт являлся его ближайшим другом и наперсницей (именно так! – прим. пер.).
предоставлять им такое же внимание, которое сначала возвысило их лишь на несколько сантиметров над их ливерпульскими истоками и современниками, а затем позволило им сиять над большей частью мира.

Его смерть была неожиданной, шокирующей и почти наверняка случайной. Он слишком много пил (довольно многие из нас пили) и принимал слишком много наркотиков (опять же, в те дни так делали и другие из нас), и умер от их комбинации. В результате дознания была констатирована смерть без указания её причины, не было оснований предполагать самоубийство тогда, как нет их и сейчас. Я завёл об этом речь лишь для того, чтобы предупредить и, может быть, поставить здесь точку. Такое случается каждый день. Проповедь окончена.

После того, как мы переехали в Лондон, всё завертелось быстро. Ринго и я переехали из первой квартиру в другую, которая была лучше и располагалась ниже. Затем мы переехали в Уэддон-Хаус, в квартиру, которая находилась под квартирой Брайана, ведь мы не смогли продлить договор на аренду с квартирой на Грин-Стрит из-за беспорядка, вызванного фанатами, и из-за самих фанатов. Фанаты – человеческие существа всех типов, форм и размеров – были повсюду. Мы не могли ни войти, ни выйти.
К этому времени я уже познакомился с Патти, и она жила со мной в Уэддон-Хаус, а через какое-то время мы переехали в Эшер, потому что я должен был выбраться из города. Это случилось, когда чувство новизны славы утратилось.
Джордж понял, что наступило время, чтобы сбежать. Он переехал в Эшер (который стал в исполнении ‘Монти-Пайтон’ городом-шуткой, представлявшим столь многое из пост-50-х, развёртывающуюся, торговую, голосующую за тори лондонскую Британию), потому что бухгалтер ‘Битлз’ жил поблизости, в Уэйбридже, и нашёл ему там дом.
Он был первым, который я посмотрел, и я подумал: “Годится”. Я переехал в него, а затем Ринго и Джон также переехали из столицы на периферию, оба – в Сент-Джордж’с-Хилл, чем помогли стать этому району таким дорогим, каким он является в наши дни. Патти и я поженились и жили в Эшере до 1969 года. Этот дом, находившийся в районе Клэрмонт, на самом деле был продолжением жизни в Лондоне, за исключением того, что он располагался за пределами того и был окружён стеной, что являлось необходимостью.
Необходимость. Везде, где битлы жили в 60-е годы; везде, где жили их родители; везде, где у них или у их пресс-атташе располагались офисы; везде, где они снимались в фильмах или записывались; где бы они ни проводили своё свободное время и куда бы их ни отсылала молва – все эти места посещали, окружали и обеспечивали 24-часовым неусыпным надзором фанаты. В основном – но не всегда – это были молодые люди; наиболее активную их часть представляли люди, покупавшие записи, но также там было много полоумных фанатиков, посещавших концерты и вопивших в десятки дысяч глоток в аэропортах. Шли годы, их количество неизбежно уменьшалось, но даже в разгар 70-х основная их часть оставалась возле офисов ‘Эппл’ и студий И-Эм-Ай, и они стали известны (они прозвали так себя сами), как ‘Эппл скраффс1’. Мы все очень любили их, а Джордж сочинил для них песню и включил её в один альбом.
Но в дни расцвета, в те безумные дни, присутствие фанатов в громадных кишащих количествах делало возможность жить нормальной жизнью нереальной. Как сказал Джордж, со временем ощущение новизны от известности утрачивается. Его больше не радовала слава так, как раньше.
В двух словах, если терпишь всяческие лишения из-за того, что родился во время войны, подобные переживания настраивают тебя на определённый лад. Ты начинаешь задаваться вопросом, что всё это такое, в чём суть, и ты можешь увидеть, чем это всё оборачивается. Я имею в виду, твоими грёзами. Ну, знаете, ‘когда день (или жизнь) взвинчивает тебя, расслабься с помощью чашки ‘Овалтайн’’. То есть это сброс напряжения твоей нервной системы. Переживание, которое соответствует тому, что взвинчивает тебя, выражается в твоих снах. То есть сочинение песни – даже такой, как ‘Don't bother me’, помогает избавиться от некоторого подсознательного бремени.

1 ‘Apple scruffs’ – что-то вроде ‘неряхи ‘Эппл’’ или ‘яблочные грязнули’. (прим. пер.)

Сочинять песню это словно сходить на исповедь. На самом деле написание песен было также результатом ЛСД – попыткой выяснить, понять, кто ты такой.
Я спрашивал себя, какое у меня право писать книгу, эту книгу, ‘Я, мне, моё’. Полагаю, это способ, и мы делаем это либо хорошо, либо плохо. Какое у меня есть право думать, что мне следует даже говорить это? В конце концов, всё, что можно сделать, это продолжать делать всё, что в твоих силах, ради самого себя. Ты не можешь ничего контролировать. Тебе приходится сдерживать всё лучшим из доступных тебе способов, но ты можешь немногое, за исключением того, что можешь попытаться остаться независимым.
В 1969 году Джордж и Патти переехали в прекрасный готический дом с парком в Оксфордшире. Этот переезд подарил ему связь с человеком, который спроектировал этот дом и создал сады, с сэром Фрэнком Криспом, славным, блестящим, знаменитым странствующим баронетом викторианской эпохи, о котором Джордж часто говорил так, словно тот был жив.


Сэр Фрэнк помог моему сознанию; в чём бы ни было дело, я чувствовал, что, когда я переехал в тот дом, я стал более необычным или более выразительным, потому что обострилось или было обострено.
Подъём был трудным, потому что ставки стали выше. То есть, это просто не прекращалось. Всё это время происходили несчастья. Некоторые были огромными, некоторые ужасными, некоторые длительными, мучительными, печальными. Некоторые, в итоге, оказывались не несчастьями, но главным в сэре Фрэнке являлись его советы, вроде такого: 'не изучай друга под увеличительным стеклом…'. Я имею в виду, что это сильно помогло мне стать мягче по отношению ко всем людям, которых, как я считал, я любил; дало мне понимание, что не стоит зацикливаться на негативной стороне чего бы то ни было; сделало меня более прощающим.
Память Джорджа это его благословение или проклятие, она является безошибочной, детальной, долгой. Он помнит все поступки, хорошие и плохие, совершённые и несовершённые. Помнит, что было сделано им и его любимыми, для него и его близких, что было направлено против него и его возлюбленных. Часто его первой реакцией было атаковать. Тем не менее, твёрдая вежливость из его детства была усилена его тягой к самопознанию и в значительной степени поддержана небольшими, необычными, доброжелательными девизами Фрэнка Криспа. Они были вырезаны на камнях и на деревянных предметах или рассыпаны по садам. Всё это помогло Джорджу в поисках другого способа выражения, в обход склонности к несдержанности и сварливости.
Я лишь выпускал пар при сильных эмоциях. Также я временами был сварливым, потому что была куча вещей, которые нам приходилось делать совместно, которые лично меня (в битловские дни) не сильно захватывали. Не было совершенно ничего на самом деле хорошего ни в одном из битловских событий или переживаний; даже самое волнующее быстро утомляло. В самом деле, ты же не смеёшься дважды над одной и той же шуткой, если только ты не глуп. В любом случае, когда ты страдаешь, ты становишься несдержанным.
Джордж никогда не испытывал недостатка в друзьях со всех частей света, всевозможных профессий и специальностей, а иногда откуда-то, что никак нельзя определить, как ‘биография’, и что просто является ‘узнаванием’.

В книге ‘Общество самопознания’ есть одна лекция, которую Йогананда читал в 1939 году, о друзьях, где он объяснял, что флюиды, которые испускает душа, любовь, а также ненависть, которые мы чувствуем, притягивают души друг к другу – из жизни в жизнь. Люди, которых ты узнаёшь намного легче или быстрее, это те, кого ты знал в других жизнях. Это очень необычно. В этом нечто большее, чем кажется на первый взгляд. Это как Доминик1, он всегда казался очень знакомым. Это здорово, когда можно заметить их сразу же. Он является первым человеком, которого я видел всё время с самого рождения и узнал тотчас.
В жизни битла было больше добра, чем зла, но было ужасно находиться на первой странице жизни всех каждый день. Ведь это вторжение в нашу жизнь. Помните, когда Джон сказал, что мы выкурили косячок с марихуаной в Букингемском дворце? На самом деле произошло вот что: это был дворец, он был полон огромных помещений и охранников. Всё шеренги да шеренги людей, всё так серьёзно, и охранники талдычили нам строгие распоряжения. Они говорили: “Значит так, вы проходите здесь и делаете так, а затем останавливаетесь и кланяетесь. Потом вы выступаете вперёд, кланяетесь и не говорите ничего, пока она не обратится к вам. Затем вы отступаете назад, снова кланяетесь и уходите”.
Всё это было очень мрачно, утомительно и серьёзно, и мы пошли в туалет и просто выкурили сигарету. Затем в твоей голове начинает всё рисоваться иначе, чем было, и эта сигарета превращается в косячок марихуаны и к тому времени, когда эту историю будет рассказывать Алан Уильямс2, окажется, что у нас там была бомба!
В любом случае, побывать во дворце было настоящей мечтой. Это было хорошее событие.
Но в версии нашей жизни Дика Лестера в ‘Hard Day's Night’ и ‘Help!’ всё выглядело забавой и игрой: приятным озорством. Это было справедливо в отношении фильмов, но в реальном мире – не было никаких сомнений – битлы были обречены. Дружище, твоё собственное пространство это так важно. Вот почему мы были обречены: у нас его не было. Это как обезьяны в 200. Они умирают. Все нуждаются в том, чтобы их оставляли в покое.
В этом состоит проблема партнёрств; ты втянут в поездки других людей. Все полностью зависят от всяческих капризов. Затем ты начинаешь втягиваться, а они не могут больше этого выносить. Очень важно попытаться минимизировать в наших жизнях раздражение и отчуждённость.

1 Доминик Тэйлор, самый младший сын Джоан и Дерека Тэйлор.
2 Из Ливерпуля, ‘менеджер’ ранних ‘Битлз’.


Но в начале это было невозможно. Эти турне по Соединённым Штатам были безумными. Во время первого большого американского турне 1964 года, когда мы прибыли в Сан-Франциско, они хотели провести серпантиновый парад, и, помню, я сказал: “Нет, нет и нет!” Эти живые образы убитых людей. Кеннеди, битломания, сумасшествие. Я толкую о напряжении!
Помню, мы направлялись в Чикаго. Там были беспорядки в чёрных кварталах, и когда мы проезжали там, напряжённые полицейские пытались быть расторопными и казаться крутыми. Они регулировали дорожное движение, не держась за рули, и падали со своих мотоциклов. Когда мы протиснулись в лимузин, один ехал вперёд к следующему перекрёстку, останавливал движение, затем другой ехал вперёд и так далее. Эти парни так рисовались, они настолько были ‘частью мании’. Они ехали на своих внушительных ‘Харлеях’; у каждого были вытянуты обе руки вверх, громкий свисток во рту, солнцезащитные очки; когда они тормозили, то слетали вперёд со своих мотоциклов. Они были похожи на безумцев.
Затем в Монреале, люди жгли британские флаги, а мы должны были остаться там на ночь, но кто-то в газетах написал об угрозах убить Ринго, поэтому мы дали концерт, забрались в самолёт и улетели.
Но опять же, куда мы могли полететь? Следующий концерт должен был пройти через два дня в Джексонвилле во Флориде, но там бушевал ураган, поэтому мы направились в Ки-Уэст, где посадочная полоса была недостаточно большой для нашего самолёта, реактивного самолёта ‘Электра’. Хаос. Из Монреаля в Ки-Уэст!
Даллас оказался ещё одним безумием. Прошло меньше года после смерти Кеннеди. Прибытие туда было ужасным. Неудивительно, что Кеннеди убили в Далласе. Помню, мы остановились в лимузине у отеля, они привезли нас к пандусу для погрузки грузовиков, поэтому когда мы выпрыгнули из автомобиля и побежали, то это происходило примерно на высоте двух метров над землёй.
В следующий раз мы отправились в Техас, в Хьюстон, и наш промоутер дал полиции советы в отношении проблем, с которыми те могли столкнуться. Он сказал: “Вы должны сделать так-то и так-то”, а полицейский, их начальник, произнёс: “Это Даллас – мы тут и сами не промах. Занимайтесь своими делами”. И он оставил лишь пятерых полицейских дежурить в ожидании нашего прибытия в аэропорт. Когда шасси коснулись посадочной полосы, нашему пилоту пришлось выключить двигатель и просто катиться, потому что по взлётно-посадочной полосе бежали тысячи людей. Пилот просто остановил ‘большой серый экипаж’ (реактивный самолёт), и в течение нескольких минут, когда мы все находились внутри, толпы забрались на крылья, начали стучать с внешней стороны в иллюминаторы и падать с крыльев.
Знаете, это как и в случае со всеми этими людьми, которые оказываются запертыми в автомобилях, а толпа нахлынывает и раскачивает их, но в самолёте! Затем, наконец, привезли грузовик с очень высоким кузовом, и мы забрались в него. Грузовик ехал – его кузов возвышался примерно на высоте трёх с половиной метров над землёй – через всю эту толпу к лимузинам, но все эти люди были прямо за нами, вокруг нас, и нам пришлось прыгать с высоты трёх с половиной метров, чтобы забраться в автомобили.
А во вемя наших выходных наш дантист подмешал нам в кофе ЛСД, но люди всё равно пишут, что когда все остальные взрослели, битлы лишь валяли дурака, являясь звёздами рок-н-ролла. Знаете, люди писали и продолжают писать такого рода вещи.

Боже, никто не знает, как всё могло бы быть. Все избегали чего-то. Я повстречал одного парня в 1972 или 1973 году, когда летел в Лос-Анжелес. Я был в Нью-Йорке, я забрался в самолёт и устроился на своём месте. На передовице всех газет в кармашках спинок сидений была статья об авиакатастрофе какого-то другого самолёта, и я старался не смотреть туда. А затем подошёл парень с одного из мест впереди и произнёс: “Эй, Джордж, помнишь меня? Я был пилотом ‘Электры’, который вы арендовали на время турне ‘Битлз’ у ‘Американской пилотной авиакомпании”. Я ответил: “Ах, да, как Вы поживаете?” Он сел рядом со мной и начал говорить: “Ты не поверишь, что тот самолёт, на котором мы летали, с дырками от пуль, и как близко мы оказывались…” Я прервал его: “Только не надо рассказывать всего этого; расскажете, когда мы доберёмся до Лос-Анжелеса”.
И позже он рассказал мне, что происходило. Он сказал, что когда мы завершили турне, самолёт, его хвост, его крылья – всё было изрешечено дырками от пуль. “Эти безумные парни… они находились в конце взлётно-посадочной полосы и пытались подстрелить нас в упор” – рассказал он. Ревнивые приятели примчались с пистолетами и ружьями и пытались нас убить.
Владельцем этой авиакомпаниии был человек по фамилии Пигмэн. Он пригласл нас на своё ранчо в Арканзасе, и мы прилетели из Далласа на ‘Электре’ в промежуточный аэропорт, где Пигмэн встретил нас на маленьком самолёте с одним крылом наверху и одним или, может быть, двумя двигателями. Он был настолько похож на тот, в котором погиб Бадди Холли, что, возможно, именно тогда мы оказались ближе всего к такого рода смерти музыкантов. Я имею в виду, мы чуть не разбились. Этого не случилось, но мы летели, а этот парень с маленькой картой на своих коленях, с фонариком, бормотал вполголоса: “Ох, я даже не знаю где мы находимся”, понимаете? А темнота была, хоть глаза выколи, и повсюду вокруг были горы, а он протирает ветровое стекло и пытается рассмотреть что-то в тумане. В конце концов, мы узнали, где мы находимся, и приземлились в поле с огоньками в консервных банках, которые сориентировали нас.
Я помню этот краткий отдых на ранчо Пигмэна. Мы отдыхали перед завершающим концертом первого крупного турне – неудавшаяся попытка, запланированная в благотворительных целях в кинотеатре ‘Парамаунт’ на Бродвее, в том самом ‘Парамаунте’ Бенни Гудмэна и Фрэнка Синатры в 40-е годы. Пигмэны были хорошими хозяевами с сотней гектар земли и множеством лошадей, но на протяжении большей части времени мы принимали бодрящие таблетки, играли в карты и не занимались ничем полезным. На следующий год мистер Пигмэн погиб – вместе с экипажем, а также несколькими ремонтниками – когда летел на том же реактивном самолёте ‘Американской пилотной авиакомпании’, которым пользовались мы. Он разбился в центральной части Америки. Его пилотировал мистер Пигмэн.
Джордж никогда не испытывал особой любви к полётам и в середине 60-х старался избегать их, когда это было возможно. Теперь, когда он настроен более философски, он относится к ним более спокойно. Он делает свой выбор осмотрительно, с большой охотой пользуется хорошими частными самолётами и испытывает огромный интерес к этим машинам и их возможностям. Он ограничивает своё время пребывания в воздухе, пользуясь ‘Конкородами’.
Теперь, когда роскошь стала доступна и для воздушных путешествиий, Многие воспоминания Джорджа о битловских днях связаны с полётами, аэропортами и невзгодами из-за них. Может быть, его желание по-настоящему контролировать все свои перемещения (его страсть к вождению в своих собственных надёжных, пусть даже и быстрых машинах) в сочетании с его знанием ограничений и возможностей мощных машин, заставляет его чувствовать себя уязвимым. Тем не менее, часто хрупкие бабуси, совержающие свой первый перелёт во время, скажем, каких-нибудь ужасающих путешествий из Инвернесса через Лондон, значительную часть Европы и через большую часть Азии в Австралию, опять же с ужасами современных аэропортов (досмотры, оформление, таможня и так далее) вполне довольны, когда с грохотом несутся по небу в груде металла со скоростью сотен километров в час, поедают цыплёнка, сваренного из старой мочалки для лица и смотрят худшие из когда-либо созданных фильмов.
Австралийский Сидней в 1964 году был ещё одной сплошной трудностью. В тропический шторм мы катались и катались вокруг аэропорта в открытом грузовике, чтобы толпы могли увидеть нас, махали им, а затем, после того как мы оказались в городе, нам не позволили попасть в большой отель, и мы отправились в здание напротив, мотель.
В аэропорту они разместили нас по отдельности в автомобилях с нашими именами – Джон, Пол, Джордж, Ринго – громадными буквами люминисцентной краской. Они рекламировали Би-Эм-Си1;

1 Британская автомобильная корпорация. В настоящее время необъяснимо и неуклюже называемая BX.
автомобили были ‘Мини’ и ‘Остин-Принцесс’ с надписями ‘Битлз’ на
боках люминисцентной краской. И вся эту ерунда происходила в то время, как плащи, которые для нас сделали в Гонконге, садились и съёживались на наших спинах по несколько сантиметров в минуту, а костюмы, которые нам тоже сделали за 24 часа в Гонконге на день раньше, ‘таяли’. Одежда, внутренние подкладки, швы, стежки – всё испарялось. Затем, после того как мы немало покружили в грузовике под дождём, каждый из нас был усажен в ‘Мини’ с нашим названием на них. Вот спасибо! Думаю, это было дело рук промоутера. Брайан сказал, что прибьёт его. Мы очень ревностно относились к тому, чтобы не позволять людям использовать нас в рекламе.


Битломания. Ни за что не хотел бы пережить её снова. На самом деле, это ужасно, но иногда всё было неплохо, что бы ни… это как в ‘Полёте над гнездом кукушки’, где ты находишься в здравом уме посреди чего-то, а все остальные спятили. Понимаете, охранники, сиделки, правительство – все. Определённо, наступил такой момент, когда стало очевидно, что мы не спятили, но всё, что нам надо делать, это приехать куда-нибудь, и люди начнут бить витрины магазинов, а все полицейские попадают со своих мотоциклов.
Все оказались одурманены ‘Битлз’. Мы не поощряли этого. Проблема была в том, что люди подсели на этот ‘дурман’ и начали: ‘эй-чувакствовать’. Вроде такого: “Эй, чувак, то” и “Эй, чувак, сё” или, скажем, “Эй, чувак, Элвис в ‘Рокси’”. Весь бизнес звукозаписи основан на таком одурманивании; именно так всё и есть. Сделать дурман как можно более большим, понимаете, БОЛЬШИМ.

Суть бизнеса в том, чтобы попытаться добиться чего-то, а затем как можно больше говорить об этом, с тем, чтобы распространить всё более и более крупную зыбь, пока она не превратится в волны. Моя же личная жизнь, которая представляет собой все эти волны, должна измениться до нормального состояния, в котором я пытаюсь остановить эти волны, утихомирить их, чтобы превратить себя в спокойную маленькую заводь. Это непростая работа, попытаться успокоить так свою жизнь. Тем не менее, кто-то делает такие попытки, пока, в то же самое время, люди, которые имеют к нему отношение, иногда пытаются всё взбаламутить и взволновать. Такое вот противоречие.
В одном интервью ‘Мелоди Мэйкер’ в Лондоне Джордж вновь вернулся к основам, насколько это было в его силах. Его спросили – не агрессивно, но с таким, довольно жалобным ‘но, конечно же…’, что если бы он и остальные битлы не исчезли бы из реальности.
Он ответил: Реальность это понятие. У каждого есть своя собственная реальность (если ему повезло). Реальность большего числа людей является иллюзией, величайшим, громадным обманом. Вам автоматически приходится поддаться иллюзии, что ‘я являюсь этим телом’. Я не Джордж. Я не совсем Джордж1. Я являюсь этим живым чем-то, которое существует, всегда существовало, всегда будет существовать, но в данный момент, я оказался в ‘этом’ теле. Это тело изменялось; было ребёнком, было молодым человеком, скоро станет стариком, и я умру. Физическое тело исчезнет, но эта часть в середине, это единственная реальность. Всё остальное является иллюзией. Так сказать, то, что кто-то считает, что мы – бывшие битлы – исчезли из реальности, это их личное понятие. В этом нет какой-то правды лишь потому, что кто-то так считает. Это мысли, которые пласт за пластом выстраивают иллюзии. Зачем проводить всю свою жизнь во тьме? Почему, если ты несчастлив, если ты переживаешь несчастный период, почему бы просто не взглянуть на это? Почему ты во тьме? Ищи свет. Свет – внутри. Вот главное послание.
Интервьюер спросил, разве разумно ожидать что люди, которые живут повседневной жизнью, будут обладать философской способностью проникать в суть вещей, будучи окружёнными будничными событиями.
Почему? Я окружён повседневностью. У меня столько же возможных тревог, как и у большинства людей. То, что ты сделал запись или две, не означает, что у тебя нет никаких тревог.
Никто никогда не напишет какому-нибудь невидимому святому в Гималаях, которого никто не может увидеть. То есть, он там есть. Но то, что ты не можешь его увидеть или услышать, не означает, что его там нет. Никто никогда не пишет и не говорит: ‘как Вы думаете, кто Вы такой? Какая лёгкая жизнь – быть йогой, живущим в пещере, или прохаживаться вдоль Ганга, поедая манго’. Это занимательнее, чем быть бывшим битлом.

1 Лишь кармическое имя.

Из безумия (а было ещё и несколько кошмаров) ЛСД – трах! бах! – вышло некоторое оживление. Это рассмешило меня. Я никогда не думал об этом, не мог даже произнести слово ‘Бог’. Мне было неловко, но, знаете, это так было странно, БОГ, и это унесло все мои страхи, сомнения и мелочи, на которых зацикливаешься.
Вот, почему я сказал: ‘Боже. Мой милый Господь, я действительно хочу увидеть тебя, я действительно хочу познать тебя. Почему я должен быть параноиком всю свою жизнь? Унеси мои страхи’. С тех пор главным стало попробовать держаться за тот маленький сияющий свет, которому посчастливилось, что его заметили, и проявлять это свет всё больше и больше и больше, пока ты не станешь им. И это трудно. Иногда хочется просто завопить о Боге, потому что он прямо там, но момент, когда ты пытаешься объяснить это, это словно ‘уносишь ноги’.
Я и в самом деле довольно простой. Я не хочу всё время быть в делах, потому что я садовник. Я сажу цветы и смотрю, как они растут. Мне не хочется ходить по клубам и вечеринкам, я остаюсь дома и наблюдаю, как течёт река.

Глава III

ТРУДНО объяснить, что есть выбор, не говоря уже о том, чтобы рассказать о нём в книге. Так или иначе, есть одна вещь, которой я научился, и это – не одеваться в тесную одежду. Не одеваться в стиле, который причиняет неудобства: остроносые туфли, которые калечат ноги, и тесные трусы, которые давят на яйца. Индийская одежда лучше. Говоря об Индии…
Мы ещё толком не говорили об Индии. В 1965 году были знамения. В ‘Help’, в сцене с велосипедами, они сидели на углу одной улицы в Нассау в ожидании, когда съёмочная группа подготовится к следующему эпизоду.
Дирижабль ‘Благоприятный год’ висел над нами, и мы ждали инструкций, когда подошёл мудрец Вишну Девананда; это был первый мудрец, с которым я познакомился, и он явно знал, что мы там.
К тому же это был мой день рождения, 25 февраля 1965 года, мне исполнилось 22. Годы спустя он рассказал мне, что во время медитации у него появилось твёрдое ощущение, что ему следует связаться с нами. Он дал нам книгу, и какое-то время я не просматривал её подробно. Но позднее (когда для меня наступил момент, в который мне захотелось вернуться в Индию, в Ришикеш, потому что я пришёл к выводу, что Ришикеш очень полезен для меня) я отыскал книгу, которую он подарил мне много лет назад. Я открыл обложку, и на ней оказалось написано большими буквами ‘ОМ’. Он был из академии ‘Лесные холмы’ Ришикеша. В конце концов, мир тесен.
К недовольству мирян, к замешательству добрых людей Ливерпуля, которые удивлялись, куда делась ‘чёлка-шваброй’ из Спика, и вопреки смеси испуга, беспокойства и веселья, с которыми пресса указывала на эту странность общества, Джордж Харрисон (как хорошо известно) сильно увлёкся Индией и всем индийским – музыкой, запахами, пищей и духовностью. Но, тем не менее, прежде чем добраться до неё, необходимо, чтобы он описал то, что оказалось худшим кошмаром из всех турне ‘Битлз’. Неизбежно мы снова оказываемся на самолётах. Этим кошмаром была Манила. Питер Эшер, который бывал на Филиппинах с Гордоном Уоллером, сказал, что это событие и не могло пройти хорошо. Сдержанное высказывание. Достаточно любопытно, что этот переход к Индии начался в Германии, где слава, эта опасная птичка, сначала слегка потрепала их по щеке, а в 1966 году они в великолепном стиле вернулись в эту страну.
Мы отыграли в Мюнхене и сели в поезд до Гамбурга. Мы были в поезде, которым пользовалась королева, с мраморными ванными и всем в таком духе. Мы провели ночь в славном замке-отеле, а затем полетели в Токио. В пути нас перенаправили в Анкоридж, что на Аляске. Мы пробыли там в ожидании около восьми часов, потому что в Токио свирепствовал ураган или что-то в таком роде, а затем мы полетели в Японию, в само насилие.
Это было странно, потому что там бунтовали студенты против полицейских, и это было, словно вернуться во времена второй мировой войны. У полиции были такие небольшие стальные шлемы, какие, как я помню, остались после войны у нас (с противогазами). Там были всякие необычные люди в причудливых машинах. Переезд в центр Токио длился вечность, нас привезли прямо в ‘Токио Хилтон’ и не выпускали нас оттуда.
Я и носа не высунул за пределы ‘Хилтона’, за исключением выезда на концерт. Всё было распланировано превосходно. Знаете… парень подходит в двери, дзыыыыынь, мы все едем на лифте вниз в гараж, всё остановлено, выходим на улицу, всё дорожное движение стоит, едем в Будокан, полицейские на каждом углу. Мы отправились туда, выступили, вернулись назад; то же самое на следующий день – изумительно. Когда я говорю ‘мы’, я обобщаю. Пол и Джон сбегали примерно на двадцать минут. Ринго и я – нет. Мы были ‘узниками’. Почему-то.


Манила. Одно из самых омерзительных событий из всех, которые у меня когда-либо были. Это связано с той жизнью, которую мы вели. Мы были открыты для такого рода несчастий. Они сняли нас прямо с самолёта (эти гориллы – огромные парни, никаких улыбок, белые рубашки с короткими рукавами), а затем сразу конфисковали наш ‘дипломатический багаж’1 и забрали лишь четверых нас – Джона, Пола, Ринго и меня, без Брайана, Нила или Мэла2 – а потом

1 Личная ручная кладь, которую у них никогда не отнимали и не обыскивали; битловская привилегия.
2 Нил Аспинолл и Мэл Эванс, старые друзья из Ливерпуля, Нил из ливерпульского института, Мэл из клуба ‘Каверн’, затем неразлучные дорожные менеджеры, знакомые с каждой потребностью и прихотью, что имело решающее значение в чрезвычайных ситуациях, каковой явно являлась эта. Бедный Мэл погиб в Лос-Анжелесе в 1975 году. Нил по-прежнему жив, здоров и счастлив.
увезли нас на лодку в Манильском заливе. Всё было окружено кольцом полицейских, всюду оружие, и впервые за всё время ни Нила, ни Мэла. Боже! Что нам теперь делать? Была ужасная тропическая жара, и мы сразу же подумали, что мы все арестованы, потому что при нас всегда была ручная кладь с принадлежностями для бритья, сигаретами и различными другими вещами. Мы решили, что они сразу пройдутся по ним, найдут ‘травку’1 в наших сумках, а мы находились на этой лодке, в этой кабине, окружённые полицейскими. Всё это весьма угнетало.