Kiss

Когда я был подростком, моя мать уговорила меня вступить в YMCA, чтобы я не попадал в неприятности. Я любил плавать, может быть, потому, что у меня были большие, толстые, дряблые ноги, и я преуспел в этом. Я выиграл трофей за фристайл, и у них был большой ужин с курицей в Y, и пришли мои бабушка и мама. Я был так горд, что поднялся наверх и получил свой маленький трофей. Это была единственная вещь, которую я когда-либо выигрывал в своей жизни. Я начал заниматься боксом в Y и два года дрался с "Золотыми перчатками". Но район начал меняться, и даже Y начал становиться немного опасным: люди не хотели идти, потому что тебе надерут задницу.
Рождество в доме Крискуолы было действительно особенным. Несмотря на то, что мы не были настолько богаты, мы отпраздновали это в пух и прах. В канун Рождества все наши родственники ходили в церковь, а потом были по-настоящему разбиты и возвращались домой, и мы открывали, может быть, маленькую вещицу. Рождественским утром я вставал, открывал свои подарки и играл с ними месяцами подряд.
Но самым ярким моментом моей юности должны были стать поездки, которые мы совершали на Кони-Айленд. Это было просто величайшее место в мире. Мы вставали рано утром в субботу, моя бабушка набивала чемодан бутербродами, и мы садились в поезд, который тогда еще был безопасным. Мы целый день плавали, бегали и ели. Пляж был забит, казалось, миллионом людей, набившихся, как сардины, насколько хватало глаз.
На закате мой дядя Джордж выезжал и встречал нас. Потом каждый из нас получил бы по три поездки, хот-дог и выпивку у Натана. Этот хот-дог был на вкус не похож ни на один другой хот-дог в мире. Раз в год Pfizer, крупная химическая компания, устраивала День бега с препятствиями; мой дядя Билли работал там, поэтому он выдавал нам пропуска, и мы ходили в парк с препятствиями. У них были лучшие аттракционы, особенно бег с препятствиями, который представлял собой катание на механических лошадях, которые мчались по дорожке, опоясывающей здание. После того, как вы оседлали лошадей, вы должны были выйти из аттракциона определенным образом, и у них были бы эти клоуны, которые шокировали бы парней шокером в задних концах. И женщины проходили через вентиляционное отверстие, и порыв воздуха раздувал их платья.
Но лучше всего было пройти под дощатым настилом и посмотреть на платья цыпочек, когда они проходили мимо. Иногда тебе везло, и на ней не было нижнего белья, и мы спрашивали: “Святая макрель, что это было?” Мы все еще были мальчиками: мы не были знакомы с сексуальным снаряжением девушки. Я мог бы жить в Кони. Это взорвало Диснейленд. Люди приехали со всего мира, никто не искал неприятностей, все хотели хорошо провести время. Ни ненависти, ни убийств, ни грабежей, ни изнасилований. Просто хорошие флюиды.
Этот опыт был у меня в полном распоряжении, пока мне не исполнилось семь. Именно тогда появилась моя сестра Нэнси, за ней последовал мой брат Джоуи и мои сестры Джоанна и Донна Донна. Было странно быть семилетним мальчиком, возвышающимся над кроваткой, в которой лежала эта маленькая девочка. Я сразу же разозлился на свою сестру Нэнси, потому что она была девочкой, и все уделяли ей много внимания. Я действительно ревновал. Наверное, именно поэтому я взялся за барабаны. Мне нужна была привязанность, и я нуждался во внимании.
Моя бабушка говорила моей матери: “Пусть Джорджи приедет ко мне домой на выходные. У тебя там двое младенцев, и это даст тебе передышку”. Джорджи был только рад пойти! Я не хотел слышать, как дети кричат и плачут всю ночь. Это было благословением для меня. Все это пространство было полезно для моего мозга. Моя бабушка жила внизу в том же здании, так что мне нравилось там останавливаться. Она покупала мне картофельные чипсы, и у нее был маленький телевизор. У меня была своя комната и своя кровать. Через некоторое время я просто остался у бабушки, а маме было все равно, потому что она по-прежнему видела меня каждый день. Это было почти как жить двумя жизнями, спать в доме моей бабушки, но жить с моими мамой и папой.
Когда они стали старше, мои сестры и брат возненавидели меня за это. Они бы сказали: “Избалованный маленький ублюдок. У тебя есть своя комната, ты приходишь сюда, набиваешь себе морду и уходишь”. Но это не всегда было так просто. Я тоже помогал своей бабушке. Я бы раздел ее и уложил спать. В этом возрасте я бы спал рядом с ней. Для десятилетнего мальчика раздеть пожилую женщину и уложить ее в постель было нелегко. Но я любил ее до смерти, и она любила меня. Она была лучшим, что было в моей жизни.
Моя бабушка научила меня шить, как подшивать брюки, как гладить одежду, как стирать. Сначала я сопротивлялся, но она говорила: “Когда-нибудь ты, возможно, будешь совсем один в этом мире, и ты никому не будешь нужен. Поверь мне, это важные вещи, которые нужно знать”. Я был таким по-детски наивным, я думаю, что она знала, что мне придется нелегко в этом мире.
Когда мне было около пятнадцати, моя бабушка переехала в квартиру на втором этаже более красивого здания. Она работала на двух работах и получила прибавку, и эти квартиры были более просторными. Ее новое жилище находилось в пяти минутах ходьбы от дома моей матери, и я был счастлив оказаться еще дальше от своих братьев и сестер. Моя няня была наполовину немкой, поэтому, конечно, она содержала это новое место в чистоте. И ей было тяжело. Однажды она купила мне красивое пальто, и однажды я его не повесил. Когда я вернулся из школы, вся моя одежда валялась на улице. Мои туфли, мои носки, мое нижнее белье и мое новое пальто — она просто выбросила все это в окно. Люди смеялись, наблюдая, как я собираю их. И она высунула голову из окна и крикнула вниз: “Ты получил сообщение? Ты знаешь, как усердно я работала, чтобы купить тебе это пальто? И ты просто бросаешь это на пол? Может быть, теперь ты это повесишь”. Всю оставшуюся жизнь все было развешано, аккуратно сложено и убрано в ящики. Я был крутым маленьким ублюдком, вечно попадал в неприятности, но моя бабушка была круче. Мою маму я мог одурачить, моего отца было легко, но моей бабушке, блядь, удачи. Она бы проломила мне голову битой.

The Guardian сегодня.

Поговорим о суровой любви. Когда я был подростком, я впервые напился вина "Тандерберд". Я так накурился и у меня закружилась голова, что я, спотыкаясь, добрался домой и постучал в ее дверь. Она открыла его, и я просто упал на пол, меня вырвало, и я потерял сознание. Когда я пришел в себя, она стояла надо мной. “Ты хочешь выпить? Ты думаешь, это все забавы и игры? Что ж, это другая сторона дела”. По сей день от слова "Тандерберд" у меня сводит живот.
Когда дело дошло до школы, я получил не жесткую любовь: это был чистый садизм, любезно предоставленный монахинями в моей католической школе. Я ходил в Преображенский, примерно в двенадцати кварталах от дома моей матери. Я начал ходить туда в детском саду и помню, как страшно было в первый день. Я окаменел, подняв глаза и увидев этих старых сестер Святого Иосифа в больших черно-белых одеяниях, с огромными черными крестами на шеях и четками, свисающими с талии. В первом классе у меня действительно был тот же учитель, что и у моей матери, когда она туда ходила. Эта монахиня была древней. От нее даже пахло так, словно она умирала. Мы кидали в нее мелом, стреляли в нее плевками, а она даже не могла попасть в тебя, потому что была такой слабой. Она пыталась ударить тебя линейкой по костяшкам пальцев и хлопала, но промахивалась и ударялась о стол. Но я действительно уважал ее, несмотря на то, что мы пытали ее.
Мои ближайшие друзья в школе были самыми большими нарушителями спокойствия: Питер Кудерески, Джордж Дэвидсон, Томми Гэннон, Луи Демандо и Джимми Грир. Мы всегда ввязывались в проказы и драки. Так что, конечно, мы стали алтарными мальчиками. Мне это показалось классным выступлением. Вы должны подражать священникам и носить ту же одежду, что и они. Они проявили бы к вам немного больше снисхождения, дали бы вам немного больше свободы, потому что мы были немного более благочестивы, находясь так близко к священнику.
Что ж, эксперимент длился около двух лет. В обязанности служки входило проводить похороны, а это означало, что вы должны были прийти туда в шесть утра, потому что похороны начинались в семь. Это было чертовски удручающе для двенадцатилетнего мальчика. Люди были все в черном, плакали; там стоял большой гроб. Однажды утром мы с моим приятелем Джимми сказали: “К черту это”, - и вернулись туда, где священник хранил вино, и напились.
Когда священник зашел за ним, вино было наполовину выпито, и он посмотрел на нас двоих, и мы невнятно произносили слова.
“Я не верю вам двоим!” - закричал он. “Снимайте свои мантии! Никогда больше не приходи в мою церковь. Я собираюсь позвонить вашим мамам, как только закончу с этой мессой”. Мы знали, что нам крышка. И действительно, когда мы вернулись в школу, монахиня вывела нас на игровую площадку и заставила стоять там два часа под самым ярким летним солнцем. Это было похоже на Шталаг 17. Вы не отправляете ребенка на солнце, где он может получить солнечный удар и умереть. Откуда у них эти гребаные идеи?
Так что я ненавидел школу. Честно говоря, я не был умным ребенком. Я думаю, что, возможно, у меня была дислексия. В седьмом классе я был отстранен на один год. Я, казалось, не понимал того, чему они учили. Но у меня были другие мысли на уме. Я бы предпочел остаться дома с мамой, посмотреть телевизор и отправиться в свою страну никогда-никогда. Я не хотел иметь дело с этим дерьмом ABC. За исключением истории. Я всегда получал пятерку с плюсом по этому предмету.
Я знаю, что меня удерживал от желания учиться мой страх перед монахинями. Это определенно было старое дерьмо с огнем и бримстоуном в моей католической школе. Ты дрочишь, ты слепнешь. Ты никогда не должен прикасаться к себе. Они даже пытались разрушить мою любовь к музыке. Я был другим: у меня в крови были искусство и музыка. Я шел домой во время обеденного перерыва, независимо от того, какая была погода, и играл на барабанах на кастрюлях и сковородках моей мамы, слушая радио. Я даже вступил в корпус барабанщиков в школе, но, будучи самим собой, я выпендривался перед ребятами, когда там стоял учитель игры на барабанах, и он выгнал меня.
Потом они запретили Элвиса Пресли. Я помню, как моя монахиня поднялась туда и сказала: “В это воскресенье Элвис Пресли будет на шоу Эда Салливана. Никто в этом классе не может это смотреть”. Это был удар кинжалом в мое сердце. Я подражал Элвису. У меня были бы длинные волосы, как у Элвиса, и девочкам бы это понравилось, но
монахини взбесились. Они вплели мне в волосы розовую ленту и заставили меня пойти в классы для девочек и встать перед их классом, чтобы показать им, как выглядит мальчик, которому нужна стрижка. Я хотел умереть. Потом они заставили меня подстричься. Боже, это было травмирующе.
К тому же я терпеть не мог лицемерия. Мы ходили смотреть "Десять заповедей", и все монахини были зациклены на Чарльтоне Хестоне на экране. “Кого они обманывают?” Я шепнул своему приятелю Луи. “У них есть этот парень, полуголый, потный, все болтается. Я думаю, монахиням это нравится.”
Некоторые старшие монахини были очень грубы со мной. Может быть, потому, что я был другим, я был ребенком, который резался в комнате и выставлял себя дураком, чтобы привлечь внимание. Я не был красивым ребенком. Я был очень худым и болезненным. Я уверен, что одной из причин, по которой я так сильно болел, было желание избежать пыток этих монахинь: “Я плохо себя чувствую”. “У меня болит живот”. Это был список оправданий, которые я давал своей маме, чтобы мне не пришлось ходить в школу.
Кто мог бы винить меня? Допустим, мне нужно было сходить пописать. Я бы поднял руку: “Сестра, сестра, мне нужно в ванную”.
“В чем ваша проблема, мастер Крискуола?”
“Я должен идти, сестра”.
“Ну, я думаю, вы могли бы подождать час, верно, мастер Крискуола?”
Что! Мне десять лет. Мне пора идти.
“Садитесь, мастер Крискуола”.
Так что я описался в штаны. Мне пришлось целый день ходить в мокрых, обоссанных штанах, и на улице было холодно. Я помню, как шел домой, и мои штаны стали жесткими, и моя мама накричала на меня.
В другой раз — о Боже — я наложил в штаны.
“Сестра, сестра!”
“В чем проблема, учитель?”
“Я должен пойти вторым”.
“Подожди”.
Что ж, ты не можешь ждать: ты же ребенок. Так что я наложил в штаны. И это воняло. И я сижу в нем. Потом, в конце дня, я спускался по ступенькам, и дерьмо стекало по моей ноге, и все смеялись надо мной. Это был один из худших дней в моей жизни. Я пришел домой и сказал: “Ма, монахиня мучает меня. Она не разрешала мне ходить в ванную, и я наделал в штаны, и мне пришлось сидеть в них весь день”.
Откуда они взялись с этими пытками? Однажды монахиня бросила меня на несколько часов в кромешно-черную раздевалку. Ну, тебе тринадцать, и твое воображение начинает работать, и пальто превращаются в монстров, и рукава пальто начинают двигаться. Я кричал о кровавом убийстве, но монахиня не выпускала меня. После этого мне пришлось спать с включенным светом в своей спальне, я был так травмирован.

Их главным наказанием было разбивать тебе костяшки пальцев линейкой до крови. Я разговаривал, или у меня не было домашнего задания, или что-то еще, поэтому она выводила меня в переднюю часть комнаты перед всем классом. Я протягивал руку, и она ударяла меня по костяшкам четыре или пять раз. Это было очень больно. Но если бы ты пошевелился, то получил бы еще десять затрещин.
Однажды я совершил ошибку, принеся в школу своих игрушечных солдатиков. Я играл с ними в задней части класса. Подошла монахиня, взяла игрушки, а затем потащила меня к металлической корзине для мусора.
“Теперь ты сядешь в нее”, - сказала она.
“В корзину?”
"Да."
Когда я вышел, на моих ногах были следы от ободков. Я не мог ходить: я часами сидел сгорбившись. Это были жестокие и необычные наказания. Сегодня, если ты дашь пощечину собственному ребенку, тебя посадят в тюрьму. Но этим монахиням все это дерьмо сошло с рук. Итак, после девяти лет пыток я пошел к своей маме.
“Ма, это неправильно. У меня есть еще один год, чтобы закончить школу. Позвольте мне пойти в государственную школу, пожалуйста!”
Слава Господу, она согласилась, и я перешел к P.S. 122.
Оглядываясь назад, можно сказать, что это был не самый умный ход. Конечно, я сбежал от этих монахинь-садисток, но теперь я столкнулся с большими черными парнями, огромными латиноамериканцами, крутыми итальянцами, которых оставляли год за годом. Нам было пятнадцать, а им - девятнадцать! Они всегда сидели в конце зала и вызывали тебя, чтобы надрать тебе задницу и забрать деньги на обед. Я бы ни от кого не стал терпеть дерьма. Я бы обернулся и сказал: “В чем твоя проблема?”
“В чем моя проблема, ублюдок? Увидишь после школы.” Я был в жопе. Я бы попытался выйти через черный ход; они бы ждали там. Я бы попробовал другой способ, но они бы и это предусмотрели. Тогда бы я получил свою порку. Один парень хватал меня за голову, другой несколько раз бил меня по ребрам, в живот, швырял на землю, а потом они оба наступали мне на голову. Я приходил домой в разорванной рубашке и с синяками под глазами, а моя мать спрашивала: “Что, черт возьми, с тобой случилось?”
“Меня снова избили”.
У моего отца был свой собственный совет.
“Если он больше тебя, ударь его по затылку, когда он этого не заметит. Если он не упадет, ударь его кирпичом по голове. Мне все равно, что ты должен делать, честной борьбы не существует. Сражайся, чтобы победить”.
У моего дяди Джорджа было такое же отношение. “Возьми биту. Дождись окончания школы, подойди к нему сзади и разбей ему колени битой.”Я действительно хорошо управлялся с битой. На самом деле, я и по сей день ношу биту в своей машине.
Но чего они не учли, так это того, что это были не бои один на один. Я выступал против организованных банд. В католической школе не было банд. В государственной школе было четырнадцать банд, и меня избивали почти каждый день, так что мне пришлось вступить в банду для самосохранения. Если ты не был в банде, ты был голубем.
Я попал в "Молодых лордов" вместе со своим лучшим другом Джерри Ноланом. В конце концов, когда ты станешь старше, ты перейдешь в Призрачные Лорды. Они были одной из ведущих банд. Призрачные лорды всегда были в новостях за убийства других членов банды, рэкет, грабежи. Они были действительно гангстерскими парнями. Это то, к чему вы бы стремились. Разве это не здорово?
Банды всегда были на своей территории. Молодые лорды и Призрачные лорды были преимущественно пуэрториканцами, но там, где мы жили, дети были в основном ирландцами и итальянцами. Если бы другие банды попытались проникнуть в наш
район, слух дошел бы до пуэрториканцев, и тогда они спустились бы вниз, и кто бы ни пришел, они испугались бы до смерти и ушли. Ты не хотел связываться с Лордами. Мы действительно были похожи на подражателей. Они позволили нам сражаться рядом с ними, но мы не были такими крутыми, как эти пуэрториканские парни.
Одна из вещей, которые мы обычно делали, - это придирались к еврею-хасиду, который жил по соседству. Я тогда тусовался с кучей придурковатых детей, которые были действительно предубеждены, так что мы гонялись за хасидами, срывали с них шляпы, дергали за кудри и надирали им задницы.
Моя тетя Роза, жена моего дяди Джорджа, была еврейкой. Она была абсолютно великолепной женщиной с телом кинозвезды и длинными черными волосами. Я приходил к ней домой и ел суп с шариками мацы и фаршированную рыбу, и мне это нравилось. Я даже ходил в гости к ее маме и ел селедку со сливочным соусом. Однажды я сидел там и смотрел на менору ее мамы и субботние подсвечники, и меня осенило, что они были такими же, как дети-хасиды: все они были евреями. Я любил Рози и ее маму, так почему же я снимал шляпы с этих детей’хасидов? “Что за кусок дерьма”, - подумал я. “Что с тобой не так? Ты нацист, бегающий вокруг и избивающий людей, которые не заслуживают того, чтобы их избивали, точно так же, как тебя избивают после
школы?” После этого я никогда не связывался с детьми-хасидами.
Не поймите меня неправильно, я не был ангелом. Я ввязывался во множество драк, когда баллотировался с Лордами. Я использовал бейсбольную биту и наносил свои удары. Однажды я ударил парня антенной из машины, очень хорошо обернув ее вокруг шеи. Тоже был ранен одним из них. Этот черный парень повесил антенну мне на голову, и мяч с ее верхушки застрял у меня в голове. Мне пришлось поехать в больницу, чтобы его вытащили. У меня там все еще есть дырка, которая болит, когда я к ней прикасаюсь. Я участвовал в поножовщине, был порезан бритвами, порезан мясорубкой.
Иногда раны были нанесены самому себе. Однажды за мной гналась кучка парней в южной части Бруклина. Я не очень хорошо знал этот район, и было темно. Я побежал по переулку между двумя зданиями, чтобы спастись от них, и врезался прямо в кирпичную стену и потерял сознание. На следующий день я проснулся с большой раной на голове.
В конце концов я приобрел репутацию крутого парня и дослужился до военного советника. Это был парень, отвечавший за оружие, которое мы использовали в наших разборках, будь то биты, цепи или складные ножи. Я начал думать, что в этом дерьме могут быть какие-то деньги, и я начал создавать самодельные пистолеты и продавать их по пять баксов за штуку. Я обычно прятал самодельные пистолеты, которые сделал сам, в вентиляционном отверстии ванной в доме моей бабушки. Я бы открутил четыре винта, вставил туда шесть или семь пистолетов и снова включил вентиляционное отверстие. Конечно же, мой дядя Джордж нашел их. Однажды я пришел домой, а они с бабушкой сидели там с пистолетами на столе.
“Это должно прекратиться”, - сказал он.
“Ладно, дядя. Я больше не буду этого делать, обещаю, - солгал я.
Тогда моя бабушка, которая хорошо меня знала, сказала: “Чушь собачья!”, взяла метлу и разбила ее о мою голову. Я думала, мне придется лечь в больницу, у меня так сильно болела голова. Они выбросили оружие в канализацию, и мои дни ношения оружия и продажи оружия закончились. Но у меня все еще были мои ножи.

The Sun сегодня.

Иногда я водил девушку в кино. Лучшие фильмы были в кинотеатре RKO на южной стороне. Но это было не на нашей территории — это принадлежало «Шутам», крутой пуэрториканской банде. Если ты пойдешь один, только ты и она, ты не знаешь, доберешься ли домой живым. Много раз, когда я уходил, меня били битой. Однажды я и несколько парней из банды повели наших девочек в RKO посмотреть на Тони Кертиса и Кирка Дугласа в "Викингах". Мы решили, что сможем посмотреть фильм, ускользнуть в конце, и нас не зацепят. Из этого ничего не вышло. Конечно же, каждый член "Шутов" смотрел фильм в тот конкретный воскресный день.
“Мы, блядь, в меньшинстве. Нам придется сражаться с этими парнями, и нас убьют. Я не готов к этому дерьму, - простонал я.
Когда дело дошло до дела, все быстро стали панками, потому что на самом деле мы не были плохими парнями. Я мог бы драться с лучшими из них, но я бы предпочел этого не делать: я бы предпочел просто выглядеть крутым парнем и не быть им на самом деле, но иногда нужно было стоять на своем.
Мы вышли из кинотеатра, и там их было около тридцати, ожидающих снаружи. У них были антенны от автомобилей, цепи и бейсбольная бита с пробитым гвоздем. Так что сразу же раздалось: “Беги!” - и все просто убежали. Они не беспокоились о девочках, но они побежали прямо за нами. Я бежал по улице и споткнулся о кучу мусорных баков, а этот пуэрториканский парень был прямо за мной, он схватил крышку от мусорного бака и начал бить ею меня по голове. Я поднял руки, чтобы защитить голову, а он бил меня по рукам, и костяшки моих пальцев начали кровоточить. Вся моя одежда была в крови. Я вытащил свой складной нож, повернулся, и бум, лезвие прошло прямо ему подмышку и вышло через плечо. Он начал кричать по-испански, и я просто убежал. Я обернулся и увидел, как он вытащил его, и из его плеча брызнула кровь. Я не мог в это поверить. Он был первым и единственным парнем, которого я когда-либо зарезал. Но это был он или я.
Я не рос в жестокой семье. Единственные два раза, когда мой отец бил меня, я сам напросился. По сути, я был хорошим итало-немецко-ирландским парнем, который не хотел, чтобы его каждый день били по заднице в школе. Теперь мне было семнадцать лет, и после трех лет этого дерьма, чего я должен был ожидать? Стать членом Призрачных лордов? Это были парни, которых вы видите в тюрьме пожизненно с татуировками по всей шее и слезинками, вытатуированными на их лицах. Они были настоящими убийцами. Угон машин, ограбление магазинов, убийства людей. Но мы с моим лучшим другом Джерри Ноланом не были социально близки. Мы, конечно, не хотели умирать. И к тому времени мы оба нашли, о чем биться, помимо голов других людей. У нас обоих были барабанные установки, и мы оба видели в музыке противоядие от этих убогих улиц.
И, как обычно, моя мать была рядом, направляя мой моральный компас. “Ты видел, как Джимми бой играет на барабанах?” - поучала она меня. “Твой друг Луи играет на барабанах? Как насчет Питера Кудерески? Нет. Единственный человек, которого вы знаете, кто играет на барабанах, - это Джерри. Что ж, Джерри был рожден, чтобы играть на барабанах, и ты тоже. Вы оба получили дары от Бога. Не тратьте его впустую. Ты разобьешь мне сердце, если останешься с этой бандой, потому что в итоге окажешься в тюрьме или умрешь”.
Я не знаю, действительно ли она в это верила. Я работал, пока учился в школе, и всякий раз, когда мне платили, я приносил ей свою полную зарплату; она брала несколько баксов и отдавала мне остальное. Вот как это было в Бруклине. Она кормит тебя, она воспитывает тебя, ты в долгу перед ней. Все дело было в уважении.
“Бог дал тебе дар, твою музыку”, - продолжала она. “Я хочу видеть, что у тебя отличная жизнь, ты достиг вершины. Я хочу видеть, что у моего сына есть все, что должно быть у мальчика, и даже больше”.
Кто мог бы с этим поспорить?

вторая глава

“Ты вышел из моей утробы, танцуя”, - всегда говорила мне моя мать. Так это или нет, но у меня была небольшая генетическая предрасположенность к любви к музыке. Мой папа любил танцевать. Он был отличным танцором бальных танцев, но когда он был при деньгах, он импровизировал и исполнял самые странные танцы, которые я когда-либо видел. В отличие от моей матери, он ненавидел Элвиса и рок-н-ролл. Мой отец любил музыку биг-бэнда, Бенни Гудмана, Арти Шоу, Джина Крупу — вот что он называл настоящей музыкой. Хотя ему действительно нравились "Битлз".
Моя мама любила музыку, и точка. Она могла петь как ангел. Она говорила точь-в-точь как Дайна Вашингтон. Для немецко-ирландской женщины у нее были растрепанные волосы на заднице, и она просто влюбилась в рок-н-ролл. У нее всегда было радио, по которому гремели Элвис, Джин Винсент, Билл Хейли и "Кометы".
Но когда мне было почти десять, я услышал песню, которую играл мой отец, “Пой, пой, пой” Бенни Гудмана. И ритм барабанов Джина Крупы поразил меня, как молния с небес. Это было все для меня. Я хотел быть тем парнем, который играет на барабанах. Забудь о том, чтобы быть пожарным: В глубине души я знал, что моя судьба - играть на барабанах. Даже когда мне было пять, я переворачивал мамины кастрюли и сковородки, брал ее вилки, ножи для масла или деревянные ложки и начинал стучать ими. Я пристрастился к этому. Мой отец жаловался, что я производил слишком много шума, но моей маме это действительно нравилось. “Оставь его в покое”, - говорила она. “Он мог бы делать гораздо худшие вещи”.
Я стал одержим. Когда я не стучал по горшкам, я придумывал, как играть на настоящих барабанах. Всякий раз, когда я отправлялся на свадьбу родственника, у меня был свой шанс. Они сдавали в аренду местных рыцарей Коламбус Холл и женщины приносили мясное ассорти и картофельный салат, а также нанимали небольшую группу-трио. И как только они брали перерыв, бум, я садился за барабаны и бил вовсю.
Когда мне было семь лет, мои родители купили мне игрушечный набор барабанов, одобренный одной из моих любимых телепрограмм, Rootie Kazootie Club. Это был бас-барабан с двумя прикрепленными барабанами. Я сломал игрушку, я так усердно в нее играл. Мой следующий набор барабанов был самодельным, собранным моим отцом. Он купил в магазине сломанный старый малый барабан для армейского оркестра и поставил его на деревянный ящик. Для тарелок он взял две крышки от мусорных баков, прикрепил к ним несколько гвоздей, чтобы при ударе по ним раздавалось шипение, и припаял каждую крышку к тонкой палочке для швабры. Затем он положил палочки в ведра с цементом, чтобы они оставались устойчивыми. Я наклеил несколько звездочек и блесток на лицевую сторону коробки и написал название STARS, так я назвал свою воображаемую группу. Затем я садился на стул поверх нескольких телефонных книг и играл в ловушку с кисточками.

Я установил барабаны в спальне моей матери и практически не выходил из комнаты, подыгрывая песням по радио. Когда мне было двенадцать, я наткнулся на группу white doo-wop, которая обычно пела на улице, и я крутился вокруг них, пока в конце концов они не позволили мне сесть и поддержать их своими щетками, силком и крышками от мусорных баков. Эти парни были бы внизу, в подвале, и пели бы “Да-да дом, ба-да дом”, а там был бы маленький двенадцатилетний ребенок, который играл бы на выезде, эти старые до-фа-соль-минорные мелодии, но хорошие, снова и снова.
К тому времени, когда мне исполнилось пятнадцать, я получил работу по доставке мяса по выходным в местную мясную лавку. Владелец знал, что я увлекаюсь барабанами, и однажды он сказал мне: “У меня в подвале есть набор барабанов Slingerland Radio King, на которых я больше не играю. Там есть двадцатичетырехдюймовый басовый барабан, футляр-ловушка с ловушкой, пара держателей тарелок и том-том. Они были сделаны в 1935 году, и изначально были перламутровыми, но пожелтели.”
Земли пращников! Бренд, который использовал Джин Крупа.
“Ты издеваешься надо мной! Не могли бы вы продать их мне?” - вырвалось у меня.
“Да, я продам их тебе за двести долларов”, - сказал он.
Я помчался домой и спросил маму и папу, могу ли я достать эти барабаны.
“Если ты так сильно хочешь их, почему бы тебе не поработать на них?” - предложила моя мама. “У нас нет двухсот долларов, но ты можешь выплачивать им понемногу из каждой зарплаты”.
Так что каждые выходные Джо брал пятнадцать баксов из моей зарплаты, и он платил мне немного больше, чтобы я мыл полы в многоквартирном доме, в котором находился магазин, и в конце концов я расплатился с ними. Я никогда не забуду, как принес их домой, в квартиру моей бабушки. Я шел по улице с бас-барабаном за спиной, дюйм за дюймом пиная перед собой футляр с капканом, на котором лежал том-том. Наконец я поднял все это по лестнице на кухню. Когда я достал их из футляров и расставил по местам, это было похоже на оргазм. Если бы я мог переспать с этими барабанами, я бы так и сделал.
Но потом у меня возникла серьезная проблема. Я не знал, как играть с полным набором. Я всегда просто играл на малом барабане. Но у моего друга Джерри Нолана был прекрасный набор барабанов red sparkle, и он дал мне мой первый урок. Одна рука отбивала ровный ритм, а другая выбивала "хлоп, хлоп, хлоп". Я работал над этим ритмом везде, куда бы ни поехал, даже в поезде (это отличное место, чтобы услышать необычные ритмы, когда колеса поезда ударяются о рельсы), и в конце концов у меня получилось. Это было все равно что открыть ящик Пандоры. Я выучил миллион разных тактов из этого одного такта.
Я был рабом этих барабанов. Я почистил их и отполировал, так гордясь тем, что это было то, ради чего я работал и что получил. Я приходил домой из школы на обед и играл целый час. Я играл в них всю ночь, пока мне не приходилось ложиться спать. Дети на улице говорили: “О, чувак, почему бы тебе не спуститься и не поиграть в стикбол?” Я бы сказал: “Нет, это круто, я должен просто играть”. Я хотел играть на своих барабанах гораздо больше, чем быть в банде. Джерри и я начали культивировать другие образцы для подражания, парней, у которых не было татуировок на шее. Такие парни, как Дэйв Брубек, Майлз Дэвис и Кэл Тьядер.
Мы нашли выход из бандитской жизни через социальные клубы. Клубы были замечательным учреждением. Вы бы сдали магазин в аренду и заставили бы участников платить взносы, чтобы покрыть арендную плату. Затем вы бы затемнили окна, чтобы никто не мог заглянуть внутрь, и повесили бы на стены какие-нибудь классные штуки. Вы бы поставили музыкальный автомат в передней комнате и множество диванов повсюду, даже в задней комнате. Мы нашли старый гастроном, который обанкротился, арендовали помещение и назвали наше заведение Клубом джентльменов. Джерри разработал логотип с цилиндром, тростью и двумя белыми перчатками. Я стал президентом; Джерри был вице-президентом. Наша арендная плата составляла около шестидесяти пяти долларов в месяц, но это было легко покрыть, потому что мы уговорили мафию поставить музыкальный автомат внутри, и мы получили часть выручки.
Как только вы вошли, там была кромешная тьма, за исключением нескольких красных и синих огоньков. Это была идеальная среда для того, чтобы начать экспериментировать с сексом и наркотиками. Мне было около пятнадцати, когда меня представили Мэри Джейн. Травка тогда была жуткой — это было такое табу. Этот парень постарше, которого мы называли Грязным шведом, продавал нам тощий маленький косяк за доллар. В начале шестидесятых это были неплохие деньги, так что двое парней скинулись и купили один. Мы спускались в подвал, там была кромешная тьма, и мы зажигали свет. Сразу же этот жуткий запах ударил бы в вас, и вы поняли, что делаете что-то запрещенное. Вы боялись, что можете стать зависимым и подсесть на героин: тогда вся эта пропаганда была в разгаре. Я даже не накурился в первый раз, когда мы это сделали, но второй раз был просто очарователен. Мы с Джерри просто смеялись, съели миллион Твинки и слушали музыкальный автомат. Музыка никогда раньше не звучала так хорошо. В конце концов я принес свои барабаны в клуб, накуривался и подыгрывал музыкальному автомату, что было намного веселее, чем слушать радио.
Наличие клуба было даром божьим. Это, конечно, удерживало нас подальше от улиц. Но я был бы неосторожен, если бы не упомянул о самой большой привлекательности социального клуба. Ты приводил цыпочку в клуб, включал музыкальный автомат, угощал ее вином или травкой, немного танцевал, а потом, если тебе везло, отводил ее на диван в задней комнате и трахался.
Так вот, если музыка была у меня в крови, то и секс тоже. Мой папа был очень возбужден. Он всегда бегал за моей матерью, чтобы потрахаться. Она бы такая: “Убери от меня свои грязные руки!” Я всегда был невероятно открыт со своей матерью: мы могли говорить о чем угодно. Однажды, много лет спустя, я был в гостях у своих родителей, и мой отец ушел в другую комнату.
“Эй, ма, ты когда-нибудь давала папе по башке?” Я спросил ее.
«Что? Ты серьезно?” Она нахмурилась. “Неужели ты думаешь, что я сделала бы что-то настолько грязное с твоим отцом? Это отвратительно. Отойди от стола, у меня от тебя тошнит в животе. Я думаю, что музыка сводит тебя с ума”.
Я знал, что они пропустили эту лодку. Для них это было просто сделать это и завести ребенка. Они были людьми старой закалки.
Я с раннего возраста усвоил разницу между сексом и любовью. Первый раз я влюбился в летнем лагере. Это был католический лагерь, и это было действительно страшно для ребенка с улицы, отправляющегося в деревню в одиночку. В ту первую ночь я выплакал все глаза. Эта монахиня пришла с ремнем и надавала пощечин тому, кто плакал, так что мне пришлось уткнуться головой в подушку и приглушить рыдания. Но там была одна медсестра, которая была просто красавицей, и я влюбился в нее. Я был так без ума от нее, что готов был поцарапаться, только чтобы она все исправила.

В «Доброе утро, Британия» не так уж много вещей, с которыми не разобралась бы Сюзанна Рейд. Но ведущая вряд ли в спешке забудет появление Джин Симмонс на вчерашнем шоу. Рокер KISS рассказал, как однажды продал кусочек своей жевательной резинки почти за 200 000 фунтов стерлингов на благотворительном аукционе, прежде чем вручить свежепожеванный кусочек Сюзанне.
Соведущий Бен Шепхард сказал со смехом: «У вас в руке жевательная резинка на сотни тысяч долларов».
Сюзанна ответила: «И довольно много бактерий, без сомнения».

The Sun сегодня.

Daily Star сегодня.

2PFC:

...Рокер KISS рассказал,
>как однажды продал кусочек своей жевательной резинки
>почти за 200 000 фунтов стерлингов на благотворительном
>аукционе, прежде чем вручить свежепожеванный кусочек Сюзанне...

Надо бы ей попросить: "Лучше наличкой, пожалуйста!"
А вообще кто бы сомневался в искусстве басиста впаривать народу
презервативы, гробы и отходы творчества в сейфах..

Но заниматься сексом само по себе было далеко не так романтично. Мой дядя Джордж сделал мне мой первый минет. Мне было около тринадцати, когда он пришел однажды ночью. Он был при деньгах.
“Мне нужно спуститься в бар”, - сказал он. “Почему бы тебе не пойти со мной, и я принесу тебе колу и немного картофельных чипсов”. Мне всегда нравилось бывать в гостях у моего дяди в его баре, так что я пошел.
Мой дядя тусовался со своими друзьями в конце бара, а я сидел в соседней кабинке, потому что несовершеннолетним было запрещено сидеть в баре. Прямо за углом, в конце бара, находились ванные комнаты и большая телефонная будка, а затем кухня. Я сидел за столиком и наблюдал, как один за другим друзья моего дяди возвращались на кухню. Мне было интересно, что они там делали. Потом ко мне подошел мой дядя.
“Ты хочешь попробовать что-то, что ты никогда не забудешь? Но ты не можешь сказать своей маме или няне!”
“Конечно, дядя Джордж”, - сказал я.
Все его друзья смеялись, получая от этого удовольствие. Один парень сказал: “Пошли парня внутрь, сломай ему вишенку”. Поэтому дядя сказал мне вернуться в телефонную будку. В кабинке сидела грязная блондинка лет сорока с чем-то, худая, несколько привлекательная. Я был напуган до смерти. Я никогда не был с девушкой, не говоря уже о взрослой женщине. Она усадила меня в кабинку, встала на колени и стянула с меня маленькие жокейские шорты, и мне отсосали мой член впервые в жизни. Это не заняло много времени, поверь мне. Когда я вернулся в бар, я был белым как снег, а мужчины были в истерике.
Я начал регулярно делать минет несколько лет спустя, когда работал в мясной лавке. Три мясника были настоящими похотливыми итальянскими парнями. У них были обложки "Плейбоя", расклеенные по всем стенам задней комнаты магазина. Это был первый раз, когда я увидел фотомодель с большими сиськами и отличной задницей. У меня дома ничего подобного не было, поэтому я всегда находил предлог, чтобы пойти в заднюю комнату и дрочить, рассматривая эти фотографии, одним глазом поглядывая на дверь, чтобы меня не застукали.
Каждую пятницу вечером, после того как они прибирались и готовились к большой субботней суете, они приводили девку, чтобы она отсосала им в задней ванной. Многие из этих женщин приходили, как это ни печально, за едой. Я помню одну, у которой были дети, и ее муж только что ушел от нее, и они давали ей две огромные хозяйственные сумки, полные мяса, за то, что она их надула. Это было настоящее образование, этот маленький магазинчик.
Однажды в пятницу вечером один из парней подошел ко мне.
“Мы собираемся переспать с тобой”.
Я подумал, что это было довольно круто. У меня был минет, но я никогда не терял свою вишенку.
“Иди в ванную через десять минут, и она будет ждать тебя”.
Я подождал, а потом вошел, и там сидела чернокожая женщина лет тридцати с чем-то. Она была привлекательной, но немного коренастой, с огромными сиськами.
“Привет, милый”, - сказала она. “Я знаю, ты немного нервничаешь, но все будет хорошо. Садись.”
Я сел на сиденье унитаза, окаменев. Она села на меня сверху, вынула мой член и попыталась засунуть его в себя, но его там даже не было. Оно исчезло. Все, о чем я могу думать, это то, что там была большая черная голая женщина, сидевшая сверху на этом тощем маленьком итальянском мальчике. Я не мог этого сделать, но она просто рассмеялась и сказала: “Не волнуйся об этом, милый. Я собираюсь пойти туда и сказать им, что ты был лучшим, чувак. Ты посрамил их”. И она это сделала.
В конце концов я потерял девственность с соседской девушкой и завоевал немало из них на диванах нашего светского клуба. Но я потерял свою настоящую девственность с первой девушкой, которую полюбил, а не просто фантазировал о ней, как та медсестра. Ее звали Денисия, и она жила этажом ниже от моего друга Джерри Нолана. Она была наполовину испанкой, наполовину ирландкой, высокой, стройной голубоглазой блондинкой. Я был сражен с того момента, как положил на нее свои семнадцатилетние глаза. Когда я встретил ее, я был довольно диким, ходил с Джерри по общественным клубам, дурачился, но я думал, что это было по-настоящему. Это была любовь.
Я никогда не забуду тот первый раз, когда мы переспали вместе. Моя бабушка работала, поэтому я сказал Денисии, чтобы она в тот день прогуляла школу и пришла ко мне. О, Боже мой, это было захватывающе. Я не воспользовался защитой, как идиот. Мы не думали об этом, мы просто сделали это. Я действительно увлекся этим, и в ту минуту, когда я это сделал, я кончил. Но я был молод, так что, бум, он выскочил обратно, и эта чертова штука не хотела оставаться внизу. Мы проделали это еще пару раз. Я чувствовал, что это был священный трах, а не просто перепихон с какой-то черной шлюхой, которая пришла за бараньими отбивными. Это было разрушение брака. И я хотел жениться.
Каким бы бунтарем и изгоем я ни был, я все еще верил в то, что в семейной жизни есть стабильность. Ты женишься, у тебя будут дети, ты купишь дом на Лонг-Айленде. Мне внушили эти идеи. Итак, после того, как я пару лет встречался с Денисией, я начал думать, что я не собираюсь быть рок-звездой, и мне следует найти хорошую работу и вести жизнь за белым забором. И это была та девушка, с которой можно было это сделать.
Поэтому я пошел в ломбард и купил обручальное кольцо за 150 долларов. Теперь мы были помолвлены. Моя мать была в восторге: она была без ума от Денисии. Моя сестра Нэнси - не так сильно. Денисия на самом деле подралась с моей сестрой, и моя сестра избила ее до полусмерти.
В конце концов, я просто обманывал себя насчет брака. Я был слишком молода, чтобы жениться и остепениться. И я не был добр к Денисии. Иногда я становился по-настоящему противным и обращался с ней как с дерьмом. Я думал, что я мистер Крутой. Но в конце концов она нашла более крутого парня, байкера, и вернула мне мое кольцо. Я был раздавлен. Я провел все лето, плача в спальне моей бабушки. Мне потребовались годы, чтобы забыть ее.
Тогда я был так сбит с толку. Я ходил в среднюю профессиональную школу в центре Бруклина под названием Джордж Вестингауз. Война во Вьетнаме разгоралась, и все говорили мне, что я должен иметь профессию, например, электрика или сантехника. Итак, я поступил в Вестингауз и каким-то образом начал изучать зубоврачебную механику. Это казалось легким курсом, и мне понравилось, что вы должны были носить длинные белые халаты докторского типа.

Я уволился с работы в мясной лавке и летом устроился в бар моего дяди Джорджа. Это был кошмар. Мне было восемнадцать лет, и когда я пришел на открытие в семь утра, там уже выстроились в очередь посетители бара, чтобы выпить перед уходом на работу. Одного из этих парней трясло так сильно, что он просил меня налить ему выпить, затем он снимал галстук, брал тонкий конец галстука и завязывал его вокруг запястья, затем надевал галстук на шею и использовал галстук, чтобы поднести стакан ко рту. К третьей порции ему становилось лучше, дрожь проходила, и он говорил: “Ладно, мне пора на работу”. Он был там каждое гребаное утро.
Однажды пришел чернокожий парень и немного выпил. Затем он сказал: “Я не собираюсь тебе платить”.
“Тебе лучше, блядь, заплатить мне”, - сказал я и вытащил мачете, которое мой дядя держал за стойкой.
Поэтому он вытащил пистолет.
“О, да, пошел ты”, - сказал он и ушел.
Я уронил нож и описался в штаны.
Мне не хотелось работать в баре, и я действительно не собирался становиться зубным механиком. Музыка все еще была у меня в крови, и я впитывал ее при каждом удобном случае. Я бы ходил на большие пасхальные воскресные концерты в Бруклинской академии музыки в центре города. Мюррей Кей был тогда большим знаменитым диджеем, и он был ведущим шоу. Примерно за 3,50 доллара вы увидите пятнадцать выступлений, одно за другим, просто постоянную музыку. У вас были Джен и Дин с калифорнийским звуком, затем Дионн Уорвик и такие женские группы, как the Crystals, the Ronettes и the Shangri-Las, поющие “Лидера стаи”. Я любил Смоки Робинсона и "Чудеса". Я видел, как маленький Стиви Уандер со своей губной гармошкой исполнял “Fingers Pt.1”, один из первых больших хитов Motown. И эти замечательные группы просто полностью вытащили вас из депрессии Бруклина, банд, драк и болезней. Они просто ухватились за твою душу, и она воспарила, и это было прекрасно.
Джерри Нолан был моим партнером по преступлению в этих музыкальных экспедициях. Он был отпрыском ирландской армии. Пару лет мы вместе ходили в школу, а потом он исчезал на год или около того и жил на Филиппинах, а потом возвращался, немного более закаленный, чем я, после всех своих путешествий. Когда он был рядом, мы были неразлучны. В глубине души мы оба хотели быть барабанщиками и когда-нибудь прославиться. Отец Джерри зарабатывал деньги, поэтому у него всегда была хорошая одежда, намного лучше моей. Он водил меня по магазинам и делал мне прическу. Он был очень ярким и харизматичным, и мой отец думал, что он похож на Джина Крупу — что он величайший барабанщик на планете. Он говорил ”Джерри это“ и ”Джерри то". Я так ревновал, что он думал, что Джерри лучше меня.
Нашей первой любовью был джаз. Мы наряжались в наши костюмы-тройки, зачесывали волосы назад и отправлялись в Деревенский авангард, чтобы увидеть таких людей, как Брубек, Мингус и Монк. Но потом, когда наша музыкальная палитра расширилась и на сцену вышел Motown, мы попали в the Temptations и the Four Tops. А потом Фил Спектор сразил меня наповал. Когда я услышал “Будь моей малышкой”, мои яйца ударились об пол. Звук, который он получал на барабанах, был невероятным по сравнению с любой записанной джазовой игрой на барабанах.
Через некоторое время мы начали тусоваться в парке Вашингтон-сквер в Деревне. Теперь вместо костюмов люди носили толстовки с отрезанными рукавами и брюки-чинос с сандалиями. Мы ходили в кофейни, и вы видели входящего Боба Дилана или Джоан Баэз. Я познакомился с Любящей Ложечкой, и мы сидели и играли с ними в кафе "Ночная сова". Деревня была тем местом, где нужно было быть.
Вот тут-то мы и поняли, что Вьетнам - неподходящее место для жизни. Люди уезжали за тысячи миль от дома, чтобы умереть в каких-то джунглях. Для чего? Мы были достаточно сообразительны, чтобы не поддаться на эту войну. Поэтому, когда Джерри и я получили наши уведомления о призыве, то письмо, которое начиналось с “Приветствий”, мы были ошеломлены.
“Давай предположим, что мы геи”, - предложил я.
“Допустим, мы наркоманы”, - возразил он. “Они никогда не возьмут нас”.
Итак, мы воткнули иглы себе в руки, проделав отверстия в венах, и явились на медосмотр на Уайтхолл-стрит. Джерри, будучи армейским сопляком, имел связи, и он был единственным сыном в семье, поэтому сразу же попал в трудную ситуацию. Но я застрял. Итак, я записался и увидел, как армия сокращается.
“Ты гей?” он спросил меня.
“Абсолютно”, - сказал я.
“У вас есть какие-нибудь проблемы с ношением оружия?” он спросил.
“Нет. Если бы у меня был пистолет, я бы застрелил капитана, прежде чем перевалил через какой-нибудь холм”.
Я был полон бравады, но в конце концов меня уволили со службы из-за плоскостопия.
Пока я изучал музыкальные сцены города, я познакомился с группой в Уильямсбурге. "Барракуды" обычно репетировали в подвале здания, которым владели родители лидера группы. Его звали Карлос Канкель, и ему был около двадцати одного года. Карлос и его друг Алан Розен оба играли на гитаре, и у них был саксофонист, а брат Карлоса играл на барабанах. Мне было всего около семнадцати, но я часто стоял снаружи и слушал, как они тренируются. Однажды я познакомился с Карлосом, и он сказал мне, что его брат только что женился и уходит из группы.
“Спускайся и поиграй с нами”, - сказал он мне.
Я жил примерно в пятнадцати кварталах от них, так что моя мать помогла мне отнести мои барабаны в подвал. Она ждала снаружи на улице, пока я проходил прослушивание, и, наконец, я вышел.
“Ма, я получил работу!” Я сказал.
Нашей первой работой была бар-мицва. Мне пришлось надеть ермолку на голову и играть “Хава Нагила”. Нам заплатили двадцать пять долларов, и мы должны были поесть. Это было здорово, мой первый профессиональный концерт. Конечно, я отдавал маме половину своего заработка.
После этого мы играли в барах, на свадьбах, во всем. В конце концов мы получили постоянную работу в местном мафиозном притоне под названием King's Lounge. Парни приходили с кольцами на мизинцах. “Как у тебя дела?” они бы сказали, и у каждого из них была своя девушка с большими сиськами.
Карлос и не подозревал об этом, но именно благодаря ему я в конце концов решил, что собираюсь сделать музыку своей карьерой. Однажды вечером мы с ним пошли посмотреть, как Джоуи Греко и The In Crowd играют в "Метрополе", на углу Бродвея и Пятьдесят восьмой улицы. "Метрополь" был одним из самых популярных мест для прослушивания музыки в городе. В передней части заведения был длинный бар с зеркалом от пола до потолка за ним и эстрадой, где выступали как группы, так и эти девушки из go-go. Музыка звучала без остановки с утра до вечера, и огромная толпа собиралась снаружи на тротуаре, чтобы понаблюдать за девушками и послушать группы.
Когда мы добрались туда, я разговаривал с Джоуи, которого знал по Деревне. Он сказал мне, что его барабанщик сломал ногу, и спросил, не заменю ли я его на этом концерте, который должен был продлиться все лето. Меня даже не волновали 125 долларов в неделю, которые я мог бы зарабатывать. Я был в восторге, потому что Джин Крупа играл там в то же время.

Daily Star сегодня.

Крупа был моим кумиром. Встретиться с ним было моей мечтой, и теперь у меня появился шанс открыться ему! Для меня он был золотым стандартом, величайшим барабанщиком в мире, более великим, чем Бадди Рич, более великим, чем Джо Морелло, более великим, чем Луи Беллсон. Я, должно быть, сто раз смотрел его биографический фильм "История Джина Крупы". Раньше я приходил домой, зачесывал назад волосы и пытался двигаться, как он.
Я начал выступление и смог увидеть его вблизи. Он был одним из самых приятных джентльменов, которых вы когда-либо хотели бы встретить, но вы могли бы сказать, что он не был счастлив на данном этапе своей жизни. Это был не тот Крупа, который играл с биг-бэндом Бенни Гудмана, даже не тот Крупа, у которого была своя собственная группа из сорока человек. Его арестовали за марихуану, за хранение двух косяков, в сороковых годах, и он потратил большую часть своих денег, борясь с обвинением, но все равно должен был отсидеть три месяца. Это отняло у него много сил. Затем эра свинга сошла на нет, но он все еще преуспевал в период бибопа. Так что теперь ему было пятьдесят два, но выглядел он на шестьдесят два. Его волосы поседели, и он казался немного сломленным. Я помню, как однажды вечером проходил мимо его гримерной, а он сидел перед зеркалом, курил и пил из бутылки скотча J&B, медленно надевая галстук-бабочку, потому что он всегда носил смокинг. Это был навязчивый, меланхоличный образ - видеть моего героя таким. Как могучие могли пасть.
Но я все еще благоговел перед Джином. Должно быть, я был занозой в его заднице, рассказывая ему, как я боготворил землю, по которой он ходил, но он всегда был сердечен. Он показал мне несколько приемов игры на барабанах и всегда подбадривал меня.
“Ты справился, малыш”, - говорил он. “Когда-нибудь ты мог бы стать кем-нибудь”.
Мое сердце забилось сильнее, когда я услышал это из его уст.
Это было все, что мне нужно было услышать. Примерно в середине этого концерта я столкнулся лицом к лицу со своей матерью. Тогда я учился на втором курсе средней школы.
“Я хочу бросить школу. Я хочу играть в группе, и я обещаю тебе, что у меня это получится”, - сказал я.
“Тебе не обязательно рассказывать мне всю историю целиком”, - сказала она. У нее действительно не было проблем с тем, что я не возвращался в школу. Она знала, что я ненавидел это. Она знала, что, играя в клубах, я буду держаться подальше от улиц. И она вспомнила обещание, которое я дал ей однажды, когда мы проходили мимо Мэдисон-сквер-Гарден: “Ма, когда-нибудь я сыграю в этом зале”, - поклялся я.
Мой отец тоже согласился с этим. Он ненавидел раздражение из-за того, что я выходил поздно ночью, не зная, где нахожусь, особенно когда я возвращался домой с запахом дешевого вина и настроем.
Но у моей бабушки ничего этого не было.
“Не волнуйся, я собираюсь сделать это со своей музыкой”, - сказал я ей.
“Чушь собачья! Найди работу! Подстричься! Закончить школу. Я не хочу слышать об этих барабанах”, - разглагольствовала она. “Ты спятил. Найди настоящую мужскую работу, стань полицейским или пожарным”.
Но теперь пути назад не было. Я почувствовал вкус ночной жизни в городе. Я брал домой приличную сумму мелочи, достаточную, чтобы купить свой первый хромированный малый барабан. Теперь я мог бы раздобыть несколько классных ниток. И я встречался с девушками, которые обращали на меня внимание, когда я был на этой сцене. Наконец-то никто не придирался ко мне. Мне не нужно было бороться, чтобы привлечь к себе внимание. Я получал любовь через музыку, и это был единственный путь.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ
Я попробовал Бродвей, но после того, как концерт в "Метрополе" закончился, я вернулся в King's Lounge в северном Уильямсбурге, играя для мальчиков с кольцами на мизинцах. Однажды вечером во время перерыва ко мне подошел парень.
“Я хочу, чтобы мой племянник посидел и поиграл”, - сказал он.
Тогда я был дерзким ребенком. У меня была прическа "Битлз", и я был одет в черный жилет с галстуком в горошек, белую рубашку, узкие брюки и ботинки "Битлз".
“Никто не играет на моих барабанах”, - отмахнулся я от парня.
Он бросил пятидесятидолларовую купюру на мой бас-барабан. “Ребенок будет сидеть”, - твердо сказал он.
А потом он одарил меня взглядом, который мог убить.
“Без проблем”, - кротко сказал я и положил купюру в карман.
Это было мучительно - играть в мафиозном заведении. Я почти ожидал увидеть бомбу, влетевшую в окно. Каждый раз, когда дверь открывалась и кто-то входил, я боялся, что это может быть парень, который собирается вытащить автомат из-под куртки и просто выровнять косяк. Но однажды ночью летом 1966 года кто-то особенный вошел в эти двери. Она была крошечным созданием с длинными, шелковистыми, красивыми черными волосами и действительно милым личиком. Я бы хотел ухватиться за это, сразу же подумал я. Так что я был весь в ней.
Мы разговаривали между каждым перерывом, и она сказала мне, что ее зовут Лидия Дилеонардо, милая итальянская девушка. На следующий день было четвертое июля, поэтому я пригласил ее поехать со мной на Кони-Айленд. Мы добрались до пляжа, и я старался быть очень хладнокровным. Я закурил сигарету, пепел попал мне в глаз, и я почувствовал себя идиотом. Но как только я уложил ее на песок, я был полностью поглощен этим. Мы целовались как сумасшедшие. Я не думаю, что это была любовь с первого взгляда, но мы продолжали встречаться. Она приезжала по выходным и смотрела, как я играю. Мы ходили в кино и тусовались.
В конце концов я попросил ее успокоиться. Почему бы и нет? Она была действительно умной, ходила в школу на бухгалтерию. Там, в Бруклине, если вы собирались привести девушку домой к маме и папе, вам нужна была итальянка, или ирландка, или даже хорошая еврейская девушка. А Лидия для меня была Белла Донна, Мать Мария. Настоящая красавица. Мои родители любили ее.
Ее родители - это совсем другая история. Они были настоящими итальянцами с Сицилии. У них было трое сыновей и Лидия. Однажды вечером она привела меня домой на воскресный ужин, чтобы познакомиться с ними, и это было прямо из "Угадай, кто придет на ужин?" Вся семья собралась за столом, на котором было изобилие еды. Ее отец сидел во главе стола, перед ним стоял галлон домашнего вина. Ее мама, папа и ее братья продолжали оглядывать меня с ног до головы. И они видели тощего ребенка с волосами до груди, и им ни капельки не нравилась эта картина. С таким же успехом я мог бы быть черным или геем. Я был врагом. Они презирали все, что символизировали мои длинные волосы. Что еще хуже, я хотел быть музыкантом — не дантистом, не автомехаником, даже не сантехником. В их глазах я был бездельником.
Но нам было все равно. После того, как мы начали встречаться, мы впервые занялись сексом в спальне мамы Джерри Нолана. Потом иногда Лидия прогуливала школу и приходила в дом моей бабушки, и мы занимались любовью днем. Тогда нам приходилось держать все в секрете, потому что, если бы ее семья узнала, они убили бы нас обоих.

И если бы Лидия узнала о Линде, она могла бы убить меня. Пока я встречался с Лидией, я тайком уходил повеселиться с маленькой хитрой блондинкой, чья мать владела похоронным бюро. Линде было всего шестнадцать, на два года младше Лидии, и я был от нее без ума. Я забирал Лидию домой, а затем тайком отправлялся в похоронное бюро, где мы с Линдой целовались в гробах, странно, но это правда.
Когда я не сбегал тайком повидаться с Линдой, я сбегал тайком повидаться с Джерри Ноланом. Родители Лидии жили всего в нескольких кварталах от Джерри в Квинсе. После свидания я обычно говорил Лидии, что иду домой, а потом шел к Джерри домой. Мы оба хотели быть знаменитыми и знали, что имидж - это все, поэтому мы сидели перед лампой для загара, а затем делали себе маски для лица с кремами и лосьонами, которые были у Джерри. Джерри ходил в школу парикмахеров и подстригал мои волосы бритвой. Мы выглядели как два альфонса!
Когда я встретил Лидию, я все еще играл с Барракудами. Но это довольно быстро надоедало. Мы все еще играли такие инструменталы, как “Tequila” и “Wipeout”, а также немного Motown и немного Beatles и Stones. Я настаивал на том, чтобы сыграть Прокола Харума или Хендрикса. Но Карлос был старше, ему было двадцать четыре или около того, и у него просто не было такого чувства. Ему нравился Motown, но он не был настолько без ума от британских групп вторжения.
Примерно в то же время я пошел посмотреть на группу моего друга Джоуи Лученти, и у него был парень по имени Пепи Дженнералли, который играл на отвратительном органе Фарфиса. Пепи был привлекательным блондином с голубыми глазами, притягивающим итальянских цыпочек. Он тоже не был счастлив в своей группе, поэтому присоединился к Barracudas, и мы вдвоем доминировали в группе. В конце концов Карлос ушел, и мы взяли Джоуи Лученти на гитару, моего друга Анджело Оппера на бас-гитаре и парня по имени Томми Вентимилья на саксофоне. Мы начали заниматься британской музыкой вместе с Motown и назвали себя the Sounds of Soul.
Мы играли по всему городу. Труди Хеллерс, "Ночная сова", "Кафе что?", "Пурпурный лук". Мы работали постоянно, играя по месяцу в каждом клубе. Через некоторое время мы все надели одинаковые двубортные костюмы и галстуки и выглядели шикарно. У нас даже были концерты за городом.
В далеком 1967 году было удивительно, сколько ненависти и презрения можно было вызвать, просто нося длинные волосы и одеваясь как Джими Хендрикс. Но мне было все равно. Я все время хотел выглядеть как звезда. Джерри называл это “профилированием”. Мы сидели в его квартире, прикидывая, что надеть, чтобы люди пялились на нас. Мы были полными нонконформистами, полными бунтарями. В некотором смысле, мы только что перешли в другую банду.
Я выходил из своей квартиры в фиолетовой атласной рубашке, золотых брюках и бархатном пиджаке и шел пешком к метро. Всю дорогу пуэрториканцы свистели мне вслед и называли меня пута, что означает шлюха, или пако, что означало гей. Они издавали звуки поцелуев и говорили: “Пако, Пако, соси мой член, детка”. Но мне было все равно. Я был крут, насколько это касалось меня.
Когда я вернулся домой, это была совсем другая история. Мои родители переехали в Грин-Пойнт и жили над баром. Я снова жил с ними, и у меня была классная комната. Я покрасил потолок в черный цвет и нарисовал на нем звезды, чтобы он выглядел как галактика. Мои мама и папа даже выращивали для меня травку у себя на крыше — вот какие они были классные. (Конечно, когда я наконец сказал им, что это зеленое растение с листьями, которое они с таким удовольствием выращивали, было в горшке, они взбесились.) Мой папа встречал меня у метро в четыре утра, когда я возвращался со своих концертов в Деревне, и помогал мне с моими барабанами. Нам приходилось толкать барабаны пятнадцать кварталов, и польские пьяницы, выходившие из баров, высмеивали меня. Если бы у меня не было концерта, если бы я просто тусовался в клубе в Деревне, они преследовали бы меня всю дорогу домой, а если бы догнали, то толкали бы меня, дергали за волосы, вытаскивали складной нож и угрожали отрезать их. Раньше я думал, ты, ублюдок, пятью годами раньше я бы, блядь, сломал тебе колени битой. Но теперь я хотел быть рок-звездой, поэтому мне пришлось это вытерпеть.
Я даже получил это дерьмо на дороге. Однажды в северной части штата Нью-Йорк играли Sounds of Soul, и мы проголодались. Мы заехали на стоянку грузовиков, и они послали меня за едой. Я сел, заказал несколько гамбургеров, и эти два здоровенных дальнобойщика сели по обе стороны от меня. Один из них наклонился к другому и сказал: “Держу пари, я мог бы ударить его так сильно, что мой кулак мог бы пробить ему мозги”. Затем другой парень описал, какие пытки он со мной сотворит. Они начали называть меня Златовласка, и я испугался и выбежал за дверь. И они побежали за мной.
Томми был за рулем, и он увидел, как я бегу к фургону с этими двумя огромными дальнобойщиками, наступающими мне на пятки, поэтому он начал убегать. Тем временем Пепи открыл заднюю дверь фургона, и как только я догнал его, он схватил меня и втащил внутрь. Мы развернулись и показали этим двум засранцам средний палец.
"Звукам души" пришел конец, когда наш саксофонист Томми был призван в армию и отправился во Вьетнам. Мы были опустошены, но продолжали жить. Мы хотели играть больше оригиналов, поэтому сменили название на the Brotherhood и начали включать в наш сет несколько оригиналов. Это не слишком хорошо сочеталось с клубами верхнего города.
“Что, черт возьми, это было за дерьмо?” - врывался к нам владелец после шоу. “Я говорил вам, ребята, что хочу послушать ”Зеленый бубен"." И тогда нас уволили бы.
Тысяча девятьсот шестьдесят восьмой год был прекрасным временем для того, чтобы стать музыкантом. Вы могли увидеть, как величайшие группы мира играют в Ист-Виллидж в Филлмор-Ист Билла Грэхема и в театре Андерсона в соседнем квартале. Я никогда не забуду, как сидел на балконе отеля "Филлмор" и смотрел на самолет Джефферсона. Я видел там премьеру "Кто" Томми. Я видел Хендрикса, the Doors, Савоя Брауна, Артура Брауна, Ван Моррисона. Клетки моего мозга просто взорвались бы, услышав все эти замечательные вещи.

Classic Rock UK Special - Kiss 2023 – 148 стр., 216 Мб, PDF

https://userupload.net/829cnecgmrra

https://dropgalaxy.vip/lwo8ro5v2ylr

https://novafile.org/file/then4tbg3inl

Но лучшим был ночной клуб Стива Пола "Сцена". Все мы, молодые музыканты, тусовались бы там, в арахисовой галерее, и ждали, когда все звезды придут и сыграют джем. Однажды вечером я пошел туда с Джерри и увидел, как Хендрикс джемует с Бадди Майлзом и Джонни Винтером. Мои гребаные яйца ударились об пол. Однажды вечером Дженис Джоплин вошла с Джимом Моррисоном после того, как они отыграли двойной счет в "Филлморе", и Дженис достала из сумки бутылку Southern Comfort и продолжала доливать бурбон в стакан, который заказала.
В другой раз Стиву Полу удалось заполучить в свои руки предварительную копию белого альбома The Beatles. Когда я впервые увидел The Beatles на шоу Эда Салливана, я не был от них без ума. Тогда я любил Камни. Но потом я по-настоящему увлекся "Битлз" и их текстами, и они изменили мою жизнь. Я начал носить прическу сержанта Пеппера, отрастил усы, как у Пола Маккартни, а потом вошел в образ Леннона, весь в белом, в белых кроссовках, с длинными прямыми волосами и очками в проволочной оправе. Ожидание нового альбома "Битлз" было похоже на ожидание подарка от богов.
Они заперли дверь в полночь, и Стив Пол вышел и сказал: “Заткнитесь все на хрен”. Во всем ночном клубе было слышно, как падает булавка. И он прокрутил этот альбом от первой до четвертой стороны насквозь, и это было так, как будто Бог говорил через эти динамики. Мы приняли эти песни за закон.
Мы бы тоже создавали свою собственную музыку, неофициально. Каждое воскресенье мы встречались у фонтана в Центральном парке, и там люди джемовали с гитарами и бонго, люди говорили о музыке и политике, ходили по заведениям.
Все это подтолкнуло нас к желанию делать больше оригиналов. К тому времени мы с Пепи сошлись с гитаристом по имени Кевин Риз и басистом по имени Питер Шандис, и мы основали группу под названием Nautilus. Пепи и я были лучшими музыкантами в группе; мы поддерживали прочный фундамент. Я не был фронтменом, но я спел большинство наших песен. Кевин был наполовину черным, наполовину белым с зелеными глазами. Он был великолепен. Он не мог играть так здорово, но он напомнил мне молодого Хендрикса, и у него было великолепное сценическое присутствие. В те дни казалось, что то, как ты выглядишь, почти так же важно, как и то, как ты играешь. И он выглядел великолепно. И Питер Шандис тоже. Он жил в Деревне, и это само по себе впечатляло. Он был настоящим ребенком ненасильственной любви хиппи, с одной из тех стрижек типа Byrds с челкой. Отличный имидж, не такой уж отличный басист. Итак, мы играли в том же клубном ритме, только с более тяжелым звучанием, основанным на британском вторжении.
Мы выступали по всему Восточному побережью, но одной из наших опор был клуб на Сорок второй улице и Третьей авеню под названием the Headliner. Однажды днем осенью 1969 года мы репетировали там, и этот парень вошел в сопровождении сногсшибательной красотки. Ему было за тридцать, блондин с редеющими волосами, но крепкого телосложения, парень весом в двести фунтов. У него был бульдожий вид, как будто он был парнем, с которым не хотелось пересекаться. Его девушка была немного моложе, огненно-рыжая, с великолепным лицом и сногсшибательным телом. Он представил ее как Кэти и сказал, что его зовут Джек О'Брайен, что было странно, потому что он выглядел примерно таким же ирландцем, как и я.
Но что нас сразу же покорило, так это то, что он сказал, что является близким другом Боба Сегера, чья группа the Bob Seger System только что выпустила свой первый хит. Он помогал продюсировать альбом и был близок со всеми музыкальными деятелями детройтской сцены, сказал он нам. Сейчас он и его девушка жили в Нью-Йорке, и он хотел присоединиться к группе, возможно, управлять ими, как Брайан Эпштейн делал с the Beatles, или, может быть, даже петь с ними, поскольку он тоже был певцом. Он сказал, что слышал, как мы играли, и ему понравилось то, что он услышал.
Поэтому, угостив нас выпивкой, он пригласил группу в свой пентхаус, чтобы продолжить дискуссию. Я бросил один взгляд на его кольцо с огромным бриллиантом, его золотой "Ролекс" и золотые украшения, а также на еще больший камень Кэти, и я понял, что он настоящий. Это было переходное соединение, в котором мы так отчаянно нуждались. Мы проследовали за ним мимо швейцара к его квартире. Выглянув из больших панорамных окон, мы увидели захватывающий вид на городской пейзаж. И мы впитывали все, что он говорил. “Я собираюсь заключить с вами сделку, ребята, вы великолепны”, - с энтузиазмом заявил он. “Прежде всего, мы должны достать тебе приличную систему ПА. Потом мы поедем к нам на Лонг-Айленд, и вы, ребята, сможете спрятаться там, писать и репетировать. Я буду периодически выходить и посижу с тобой. Мы устроим шоу вместе и заключим сделку. И не волнуйся, я за все заплачу.”
Несколько дней спустя Джек позвонил и сказал нам, чтобы мы взяли фургон U-Haul. Мы встретились с ним, и он сказал нам ехать на какую-то стоянку, где заставил нас снять номерные знаки с двух машин и поставить один из них на наш фургон. Каким бы крутым я ни был, я никогда в жизни не делал ничего подобного. Это должно было послужить нам подсказкой, что Джек не тот, за кого себя выдает. Затем он заставил нас остановить фургон перед музыкальным магазином Мэнни на Сорок восьмой улице, где Кэти сидела в лимузине и ждала нас. И Джек, и Кэти в тот день были в париках, и это показалось нам немного странным, но мы не придали этому особого значения. И мы, конечно, не придали этому значения, когда двое парней, работавших в Manny's, вытащили эту замечательную акустическую систему Altec Lansing и помогли нам установить ее в фургон. Потом Джек дал нам какие-то таблетки, которые были как ускорители, так и снотворные одновременно. После того, как мы доставили ПА на склад отца Пепи, я почувствовал себя так странно, что подумал, что умру. Я потерпел крупную аварию, но у меня все еще было это затяжное чувство, что что-то было действительно странным.
Мы взяли все наше оборудование, включая орган Пепи B-3 Hammond, мой набор барабанов, два больших усилителя, несколько больших фендеров и акустическую систему, и поехали в дом Джека на Лонг-Айленде. Это был не особняк ни при каких обстоятельствах, но дом был достаточно милым, и у него был большой подвал, где мы разместили наши вещи. Мы начали работать над песнями, и Джек приезжал каждые выходные, подкидывал нам немного денег и слушал материал.
“Что у тебя есть?” он говорил, и мы играли ему песни. “Это довольно хорошо”, - улыбнулся он. Мы продолжали просить его посидеть и спеть, но он продолжал отталкивать нас. “Мне не хочется этого делать в эти выходные, у меня сегодня болит горло. В следующий раз”, - говорил он. “Но продолжай практиковаться. Мне нравится то, что я слышу”. Затем он снял немного наличных со своей пачки и бросил ее на стол. Это продолжалось месяцы за месяцами. Тогда я встречался с Лидией, и она время от времени приходила в гости, но мы были поглощены нашей музыкой. Это был наш большой прорыв, и мы, конечно же, не собирались все испортить.

Примерно через пять месяцев после этого начали закрадываться некоторые сомнения в том, что мы делали. Каждый раз, когда мы просили Джека спеть с нами, у него находилось какое-нибудь оправдание. И у нас началась каютная лихорадка. Мы все хотели выйти, выступить и опробовать материал, который мы писали и репетировали. Плюс мы начали расспрашивать, кем на самом деле был этот парень Джек. Каждый раз, когда они с Кэти приезжали к дому, они ездили на другой роскошной машине. И они уходили в свою комнату, на двери которой был огромный висячий замок. К тому же не нужно было быть нейрохирургом, чтобы понять, что они оба большую часть времени сидели на метамфетамине. Мы хотели встретиться с Джеком лицом к лицу, сказать ему, что хотим уйти оттуда, но боялись поднимать эту тему. Однажды, как раз перед тем, как Джек и Кэти должны были выйти, мы все покурили немного травки, и Пепи решил, что он собирается поговорить с Джеком. В тот вечер мы все сидели за обеденным столом. Мы с Пепи, Кевином и Питером были под кайфом от травки и хихикали, но Джек и Кэти были под кайфом от спида.
“Послушай, Джек”, - внезапно сказала Пепи. “Мы начинаем уставать от этого дерьма. Мы пришли сюда, чтобы сделать это, но все, что мы делаем, - это репетируем в подвале. Мы хотим выбраться отсюда и поиграть”. За столом сразу же воцарилась тишина. Пепи еще немного рассказал о том, как мы просто собирались уходить. Джек просто сидел и смотрел на Пепи.
«Действительно?» наконец он сказал. А потом он поднял свой стакан и швырнул его в Пепи, попав ему прямо в лоб. Стекло разбилось, и у Пепи потекла обильная кровь.
“Кто-нибудь еще хочет мне что-то сказать?” Джек уставился на Кевина, Питера и меня. Мы были в полном шоке. Я никогда не забуду его пронзительные, странные глаза.
“Эй, чувак, это было не круто”, - сумел возразить я.
“Заткнись на хрен”, - рявкнул он на меня. “Ты, блядь, никуда не пойдешь. Вот так все и будет. По-моему или ни за что.”
Мы вчетвером перепугались.
Джек и Кэти удалились в свою запертую комнату, а когда они вышли, на Кэти был парик и наряд, делавший ее похожей на пятидесятилетнюю женщину, а у Джека были усы, которые делали его совершенно другим.
“Вы, ребята, просто оставайтесь здесь и играйте”, - сказал он, а затем они ушли.
Я позвонил Лидии и сказал: “Мы собираемся убираться отсюда. Мой приятель рассказал мне о концерте в Кеннебанкпорте, штат Мэн. Мы могли бы быть домашней группой для этого братства, и они будут платить нам зарплату. Мы будем жить в задней части бара, они будут нас кормить. Мы просто должны убираться отсюда — этот парень Джек опасен”.
Мы улизнули, арендовали грузовик, загрузили его, сорвались с места и поехали в Мэн. Мы думали: “Вау, мы свободны, мы сбежали от этого гребаного парня, спасибо тебе, Иисус! Это последний раз, когда мы когда-либо увидим Джека”.
Примерно в середине лета мы как-то вечером играли, и я посмотрел на публику, а там за столиком сидели Джек и Кэти. Мы все стали белыми, как привидения. Я помню, как Пепи сказал: “Срань господня, он в зале”. Я не знал, что сказать. Наверное, это было худшее, что мы когда-либо играли, все было не в тональности, и вы могли слышать, как наши голоса дрожали, когда мы пели. Когда мы закончили, подошел официант и сказал: “Вон там за столиком парень, который хочет угостить вас выпивкой”.
Итак, мы подошли к столу, сели, и Джек сказал: “Вас, ребята, не было дома, когда мы вернулись. В чем дело?” Я сказал: “Ну, ты ударил Пепи стаканом. Мы были там уже четыре или пять месяцев, работая с тобой, ты никогда по-настоящему не пел с нами, ты сказал, что поможешь нам заключить контракт на запись. Мы написали все эти новые песни, мы хотели опробовать их на публике”. Я продолжал и продолжал.
“Ну, теперь не волнуйся, все изменилось”, - сказал Джек. “Я собираюсь петь в группе, я заключил с нами сделку, мы собираемся поехать в Детройт и сделать нашу первую запись”. У него снова все было хорошо и розово.
“Когда ты заканчиваешь здесь?” - спросил Джек.
“Еще пара недель”, - сказал я.
“Хорошо, я вернусь с Кэти, и мы поможем тебе отвезти вещи обратно на Лонг-Айленд. Я хочу, чтобы ты познакомился с некоторыми из моих новых продюсеров”. Он записал это.
Поэтому мы решили попробовать еще раз. Мы вернулись в дом на Лонг-Айленде, и как только мы загрузили все обратно, он посмотрел на нас и сказал: “Знаете что? Теперь ты, блядь, никуда не можешь пойти. Ты думаешь, что мог бы трахнуть Джека О'Брайена и сбежать отсюда?”
Весь его характер изменился. На следующий день, после того как Джек и Кэти ушли, мы взломали замок и вошли в их комнату. Мы хотели точно знать, с кем имеем дело. Первое, что мы увидели, была эта большая машина, похожая на поддельный печатный станок. Наши подозрения подтвердились, когда мы открыли ящик стола и увидели стопки купюр крупного достоинства, склеенных скотчем и засунутых в пакеты. Затем мы открыли другой ящик, и там были стопки чековых книжек, на каждой из которых стояло разное имя — мистер Джерри Джонс, мистер и миссис К. Лоутон и так далее. Мы открыли шкаф, и там были парики, фальшивые бороды, фальшивые усы, одежда стариков и косметика. Затем мы открыли еще один ящик и нашли его арсенал. У него было шесть винтовок "Винчестер", до хрена 38-го, 45-го и 9-миллиметрового калибров.
В ту ночь Джек и Кэти вернулись. Когда они увидели, что мы вломились в их комнату, Джек вернулся со взведенным винчестером.
“Сегодня все вы, ублюдки, будете спать вместе на гребаном полу в гостиной. Вот что я тебе скажу, у меня даже есть кое-что, чтобы убедиться, что ты не уйдешь”. А потом он вошел в комнату и вышел с двумя большими доберман-пинчерами. У меня есть страх перед собаками, поэтому я сразу же начал дрожать и сходить с ума. Пепи такой: “Ты должен расслабиться”.
“Пошел ты, посмотри на этих гребаных собак”, - сказал я.
Представьте, что я чувствовал, съежившись на полу гостиной, когда возбужденный маньяк прямо из "Файлов правосудия" щелкал своим винчестером, когда он ходил вокруг, а его большие, злобные доберманы кружили вокруг своей добычи. Время от времени Кэти присоединялась к сцене, и даже у нее был пистолет 38-го калибра в кармане блузки. Теперь я был убежден, что они просто собирались порезать нас, похоронить на заднем дворе и украсть наше оборудование. Я полагал, что они уже делали это раньше с другими ничего не подозревающими амбициозными группами.

Эйс и Питер отказались принять участие в "последнем" концерте Kiss в декабре в Нью-Йорке. Джин уговаривал их несколько раз.

Daily Star сегодня.

В ту ночь мы лежали там, а потом на следующий день, так или иначе, они снова вышли, и я сбежал — я выбрался через эту заднюю дверь, протиснувшись через маленькую собачью заслонку. Должно быть, я прошел много миль, но добрался до телефонной будки и позвонил Лидии. “Вы должны созвать армию и все войска. Позови Билли, повара из штата Мэн. У него есть фургон. Ты должна подняться и забрать нас, потому что этот парень собирается убить нас, и ты никогда больше меня не увидишь”. И они это сделали. Прошел день, и мы сказали Джеку: “Наши друзья приедут за нами”. Он сказал: “О, правда?” И мы сказали: “Да, они приедут завтра”. Он сказал: “Это может быть большой ошибкой для всех”. И мы думали, что это будет похоже на массовое убийство, что он позволит им войти, а потом убьет нас всех и уйдет.
В ту ночь собаки снова окружили нас. Они подходили к моему лицу, и я слышал, как они дышат. В ту ночь никто не сомкнул глаз. На следующий день мы с нетерпением ждали, когда, наконец, услышали звук клаксона снаружи. Через несколько секунд раздался стук в дверь, и Джек открыл ее. Мы выглянули наружу и увидели Лидию, подружку Пепи, и Билли, шеф-повара из Кеннебанкпорта, штат Мэн, который сидел за рулем своего старого грузовика Chevy panel пятидесятых годов выпуска.
Джек убрал свой Винчестер с глаз долой, а затем вышел наружу, чтобы встретиться с ними лицом к лицу. Когда он увидел, что они все выстроились в ряд, он понял, что не сможет перестрелять всех, поэтому пришли наши друзья. Мы бросились вниз в подвал и начали перетаскивать все наше снаряжение из дома в грузовик. Все это время Джек стоял снаружи со своими двумя собаками, выглядя смущенным. Как только мы погрузили последний кусок в грузовик и были готовы уехать, Джек подошел ко мне.
“Когда-нибудь я убью тебя, черт возьми”, - зловеще прошептал он. “Ты никогда не узнаешь когда, но когда-нибудь я, блядь, убью тебя”.
В течение многих лет, когда я вставал за барабаны, у меня было ощущение, что это будет — бум! Боже, я надеюсь, что эта книга не пробудит старую вендетту. Но почему-то я не думаю, что Джек добрался до гражданства старшего поколения.
Теперь, когда я вернулся в город с Лидией, у меня появилось ощущение, что она серьезно относится к нашим отношениям. Мои отношения с Джерри Ноланом в значительной степени испортились благодаря Лидии. Он ей на самом деле не нравился, и она ему на самом деле не нравилась. Мы с Джерри привыкли всюду ходить вместе, а теперь за нами увязалась моя девушка. Раньше они все время спорили. Я думаю, Лидия хотела, чтобы я был только для нее.
Жизнь с Лидией не была ложем из роз. Мы много ссорились. Бруклинские цыпочки были особой породой, суровые и непреклонные, а Лидия была одной из самых крутых девчонок. Она была невысокого роста, но с бешеным характером. Если бы я ударил ее, она бы подобрала все, что было рядом с ней, и меня бы этим ударили. Она не приняла от меня ни хрена. Я вспоминаю прошлое и удивляюсь, как я мог сделать что-то настолько отвратительное, как ударить женщину. Я бы никогда не сделал ничего подобного сейчас. Но тогда я это сделал.
Жениться было бы все равно что подлить бензина в гребаный огонь. Поэтому, естественно, мы это сделали. Я сделал ей предложение в мае 1969 года, сразу после того, как мы посмотрели "Ромео и Джульетту". Этот фильм просто добрался до меня. Следующее, что я помню, это то, что я говорю: “Ты хочешь выйти замуж?” Мы использовали тематическую песню из фильма в качестве нашей свадебной песни.
Я сказал Лидии, что не собираюсь устраиваться на работу с девяти до пяти и, поскольку у меня не было денег, я не собирался ни за что платить, даже за свадьбу. Я собирался целеустремленно продолжать свою музыкальную карьеру, пока не добьюсь успеха. Так что, если бы мы собирались пожениться, ей пришлось бы работать с девяти до пяти. У Лидии с этим не было проблем: она верила в меня и была готова быть хорошей женой.
Мы поженились 31 января 1970 года. Будучи итальянкой, она хотела пышную свадьбу в большой церкви, поэтому устроилась на вторую работу в магазин одежды в деревне, чтобы оплатить ее. У нас был прием в большом зале, и я помню, что курил косяк с Джерри и ребятами в комнате наверху. “Это гребаная ошибка. Что ты делаешь, женясь?” Джерри сказал мне. Он был прав. Я не был готов жениться.
Но вечеринка была великолепной. Nautilus играл вместе с братьями Костелло, которые обычно открывали для нас в качестве хедлайнеров. Моя бабушка была там в инвалидном кресле, потому что к тому времени у нее был диабетический инсульт. На самом деле она не участвовала в программе, но она была там, благослови ее Бог. Позже мы продолжили вечеринку в доме Лидии, курили и пили.
Весной мы наконец-то отправились в наш медовый месяц. Мы получили совместный паспорт, чтобы сэкономить деньги, а затем впервые в жизни сели в самолет. Сначала мы отправились в Испанию — Мадрид и Барселону. Мы сидели в кафе на открытом воздухе и пили вино весь день, а потом гуляли по ночному городу. Но лучшее мы приберегли напоследок. Я стремился в Англию. У меня были скрытые мотивы. Я придумал визитные карточки и оставлял их везде, куда бы мы ни пошли. Я подумал, что, может быть, мне повезет и я найду кого-нибудь, кто ищет барабанщика.
Тем временем я совершал паломничества по местам, где играли "Битлз". На площади Пикадилли мы пошли посмотреть "Пусть будет так", последний фильм "Битлз". Тогда они были в процессе расставания, и я просто начал плакать, как ребенок. “О, Боже мой. Все кончено, все действительно кончено”, - лепетал я. Я записал весь фильм на маленький магнитофон и слушал его снова и снова.
Я ненавидел английскую еду, но мне нравилась одежда. Я зашел в один маленький магазинчик недалеко от Карнаби-стрит и выбрал этот красивый черно-золотой бархатный жакет. Владелец был приятным человеком. Я сказал ему, что я музыкант и надеюсь добиться успеха, и он взял несколько моих карточек, а затем рассказал нам о клубе под названием the Speakeasy, частном клубе после работы, куда можно пойти в мире музыки. Он пригласил нас, и мы пошли на встречу с каким-то многообещающим парнем по имени Элтон Джон.
Встреча с Элтоном стала для меня прозрением. Он сыграл “Твою песню”, и я заплакал — он был просто так хорош. Каждая новая песня была лучше предыдущей. Я никогда в жизни не слышал подобной музыки. Пока я наблюдал за его игрой, я понял, что никогда больше не смогу играть в “Knock on Wood” или “Foxy Lady”. Мне пришлось играть песни, которые никто раньше не слышал.
На следующее утро мы собирались ехать домой. Я надел свой новый вельветовый пиджак, пару только что купленных синих бархатных брюк-клеш, белую футболку с красными звездами и белый атласный шарф. Мои волосы были зачесаны наверх, как у Джими, и я надел темные очки, встал перед зеркалом в гостиничном номере и сказал: “Ты пойдешь домой и попадешь в оригинальную группу, и у тебя все получится. Тебе двадцать четыре, ты становишься слишком взрослым для этого дерьма. Сейчас самое время”.