Любимые стихи

Хотел в Алма-Ату - приехал в Воркуту. Строгал себе лапту, а записали в хор.
Хотелось "Беломор" - в продаже только "Ту". Хотелось телескоп, а выдали топор.
Хотелось закурить - но здесь запрещено. Хотелось закирять, но высохло вино.
Хотелось объяснить - сломали два ребра. Пытался возразить, но били мастера.
Хотелось одному - приходится втроем. Надеялся уснуть - командуют "подъем".
Хотел перекусить - закрыли магазин. С трудом поймал такси, но кончился бензин.
Хотелось полететь - приходится ползти. Старался доползти - застрял на полпути.
Ворочаюсь в грязи. А если встать, пойти? За это мне грозит от года до пяти.
Хотелось закричать - приказано молчать. Попробовал ворчать, но могут настучать.
Хотелось озвереть, кусаться и рычать. Пытался умереть - успели откачать.
Могли и не успеть. Спасибо главврачу. За то, что ничего я больше не хочу.
Психически здоров. Отвык и пить и есть. Спасибо. Всем привет. Палата номер 6.

Александр Башлачев

* * *
Чей-то Ангел-Хранитель дежурил всю ночь на балконе больницы,
наблюдал сквозь стекло, как пытались кого-то спасти.
Человек умирал, и ему уже пели нездешние, райские птицы,
а Хранитель всё ждал, и держался за сердце, готовясь к пути.

Человек уходил. Он смотрел на врачей воспалённо, незряче,
и холодные пальцы всё гладили, гладили край простыни…
А Хранитель бледнел за окном и жалел, что не может иначе –
ему велено ждать и встречать человека в начале пути…

Бестолковая ночь. Ветер бьёт по крылу и ломает сухую осину.
Ангел гнётся под ветром, и белые перья дрожат…
У больничных ворот перемерзшая рыжая псина
обреченно скулит… И Хранитель подумал про ад…

Еще шаг к небесам… Человек посмотрел за окно и почти улыбнулся
и Хранитель, сутулясь, в палату вошел, как чужой…
Засмеялась душа: «У меня ничего не болит! Я проснулся…
А куда мы теперь?..» И Хранитель ответил: «Домой…»

(с) Елена Исаева

***
Еду-еду на коне -
Просто восхитительно!
Вон козел бежит ко мне
Очень уж стремительно!
Вдруг верхом я на козле -
Это удивительно!
(с)Даниил Хармс.

Путаница

Жил в мужике богатый дом:
Пил хлеб, закусывал вином,
Стриг ножницы овечкой.
Доской рубанок он строгал,
В коня повозку запрягал,
Топил поленья печкой.
Он просыпался к вечерку,
Стегал кобылой вожжи,
Из пирога он пек муку,
Из пива делал дрожжи.
Сажал он в репе огород,
Воров поставил у ворот,
Чтоб под покровом мрака
Не влезла в дом собака.
Он в рыбах озеро удил,
Ему сынок жену родил,
А мышь поймала кошку.
Кормил он курами овес,
Землею удобрял навоз,
Хлебал отваром ложку.
Он на ночь хлев пускал в коров,
Срывал деревья с груши,
В деревню лес возил из дров,
На лодке плыл по суше.
Подковой молот он ковал,
Огнем горнило раздувал
И, выпачкавшись в бане,
Купался в грязном жбане.
Но вот, закончив зимний сев,
На шляпу голову надев,
Побрел он на пирушку.
В кругу заплаканных кутил
Он, спрятав трубку, закурил
И в пиво налил кружку.
Да не пришлось попировать:
Подвыпивший бродяга
По кулаку зубами хвать! -
И помер наш бедняга.
Ему могилу принесли,
Он встал живой из-под земли,
Отпел отца святого
И в пляс пустился снова!
(с)clerici vagantes

Константин Бальмонт

Я НЕ ЗНАЮ МУДРОСТИ

Я не знаю мудрости годной для других,
Только мимолетности я влагаю в стих.
В каждой мимолетности вижу я миры,
Полные изменчивой радужной игры.

Не кляните, мудрые. Что вам до меня?
Я ведь только облачко, полное огня.
Я ведь только облачко. Видите: плыву.
И зову мечтателей... Вас я не зову!

Бальмонт!
* * *

Будем как солнце! Забудем о том,
Кто нас ведет по пути золотому,
Будем лишь помнить, что вечно к иному,
К новому, к сильному, к доброму, к злому,
Ярко стремимся мы в сне золотом.
Будем молиться всегда неземному
В нашем хотенье земном!
Будем, как солнце всегда - молодое,
Нежно ласкать огневые цветы,
Воздух прозрачный и все золотое.
Счастлив ты? Будь же счастливее вдвое,
Будь воплощеньем внезапной мечты!
Только не медлить в недвижном покое,
Дальше, еще, до заветной черты,
Дальше, нас манит число роковое
В вечность, где новые вспыхнут цветы.
Будем как солнце, оно - молодое.
В этом завет красоты!

* * *
Вода в глазах не тонет — признак грусти.
Глаза в лице не тонут — признак страха.
Лицо в толпе не тонет — признак боли.

Боль, как пещера, вырыта в тумане —
в газообразном зеркале летейском,
толпящемся в преддверии страданья.

О, если б кто-нибудь в пещеру эту
своим лицом вошел, он бы услышал,
что боль поет, как взгляд поет в ресницах.

Черна, как нефть, готовая взорваться,
она плотней кассеты с кинопленкой,
где в каждом кадре увяданье мака,

где в каждом кадре мак меняет кожу,
и против шерсти зеркало ласкает,
оно в ответ чернеет и клубится.

Лицо в толпе не тонет и уходит.
Ему бы оглянуться, но в тумане
лишь взмахи весел, плеск и скрип уключин.

© Иван Жданов

Николай Гумилев

Так долго сердце боролось,
Слипались усталые веки,
Я думал, пропал мой голос,
Мой звонкий голос навеки.

Но Вы мне его возвратили,
Он вновь мое достоянье,
Вновь в памяти белых лилий
И синих миров сверканье.

Мне ведомы все дороги
На этой земле привольной...
Но Ваши милые ноги
В крови, и Вам бегать больно.

Какой-то маятник злобный
Владеет нашей судьбою,
Он ходит, мечу подобный,
Меж радостью и тоскою.

Тот миг, что я песнью своею
Доволен,— для Вас мученье...
Вам весело — я жалею
О дне моего рожденья.

ДЕШЕВАЯ РАСПРОДАЖА

Женщину ль опутываю в трогательный роман,
просто на прохожего гляжу ли -
каждый опасливо придерживает карман.
Смешные!
С нищих -
что с них сжулить?

Сколько лет пройдет, узнают пока -
кандидат на сажень городского морга -
я
бесконечно больше богат,
чем любой Пьерпонт Морган.

Через столько-то, столько-то лет
- словом, не выживу -
с голода сдохну ль,
стану ль под пистолет -
меня,
сегодняшнего рыжего,
профессора разучат до последних йот,
как,
когда,
где явлен.
Будет
с кафедры лобастый идиот
что-то молоть о богодьяволе.

Склонится толпа,
лебезяща,
суетна.
Даже не узнаете -
я не я:
облысевшую голову разрисует она
в рога или в сияния.

Каждая курсистка,
прежде чем лечь,
она
не забудет над стихами моими замлеть.
Я - пессимист,
знаю -
вечно
будет курсистка жить на земле.

Слушайте ж:

все, чем владеет моя душа,
- а ее богатства пойдите смерьте ей! -
великолепие,
что в вечность украсит мой шаг
и самое мое бессмертие,
которое, громыхая по всем векам,
коленопреклоненных соберет мировое вече,
все это - хотите? -
сейчас отдам
за одно только слово
ласковое,
человечье.

Люди!

Пыля проспекты, топоча рожь,
идите со всего земного лона.
Сегодня
в Петрограде
на Надеждинской
ни за грош
продается драгоценнейшая корона.

За человечье слово -
не правда ли, дешево?
Пойди,
попробуй,-
как же,
найдешь его!
В.В.М.

Сегодня осень...
Я не знал...
Я только что её заметил.
Мне подсказала листьев этих
Хохочущая желтизна.
Она умыла каждый куст
Пригоршнею последних вспышек.
Сначала я едва расслышал
Её ажурный грустный хруст,
Потом прозрел и одурев,
Глотнул голодными глазами
Взметнувшееся к небу пламя
Заженных осенью дерев...
Они парили над травой,
И опускался на колени...
И полоса успокоенья сменяла полосу тревог...
И золотые гроздья крон горели словно шкуры лисьи...
А это были просто листья,
Которые неся урон,
Шепча, что мир благословен,
Смиренно зябнули и висли...
Дымок сменяющихся мыслей тепло курился в голове...
И ветере пел...
И на дуще щемило...
/Вадим Егоров/

Октябрь

Мы осенние люди,
Волчьей ягоды сыть.
Выходи же, и будем
Прошлое ворошить.

Под лысеющим клёном,
Верхоглядом большим,
По канадским знаменам –
Выходи, пошуршим.

Компас сверим по стае,
Что висит над землёй,
Клином клин вышибая,
Заодно со слезой.

И помянем, помянем,
Благо, запасено
В шелестящем стакане
Молодое вино.

По раздетой природе
Как в лугах косари
Строем дворники ходят,
Кастеляны зари.

Машут метлами строго,
Листья пряные жгут,
Чтоб озябшему богу
Стало вери бы гут.

Чтоб в одной небывалой,
Неразменной стране,
Пахнуть осенью стало –
В помещеньях и вне.

Там ещё с Первомая
Одинокий народ
Тяжкий крест пропивает,
Да никак не пропьет.

И в орлёные кружки
Скоро так же, как встарь,
Ежемесячной юшкой
Истечёт календарь.

Как посмела ты, подлая, как посмела!
Тебя мало сослать в деревню,
Выдать замуж за кельтибера,
Что мочою себе зубы чистит,

Иль под цвет души — за абиссинца.
О наглая! Катулла я твердила,
Бродя по дому тихо, — и светильник,
В углу стоявший, тень мою длинил.

Она вбежала, топая, из кухни,
Таща макрель на золоченом блюде,
И наступила прямо мне на — тень —
На голову, а после на предплечье!

А тень моя ее дубленой кожи —
Ведь знает же! — болимей и нежней.
Когда б тебя на той же сковородке
Зажарить с благородною макрелью,

И то тебе бы не было так больно,
Как мне — когда ты к полу придавила
Своей ножищей — тень от завитка.


(С) Елена Шварц

Октябрьский миф

Мне тоскливо. Мне невмочь.
Я шаги слепого слышу:
Надо мною он всю ночь
Оступается о крышу.

И мои ль, не знаю, жгут
Сердце слезы, или это
Те, которые бегут
У слепого без ответа,

Что бегут из мутных глаз
По щекам его поблеклым,
И в глухой полночный час
Растекаются по стеклам.

Иннокентий Анненский

Не пойму, почему столько тоски про осень и про дождь.
Осень и дождь скорее связаны со спокойствием и замиранием.
Самое любимое время года после зимы.

ГОМБОРСКИЙ ЛЕС

В Гомборском лесу на границе Кахети
Раскинулась осень. Какой бутафор
Устроил такие поминки о лете
И киноварь с охрой на листья растер?

Меж кленом и буком ютился шиповник,
Был клен в озаренье и в зареве бук,
И каждый из них оказался виновник
Моих откровений, восторгов и мук.

В кизиловой чаще кровавые жилы
Топорщил кустарник. За чащей вдали
Рядами стояли дубы-старожилы
И тоже к себе, как умели, влекли.

Здесь осень сумела такие пассажи
Наляпать из охры, огня и белил,
Что дуб бушевал, как Рембрандт в Эрмитаже,
А клен, как Мурильо, на крыльях парил.

Я лег на поляне, украшенной дубом,
Я весь растворился в пыланье огня.
Подобно бесчисленным арфам и трубам,
Кусты расступились и скрыли меня.

Я сделался нервной системой растений,
Я стал размышлением каменных скал
И опыт осенних моих наблюдений
Отдать человечеству вновь пожелал.

С тех пор мне собратьями сделались горы,
И нет мне покоя, когда на трубе
Поют в сентябре золотые Гомборы,
И гонят в просторы, и манят к себе.

© Н.Заболоцкий

2Dariya:

>Не пойму, почему столько тоски про осень и про дождь.
>Осень и дождь скорее связаны со спокойствием
>и замиранием.
>Самое любимое время года после зимы.

Извините за минор! Вот специально для Вас -

Октябрь

Вот на ветке лист кленовый.
Нынче он совсем как новый!
Весь румяный, золотой.
Ты куда, листок? Постой!

Берестов В.Д.

Октябрь

Люблю октябрь, угрюмый месяц,
Люблю обмершие леса,
Когда хромает ветхий месяц,
Как половина колеса.
Люблю мгновенность: лодка... хобот-
Серп... полумаска... леса шпиц...
Но кто надтреснул лунный обод?
Кто вор лучистых тонких спиц?
Морозом выпитые лужи
Хрустят и хрупки, как хрусталь;
Дороги грязно-неуклюжи,
И воздух сковывает сталь.
Как бред земли больной, туманы
Сердито ползают в полях,
И отстраданные обманы
Дымят при блеске лунных блях.

И сколько смерти безнадежья
В безлистном шелесте страниц!
Душе не знать любви безбрежья,
Не разрушать душе границ!
Есть что-то хитрое в усмешке
Седой улыбки октября,
В его сухой, ехидной спешке,
Когда он бродит, тьму храбря.
Октябрь и Смерть - в законе пара,
Слиянно-тесная чета...
В полях - туман, как саван пара,
В душе - обмершая мечта.

Скелетом черным перелесец
Пускай пугает: страх сожну.
Люблю октябрь, предснежный месяц,
И Смерть, развратную жену!..

Игорь Северянин

Еще не осень - так, едва-едва.
Ни опыта еще, ни мастерства.
Она еще разучивает гаммы.
Не вставлены еще вторые рамы,
и тополя бульвара за окном
еще монументальны, как скульптура.
Еще упруга их мускулатура,
но день-другой -
и все пойдет на спад,
проявится осенняя натура,
и, предваряя близкий листопад,
листва зашелестит, как партитура,
и дождь забарабанит невпопад
по клавишам,
и вся клавиатура
пойдет плясать под музыку дождя.
Но стихнет,
и немного погодя,
наклонностей опасных не скрывая,
бегом-бегом
по линии трамвая
помчится лист опавший,
отрывая
тройное сальто,
словно акробат.

И надпись 'Осторожно, листопад!',
неясную тревогу вызывая,
раскачиваться будет,
как набат,
внезапно загудевший на пожаре.
И тут мы впрямь увидим на бульваре
столбы огня.

Там будут листья жечь.
А листья будут падать,
будут падать,
и ровный звук,
таящийся в листве,
напомнит о прямом своем родстве
с известною шопеновской сонатой.
И тем не мене,
листья будут жечь.

Но дождик уже реже будет течь,
и листья будут медленней кружиться,
пока бульвар и вовсе обнажится,
и мы за ним увидим в глубине
фонарь
у театрального подъезда
на противоположной стороне,
и белый лист афиши на стене,
и профиль музыканта на афише.
И мы особо выделим слова,
где речь идет о нынешнем концерте
фортепианной музыки,
и в центре
стоит - ШОПЕН, СОНАТА No. 2.
И словно бы сквозь сон,
едва-едва
коснутся нас начальные аккорды
шопеновского траурного марша
и станут отдаляться,
повторяясь
вдали,
как позывные декабря.

И матовая лампа фонаря
затеплится свечением несмелым
и высветит афишу на стене.
Но тут уже повалит белым-белым,
повалит густо-густо
белым-белым,
но это уже - в полной тишине.

© Юрий Левитанский

2Mikle:

>2Dariya:
>>Не пойму, почему столько тоски про осень и про дождь.
>>Осень и дождь скорее связаны со спокойствием
>>и замиранием.
>>Самое любимое время года после зимы.
>Извините за минор! Вот специально для Вас -
>Октябрь
>Вот на ветке лист кленовый.
>Нынче он совсем как новый!
>Весь румяный, золотой.
>Ты куда, листок? Постой!
>Берестов В.Д.

Спасибо. Но это скорее весеннее настроение, "журчит ручей...".

Юрий Левитанский

Ноябрьская песня
Четвертый день чертовски пасмурно,
И небо, словно лист фольги.
Лохмотья желтые, лохмотья красные
Сдирает ветер с деревьев нагих.

Они стоят, молчат, сутулятся,
Устало сучья опустив,
Глядят на мокрые пустые улицы
И просят окна погреться пустить.

Ведь им, продрогшим, тоже хочется
Туда, где ласковый уют.
Но окна желтые закрыли форточки,
Протиснуть ветви сквозь них не дают.

А дождь стучит, стучит отчаянно
Сквозь бесконечный листопад.
И осень тощая с землей прощается,
Губами листьев к асфальту припав.

Вадим Егоров