Любимые стихи

Лето.
На дорогах пыль.
Лето. Вся земля как высохший пустырь.
Лето бьет в глаза.

Осени хочу.
Осени…

(Арбенина)

предыдущее - Вознесенский (на всякий случай)

«В кругу облаков, высоко / Чернокрылый воробей, / Трепеща и одиноко, / Парит быстро над землей; / Он летит ночной порой, / Лунным светом освещенный / И, ничем неудрученный, / Все он видит под собой. / Гордый, хищный, разъяренный / И летая словно тень. / Глаза светятся, как день. / В след несется ястреб жадный. / Воробей тому счастливый, / Улетая в дальность прочь: / Но ведь ястреб быстрокрылый / Увидит его небось. / Его мелких крыл журчанье / Нарушает тишину. / Ястреб носится отчайно, / Но не найдет путь к нему. / Сколько же осталось фут / Пролететь и где заснуть / Ему придется наедине. / В лесу ль. В роскошной ли долине / Увы, придется ль отдохнуть? ».

П. И. Карпов. Творчество душевнобольных и его влияние на развитие науки, искусства и техники». <...> «Стих N 2»: – М.-Л.: Госиздат, 1926, с.с. 40-41.
(Стих N 2 полностью в авторских орфографии и пунктуации)

ПРОРОК
Не говори: "Забыл он осторожность!
Он будет сам судьбы своей виной!.."
Не хуже нас он видит невозможность
Служить добру, не жертвуя собой.

Но любит он возвышенней и шире,
В его душе нет помыслов мирских.
"Жить для себя возможно только в мире,
Но умереть возможно для других!"

Так мыслит он - и смерть ему любезна.
Не скажет он, что жизнь его нужна,
Не скажет он, что гибель бесполезна:
Его судьба давно ему ясна...

Его еще покамест не распяли,
Но час придет - он будет на кресте;
Его послал бог Гнева и Печали
Рабам земли напомнить о Христе.
(с)НН

Чины, краса, богатства, / Сей жизни все приятства, / Летят, слабеют, исчезают, / Се тлен, и щастье ложно! / Заразы сердце угрызают, / А славы удержать не можно...

отрывок из оды М. Хераскова «Добродетель» («Оды нравоучительные», 18)

..Отпрыск Япета, ее замешав речною водою,
Сделал подобье богов, которые всем управляют.
И между тем как, склонясь, остальные животные в землю
Смотрят, высокое дал он лицо человеку и прямо
В небо глядеть повелел, подымая к созвездиям очи.
Так земля, что была недавно безликой и грубой,
Преобразясь, приняла людей небылые обличья.


..Третьим за теми двумя век медный явился на смену;
Духом суровей он был, склонней к ужасающим браням, –
Но не преступный еще. Последний же был – из железа,
Худшей руды, и в него ворвалось, нимало не медля,
Все нечестивое. Стыд убежал, и правда, и верность;
И на их место тотчас появились обманы, коварство;
Козни, насилье пришли и проклятая жажда наживы.


Из "Метаморфоз" Овидия.

* * *
Быть нелюбимым! Боже мой!
Какое счастье быть несчастным!
Идти под дождиком домой
С лицом потерянным и красным.

Какая мука, благодать
Сидеть с закушенной губою,
Раз десять на день умирать
И говорить с самим собою.

Какая жизнь - сходить с ума!
Как тень, по комнате шататься!
Какое счастье - ждать письма
По месяцам - и не дождаться.

Кто нам сказал, что мир у ног
Лежит в слезах, на все согласен?
Он равнодушен и жесток.
Зато воистину прекрасен.

Что с горем делать мне моим?
Спи. С головой в ночи укройся.
Когда б я не был счастлив им,
Я б разлюбил тебя. Не бойся!


(с) А.Кушнер

Есть вопиющий быт, есть вещие примеры,
При всей их важности не лезущие в стих.
Закон стиха суров: он ставит нам барьеры
И говорит: «Скачи, но лишь от сих до сих».

Есть клады ценных слез, есть копи, есть пещеры
Алмазных вымыслов и фактов золотых,
Но муза не придаст им ни малейшей веры,
Пока отделки блеск не заиграл на них.

Как часто темная певца терзает сила!
Как песня бы его страданья облегчила!
Пой, торопись, Орфей! Твой дар тебя спасет!

Уж весь подземный сонм его за платье ловит...
Он может умереть, пока слова готовит!
Но не готовых слов он не произнесет.
(c)

Вечернее размышление
о Божием Величестве
при случае великого северного сияния

Лице свое скрывает день;
Поля покрыла мрачна ночь;
Взошла на горы черна тень;
Лучи от нас склонились прочь;
Открылась бездна звезд полна;
Звездам числа нет, бездне дна.

Песчинка как в морских волнах,
Как мала искра в вечном льде,
Как в сильном вихре тонкий прах,
В свирепом как перо огне,
Так я, в сей бездне углублен,
Теряюсь, мысльми утомлен!

Уста премудрых нам гласят:
Там разных множество светов;
Несчетны солнца там горят,
Народы там и круг веков:
Для общей славы божества
Там равна сила естества.

Но где ж, натура, твой закон?
С полночных стран встает заря!
Не солнце ль ставит там свой трон?
Не льдисты ль мещут огнь моря?
Се хладный пламень нас покрыл!
Се в ночь на землю день вступил!

О вы, которых быстрый зрак
Пронзает в книгу вечных прав,
Которым малый вещи знак
Являет естества устав,
Вам путь известен всех планет, —
Скажите, что нас так мятет?

Что зыблет ясной ночью луч?
Что тонкий пламень в твердь разит?
Как молния без грозных туч
Стремится от земли в зенит?
Как может быть, чтоб мерзлый пар
Среди зимы рождал пожар?

Там спорит жирна мгла с водой;
Иль солнечны лучи блестят,
Склонясь сквозь воздух к нам густой;
Иль тучных гор верьхи горят
Иль в море дуть престал зефир,
И гладки волны бьют в эфир.

Сомнений полон наш ответ
О том, что окрест ближних мест.
Скажите ж, коль пространен свет?
И что малейших дале звезд?
Несведом тварей нам конец?
Скажите ж, коль велик Творец?

(c)МЛ

Железнодорожник. (Наутилус)

Последний поезд на небо отправится в полночь,
С полустанка, покрытого шапкой снегов.
Железнодорожник вернется в каморку,
Уляжется в койку, не сняв сапогов.
Посмотрит на чье-то увядшее фото,
Нальет и закусит соленой слезой.
Откроет окошко, достанет берданку
И будет сшибать звезду за звездой.
А поезд на небо уходит все дальше,
По лунной дороге уносится прочь.
А поезд на небо уносит отсюда
Всех тех, кому можно хоть как-то помочь.
Железнодорожник из мятых карманов
Поношенной формы достанет на свет
Помятую трешку, железную ложку
И на отъехавший поезд билет.
И когда на востоке покажется солнце,
И разгонит лучами ночную тоску,
Он достанет берданку, насыплет картечи
И приставит железо к больному виску.
А поезд на небо уходит все дальше,
По лунной дороге уносится прочь.
А поезд на небо уносит отсюда
Всех тех, кому можно хоть как-то помочь.

2Printing Pram:

>Мой народ - могучая рать,
>на него мне точно насрать

Класс! Помню это нам вдалбливали в бошки в гаванской школе при посольстве,на испанском,как и стихи Хосе Марти,вот только уже ничего не помню кроме venseremos, el pueblo unido hamas sera vensido и ругательства maricon(пидор)
А! ещё песню про пальму,Guantanamera

Я вас люблю, - хоть я бешусь,
Хоть это труд и стыд напрасный,
И в этой глупости несчастной
У ваших ног я признаюсь!
Мне не к лицу и не по летам...
Пора, пора мне быть умней!
Но узнаю по всем приметам
Болезнь любви в душе моей:
Без вас мне скучно, - я зеваю;
При вас мне грустно, - я терплю;
И, мочи нет, сказать желаю,
Мой ангел, как я вас люблю!
Когда я слышу из гостиной
Ваш легкий шаг, иль платья шум,
Иль голос девственный, невинный,
Я вдруг теряю весь свой ум.
Вы улыбнетесь, - мне отрада;
Вы отвернетесь, - мне тоска;
За день мучения - награда
Мне ваша бледная рука.
Когда за пяльцами прилежно
Сидите вы, склонясь небрежно,
Глаза и кудри опустя, -
Я в умиленьи, молча, нежно
Любуюсь вами, как дитя!..
Сказать ли вам мое несчастье,
Мою ревнивую печаль,
Когда гулять, порой в ненастье.
Вы собираетеся в даль?
И ваши слезы в одиночку,
И речи в уголку вдвоем,
И путешествия в Опочку,
И фортепьяно вечерком?..
Алина! сжальтесь надо мною.
Не смею требовать любви.
Быть может, за грехи мои,
Мой ангел, я любви не стою!
Но притворитесь! Этот взгляд
Всё может выразить так чудно!
Ах, обмануть меня не трудно!..
Я сам обманываться рад!

...Но человек,
Но гордый человек, что облечен
Минутным, кратковременным величьем
И так в себе уверен, что не помнит,
Что хрупок как стекло, - он перед Небом
Кривляется, как злая обезьяна,
И так, что плачут ангелы над ним,

Которые, будь смертными они,
Наверно бы, до смерти досмеялись.

(Шекспир «Мера за меру» II, 2; перевод Т. Щепкиной-Куперник) >>

Андрей Белый

Я только временный заём
у йогов Дорнаха всевластных,
я -- стилистический прием,
инструментовка на согласных.

И Доротеин Веверлей,
и Доротея Веверлея
над бессловесной бездной реют,
как закипевший словолей.

Я -- составитель антифонов,
пифагорейская земля.
Тогда еще блистал Сафонов,
известность с Надсоном деля.

И Веверлей, усталый мистик,
средь тополей, среди аллей,
голубоглазый злой эвристик,
спешит купаться в водолей.

(Так звуки слова "Веверлей"
балда -- неумный гимназистик
переболтает в "ливер лей",
а Веверлей усталый мистик.)

Идет купаться Веверлей,
оставив дома Доротею,
с собою пару пузырей
берет он, плавать не умея.

Нырнул -- лазорь и всплеск в лазорь,
багрец и золото в лазури,
и в небо брызги -- розы зорь,
а в воды -- розовые бури.

Усталый мистик -- бледный йог
с волнистой русой бородою.
Но голова тяжеле ног,
она осталась под водою.

Средь тополей, среди аллей,
среди полей, полуалея,
...чего так медлит Веверлей...
взлетает, тая, Доротея.

(Так мой отец -- декан Летаев,
промолвив: интеграл из пи, --
взвихрится и взлетит, растаяв,
взлетая в голубой степи.)

И Доротея в том году
астральное узнала тело.
Но ноги милого в пруду
она узрев, окаменела.

И Мережковский, русский йог,
был воплощенье Доротеи:
...ты знаешь, этот пруд заглох
и поросли травой аллеи.

И Соловьев, лазурный бог,
был воплощенье Веверлея.
...Но все торчит там пара ног
и остов бедной Доротеи.

Так на кресте и в Красоте,
блистая песнею чудесной,
мы умираем во Христе,
чтоб в Светлом Духе вновь воскреснуть.

1911 г.
(Парнас дыбом, гы)

Туман над тусклою рекой,
Туман над дальними полями,
В тумане лес береговой
Качает голыми ветвями.
А было время - этот лес
Шумел зелеными ветвями,
И солнце с голубых небес
Блестело ярко над волнами;
И бесконечна и ясна
Долина тихая лежала...
О! Помню я - в те времена
Душа для жизни расцветала.

(Огарев)

ПРО МОРОЗ
Может быть мне страну поменять?
Кстати Путин совсем не причём,
И соседи с е.лом кирпичом...
Просто мне очень холодно,б..дь!
Ведь живут же татары в Крыму,
Б..ди ходят по Ницце гулять,
Мне не пох.й мороз! Не пойму,
Ну за что мне так холодно,б..дь!
На окошке рисует мороз,
Минус тридцать похоже,опять...
Мёрзнут уши и яйца и нос...
Почему же так холодно,б..дь!
Я зубами,как цуцик, стучу,
Скоро челюсть придётся вставлять,
Я е..ться давно не хочу,
Потому что мне холодно б..дь!
Кто-то скажет:оденься теплей,
Надо окна зимой утеплять,
И вообще,брат,гляди веселей!
Ни х.я и не холодно б..дь!
Я кальсоны надел,не вопрос,
Поролон прилепил на окне,
Отрастил на е..ле волос,
Потому,то б..дь холодно мне!
Я решил:надо денег занять
Я билет на экватор куплю!
Нет,я Родину,в общем,люблю,
Просто мне очень холодно,б..дь!

Андрей(Orlusha)Орлов

Гомер

В полдень купаться идет из дворца Веверлей богоравный.
А во дворце он оставил супругу свою Доротею.
В пышном дворце Доротея ткала большую двойную
цвета пурпурного ткань, рассыпая узоры сражений
между Ахейцами в медных бронях и возницами Трои.

Не было в целой Ахайе героя подобного в беге,
всех побеждал Веверлей быстроногий в ристалищах буйных,
плавать же он не умел. И с собою берет он в подмогу
два пузыря тонкостенных, из жертвенных телок добытых.

Близко от Скейских ворот их готовили мудрые старцы,
к богу воззвав, они вкруг разбросали ячмень крупнозерный,
шеи приподняли жертвам, зарезали, кожу содрали,
бедра потом отрубили, двойным их пластом обернули,
светлого жира и мяса сырого наверх положили,

из-под кишок извлекли упругий пузырь тонкостенный
и через легкий тростник надували с различною силой.
Так снарядившись, на пруд поспешил Веверлей боговидный.
Были устроены там водоемы; вода в них обильно
светлой струею лилась, нечистое все омывая.

Платье совлекши, на мелкоблестящем хряще, наносимом
на берег плоский морскою волной, он все разостлал их;
кинулся в пруд с головою, но ног голова тяжелее,
медным доспехам подобно, осталась она под водою.

Только узнала о том Доротея, богиня средь женщин,
тотчас закутавшись в белое, как серебро, покрывало,
вышла из спальни она, проливаючи нежные слезы.
Вышла она не одна: вслед за нею пошли две служанки --
Эфра, Питфеева дочь, с волоокой Клименою рядом.

Вскоре пришла она к месту, где пруд протекал светловодный.
Милые ноги узрела и стала рыдать безутешно,
волосы, плача, рвала, далеко покрывало откинув,
и Ниобее подобно в тот миг она окаменела.

Тучегонитель Зевес сохранил для потомства их вечно.
Много столетий прошло и много ушло поколений,
но до сих пор там стоят над водой Веверлеевы ноги
и в стороне средь песков -- Доротеи белеющий остов.

...до н. э.

(Парнас дыбом-3)

Я тоже иногда переводами балуюсь))

Robert Louis Stevenson

A Good Play

We built a ship upon upstairs
All made of the back-bedroom chairs
And filled it full of sofa pillows
To go a-sailing on the billows.

We took a saw and several nails,
And water in the nursery pails;
And Tom said, "Let us also take
An apple and a slice of cake";-
Which was enough for Tom and me
To go a-sailing on till tea.

We sailed along for days and days,
And had the very best of plays;
But Tom fell out and hurt his knee,
So there was no one left but me.


Роберт Льюис Стивенсон

Хорошая игра

Смастерили мы корабль прямиком на лестнице
Сделанный из стульев спальни, каждый в нём поместится
И диванными подушками мы его заполнили
Чтобы плавать вместе с самыми большими волнами.

Мы взяли пилу и гвоздей чуть-чуть,
Ещё воду из детской, отправляемся в путь,
"Давай возьмём"-мне сказал Том
"Яблоко вместе с пирогом"
Всё это хватало для меня и для Тома,
Чтоб ко времени чая уже быть нам дома.

Мы плавали днями, ночами
И в лучшую из игр играли;
Но Том коленку повредил,
Так на борту я остался один.


Не судите строго, я только учусь))

ДО СЛОВА

Ты - сцена и актер в пустующем театре.
Ты занавес сорвешь, разыгрывая быт,
и пьяная тоска, горящая, как натрий,
в кромешной темноте по залу пролетит.

Тряпичные сады задушены плодами,
когда твою гортань перегибает речь
и жестяной погром тебя возносит в драме
высвечивать углы, разбойничать и жечь.

Но утлые гробы незаселенных кресел
не дрогнут, не вздохнут, не хрястнут пополам,
не двинутся туда, где ты опять развесил
крапленый кавардак, побитый молью хлам.

И вот уже партер перерастает в гору,
подножием своим полсцены обхватив,
и, с этой немотой поддерживая ссору,
свой вечный монолог ты катишь, как Сизиф.

Ты - соловьиный свист, летящий рикошетом.
Как будто кто-то спит и видит этот сон,
где ты живешь один, не ведая при этом,
что день за днем ты ждешь, когда проснется он.

И тень твоя пошла по городу нагая
цветочниц ублажать, размешивать гульбу.
Ей некогда скучать, она совсем другая,
ей не с чего дудеть с тобой в одну трубу.

И птица, и полет в ней слиты воедино,
там свадьбами гудят и лед, и холода,
там ждут отец и мать к себе немого сына,
а он глядит в окно и смотрит в никуда.

Но где-то в стороне от взгляда ледяного,
свивая в смерч твою горчичную тюрьму,
рождается впотьмах само собою слово
и тянется к тебе, и ты идешь к нему.

Ты падаешь, как степь, изъеденная зноем,
и всадники толпой соскакивают с туч,
и свежестью разят пространство раздвижное,
и крылья берегов обхватывают луч.

О, дайте только крест! И я вздохну от боли,
и продолжая дно, и берега креня.
Я брошу балаган - и там, в открытом поле...
Но кто-то видит сон, и сон длинней меня.

(с) Ив. Жданов

Утомлённый, усохший, усопший, но всё ещё синий
полевой василёк в книжке про закалённую сталь –
вот и всё. Вот и всё, что осталось от прежней России.
От её Валентин, Пелагей, Катерин и Наталь.

От цветущих знамён, развеваемых солнечным ветром.
От её трубачей, воспевающих каждый рассвет.
От её вдохновенья, безумства, бесстрашья, бессмертья.
Вот и всё. Вот и всё. Просто не на что стало смотреть…

От её трактористов, забойщиков и сталеваров.
от её генералов и павших на поле солдат…
От улыбки, которой смеялся в газетах Гагарин…
Вот и всё. Вот и всё… что у нас не посмели отнять.

Говорят, та страна прозябала во лжи и унынье.
Говорят, угнетала народ окаянная власть…
Но дохнёт василёк со страницы тоскою полынной:
лишь меня, лишь меня у тебя не сумели украсть…

Я – оттуда. С полей, дедом-прадедом кошеных в мае…
Я - оттуда. С заветной, но проданной чёрту земли!
Из страны, о которой твой сын ничего не узнает,
если ты не сумеешь меня на века сохранить…

Он – оттуда. С планеты любви, и надежды, и веры…
Он сберёг синеву, от которой лишаются чувств…
Синеву, пред которой, тускнеет и кажется серым
Это новое небо, накрывшее новую Русь.
(С)

***

Снег сыплет парадоксами Вийона.
Вот пень в снегу, на нем сидит ворона
цитатой из Эдгара По.

Ей невермор, что мор во время оно,
и пень под ней совсем не бюст Платона,
она - как повесть без приставки "по".


Так кованая роза, остывая,
выносит цвет, отсутствием живая,
за скобки лика своего.

Необходимость пустоты знакома
как поздний цвет садам металлолома,
он - только ржа, и больше ничего.

Где полночь та и где тот час угрюмый,
когда я, утомившись от раздумий
у фолианта одного,
услышу стук и в отрешенных шторах
пурпурным шелком завершенный шорох,
и гость войдет, и больше ничего.