Любимые стихи

Патриаршие пруды.
Утки около воды
замерли,
Ветер песенку поет,
уткам грезится полет
за море.
Уткам скоро улетать,
здесь так холодно и так
голодно,
Над прудами тает день,
тает день, витает тень
Воланда...

К Патриаршему пруду
на скамеечку приду
к бабушкам.
ни русалок, ни наяд -
лишь стареющий ноябрь
рядышком.
В свете меркнущего дня
вдруг опутает меня
оторопь,
И проступят из воды
бывшей Козьей слободы
контуры.

И уже я не живу,
и как будто наяву
снится мне,
Что, летя в желанный ад,
Маргарита кружит над
Сивцевым,
Хвост поднявши, словно меч,
Бегемот толкает речь
тронную,
И прогнулась у стены
под пятой у Сатаны
Бронная.

От подобнейших чудес
может, кто бы и полез
на стену,
Для меня же благодать -
да вот только не видать
Мастера.
В той долине теневой
да пребудут для него
зорькою
Патриаршие пруды,
как награда за труды
горькие...

Вечер, отходя ко сну,
красной по небу мазнул
пастою...
Оградят ли от беды
Патриаршие пруды
нас с тобой?
Оцарапав, как иглой,
что-то на сердце легло
камушком -
То ли вспомнил про дела,
то ли масло пролила
Аннушка...

(С)ВЕ

В глуши лесов счастлив один,
Другой страдает на престоле;
На высоте земных судьбин
И в незаметной, низкой доле
Всех благ возможных тот достиг,
Кто дух судьбы своей постиг.
(С)

Жизнь коротка, и мало совпадений
во временах: иной, прожив сто лет,
не захлебнётся желтизной осенней
и роковой не встретит пистолет.

Там, в череде забытых поколений
твоей судьбы мог затеряться след,
но что нам в Клеопатре и Елене,
когда их рядом не было и нет.

А впрочем, это бред, и в нашем мире
лишь струнами звенел полет валькирий
и Гамлет нёс лишь на подмостках чушь,

а век твой был один во всей вселенной
с войной своей и со своей Еленой,
и нет нужды в переселенье душ.
(С)

Здесь вам не равнина, здесь климат иной -
Идут лавины одна за одной,
И здесь за камнепадом ревет камнепад.
И можно свернуть, обрыв обогнуть,
Но мы выбираем трудный путь,
Опасный, как военная тропа.
И можно свернуть, обрыв обогнуть,
Но мы выбираем трудный путь,
Опасный, как военная тропа.
Кто здесь не бывал, кто не рисковал,
Тот сам себя не испытал,
Пусть даже внизу он звезды хватал с небес.
Внизу не встретишь, как ни тянись,
За всю свою счастливую жизнь
Десятой доли таких красот и чудес.
Нет алых роз и траурных лент,
И не похож на монумент
Тот камень, что покой тебе подарил.
Как Вечным огнем, сверкает днем
Вершина изумрудным льдом,
Которую ты так и не покорил.
И пусть говорят, да, пусть говорят...
Но нет, никто не гибнет зря!
Так лучше - чем от водки и от простуд!
Другие пройдут, сменив уют
На риск и непомерный труд, -
Пройдут тобой непройденный маршрут.
Отвесные стены... А ну, не зевай!
Ты здесь на везение не уповай:
В горах не надежны ни камень, ни лед, ни скала.
Надеемся только на крепость рук,
На руки друга и вбитый крюк
И молимся, чтобы страховка не подвела.
Мы рубим ступени... Ни шагу назад!
И от напряжения колени дрожат,
И сердце готово к вершине бежать из груди.
Весь мир на ладони! Ты счастлив и нем.
(С)ВВ

Все года и века и эпохи подряд
Все живое стремится к теплу от морозов и вьюг.
Почему ж эти птицы на север летят,
Если птицам положено только на юг?

Слава им не нужна и величие:
Вот под крыльями кончится лед, -
И найдут они счастие птичье,
Как награду за дерзкий полет...

Что же нам не жилось, что же нам не спалось?
Что нас выгнало в путь по высокой волне?
Нам сиянья пока наблюдать не пришлось:
Это редко бывает - сиянья в цене!

Тишина. Только чайки - как молнии.
Пустотой мы их кормим из рук.
Но наградою нам за безмолвие
Обязательно будет звук!

Как давно снятся нам только белые сны, -
Все иные оттенки снега замели, -
Мы ослепли давно от такой белизны,
Но прозреем от черной полоски земли.

Наше горло отпустит молчание,
Наша слабость растает, как тень.
И наградой за ночи отчаянья
Будет долгий полярный день.

Север, воля, надежда,- страна без границ,
Снег без грязи, - как долгая жизнь без вранья.
Воронье нам не выклюет глаз из глазниц, -
Потому что не водится здесь воронья!

Кто не верил в дурные пророчества,
В снег не лег ни на миг отдохнуть, -
Тем наградою за одиночество
Должен встретиться кто-нибудь...
(С)ВВ

Давно ушел я в мир, где думы,
Давно познал нездешний свет.

Могу я медлить миг мгновенный,
Но ввысь иду одной тропой.
(С)ВБ

Собирайте, товарищи, клюкву.
Клюква в рот не прискачет сама.
Открывайте кингстоны и люки,
Чтобы клюква лилась к нам в дома!

Кисели из нее бесподобны,
Витамины творят чудеса.
Подставляйте корзины, подолы,
Рюкзаки, кузова, туеса!

Говорят, что не спорят о вкусах.
Не смирюсь с этим мненьем вовек!
Человек, наполняющий кузов,
Он, поверьте, вдвойне человек.

На болотах аукайтесь чаще,
Не чурайтесь взаимных опек.
Человек, беззаботно кричащий,
Он, поверьте, втройне человек.

Пусть вопят буржуазные злюки,
Пусть жуют испитой ананас.
Все равно по количеству клюквы
Не догонит Америка нас!
(С)Д.Сухарев

Блещет солнце - радость мне!
С животворными лучами
Я играю в вышине
И веселыми крылами
Ластюсь к ним, как облачко;
Пью счастливо воздух тонкой,
Мне свободно, мне легко,
И пою я птицей звонкой.

Но ненастье заревет
И до облак, свод небесный
Омрачивших, вознесет
Прах земной и лист древесный:
Бедный дух! ничтожный дух!
Дуновенье роковое
Вьет, крутит меня, как пух,
Мчит под небо громовое.

Бури грохот, бури свист!
Вихорь хладный! вихорь жгучий!
Бьет меня древесный лист,
Удушает прах летучий!
Обращусь ли к небесам,
Оглянуся ли на землю -
Грозно, черно тут и там.
(С)

ТОЧИЛЬЩИК НОЖЕЙ

Точильщик, огня грамотей,
Житейских наук академик,
Вселенский любимчик детей,-
На ветер, на ветер, без денег,
За так, за любовь раскрути
Точильного камня шарманку,
Не дай нам пропасть взаперти
И выверни дух наизнанку!

Прошаркай, наждак, по ножам -
Как шаркает призрак шотландца
К себе в кабинет, к стеллажам,
К архивам румянца и глянца:

Наглец, уходя сквозь чердак,
В развязной манере скелета
Он шаркает, словно наждак,
По лезвию этого света!

Кудрявый точильщик, сатир,
Раздуй искрометную джигу!
Истошно визжащий пунктир
В два счета изъявит интригу
И, окись привычки содрав,
Так выставит чувства истертость,
Что даже качатели прав
Почуют в коленках нетвердость.

Живее, корундовый диск!
Под купол! И в стороны - руки!
Смертельного номера риск -
Ничуть не смертельнее скуки!
Точильщик искусно свистит
Нездешнее, сладкое скерцо.
Как весело искра летит
В гранатовых сумерках сердца!

Тебе - на плечо поднимать
Точильню придется, двужильный,
А мне - горячо обнимать
Вертящийся камень точильный!
А мне - обнимать горячо:
Так свежи чернила из крови,
А свежесть так ценится в слове,
Что просят и просят - еще!

(с) Ю.М.

Чем безнадежней, тем утешнее
Пора дождей и увяданья,
Когда распад, уродство внешнее -
Причина нашего страданья.

Тоска, подавленность великая
Людей тиранит, словно пьяниц,
Как если б за углом, пиликая,
Стоял со скрипкой оборванец!

Но явлена за всеми бедствами,
За истреблением обличья, -
Попытка нищенскими средствами
Пронзить и обрести величье.

Во имя беспощадной ясности
И оглушительной свободы
Мы подвергаемся опасности
В определенный час природы,

Когда повальны раздевания
Лесов и, мрак усугубляя,
Идут дожди, до основания
Устройство мира оголяя...

Любови к нам - такое множество,
И времени - такая бездна, -
Что только полное ничтожество
Проглотит это безвозмездно.
(с)ЮМ

Законсервированная культура

Над молодёжным поселком у Буга -
вьюга и скука,
скука и вьюга,
и марсианский печальный историк
ночью увидит
лишь хлипкий костерик.
У костерка,
обжимаясь блаженственно,
пары танцуют
под Майкла Джексона
в ржавом каркасе среди пятилетки,
будто забытые детки в клетке.
Законсервирован Дом культуры...
Вьюжное небо взамен потолка,
и арматура торчит колтунно,
больно царапая облака.
В клетке уродской:
девчонки-малявки,
местные модницы из малярки,
топчут снежок
"луноходами" тяжкими
с парой асадовских строк под кудряшками.
В этой же клетке -
их ухажеры,
и у галантного слесаря Жоры
под ливерпульской чуприной косматой
фильм с Пугачевой,
хоккей с Канадой,
и вылей Мегрэ
из кармана ватника,
что-то мотая на ус аккуратненько.
Что вы подбрасываете в костерик,
чей узнаваемый дым так горек?
Законсервированная культура -
это костер,
где строки Катулла,
еще не прочтеннные смазчицей Элкой,
страшно счастливой чулками со стрелкой.
Можно ли,
чтобы детей акварели
вместе с народным театром сгорели
и сварщику Грише,
смущенно носатому,
не выпала роль Сирано
или Сатина?
Ноты Чайковского лижет пламя...
Как же не дрогнула в страхе рука,
культуру
вычеркивая
из плана,
у бонапартика-плановика?
Не обрекайте
грядущую нацию
ждущую выплеска,
на консервацию.
Законсервированная культура -
это жестянки консервные лиц,
это за пазухой политура
и наркомана трясущийся шприц.
Боремся с водкой,
но нету науки -
как же нам быть
с бормотухой скуки.
Разве водчищу менять на скучищу -
путь,
чтобы стали мы лучше и чище?
Двадцатилетие,
вам досталось
века двадцатого
дряхлая старость.
Что принесем к двадцать первому веку -
в клетке заржавленной дискотеку?
Стали консервами духа -
кассетки.
Быть одноклеточным -
это быть в клетке.
Законсервированная культура -
шлягерный шлак в ушах штукатура,
для коего даже понятия нет,
что Пастернак не трава,
а поэт.
Вам бы повыкричаться без ошейника,
вам бы повыплеснуть
злость,
озорство,
вам бы -
нового Евтушенко
лучше старого -
раз во сто!
Я вас люблю,
потому и обидно.
Мир неделим
на элиту
и быдло.
Чем оно станет,
ваше наследие,
без Достоевского,
без Бетховена?
Будет безъядерное тысячелетие,
если не выродится
в бездуховное.
И, ободрав до крови ладоши
о клетку
с танцующей в ней тоской,
глазами вас жжет
Карамазов Алеша,
а вы и не знаете -
кто он такой.

Евгений Евтушенко 1986

Директор хозяйственного магазина

Директор хозяйственного магазина,
ты влез
в итальянские мокасины,
склеенные из немецких обоев,
таких, что навряд ли достанешь и с боем.
На рыжей руке,
отдающей мастикою,
часы на браслете из платины тикают.
Вот как алхимики наши маститы -
делают
платину
из мастики!
Деректор хозяйственного магазина,
ты прешь в "мерседесе" неотразимо.
Поставь колпаками к нему самоделки -
у рабочих
украденнные тарелки,
японские,
с видами Фудзиямы,
из тайной твоей подприлавочной ямы!
С кассетной нэпмановской Одессой,
с аэрофлотовской стюадессой,
бывший ничем,
оказавшийся всем,
ты едешь надменно
на "Бони М.".
В квартире твоей
стоят, нечитаемые,
как мебель души,
Пастернак и Цветаева.
Зачем же ты отнял их у студента,
еще никогда не вдыхавшего "Кента"?
В стране Толстого и Достоевского
ты стал заправилой,
торговец стамесками?
В стране
Платонова и Булгакова
ты вырос в гиганта,
торговец лаками?
Будь проклят,
алхимик и лжечародей,
строитель страдающих очередей!
Могли ли представить
Рублев, Радищев,
что ты на их прахе,
подонок,
родишься?
И разве матросы шли с песней на Зимний,
чтобы ты власвтовал в хозмагазине?
Директор хозяйственного магазина,
мастика историю не погасила,
не склеит историю спрятанный лак,
ее не зажмешь
вместе с взяткой в кулак.
И встанет
над миром торгашеским, чуждым
Россия
с карающим классовым чувством!

Евгений Евтушенко 1980

Дитя-злодей

Дитя-злодей встает в шесть тридцать,
литой атлет,
спеша попрыгать и побриться
и съесть омлет.
Висят в квартире фотофрески
среди икон:
Исус Христос в бродвейсой пьеске,
Алан Делон.
На полке рядом с шведской стенкой
Ремарк,
Саган,
брошюрка с йоговской системкой
и хор цыган.
Дитя-злодей влезает в "тролллик",
всех раскидав,
одновременно сам и кролик,
и сам удав.
И на лице его бесстрастном
легко прочесть:
"Троллейбус -
временный мой траНспорт, -
прошу учесть".
Он с виду вроде бы приличен -
не хлюст, не плут,
но он воспринял как трамплинчик
свой институт.
В глазах виденья,
но не бога:
стриптиз и бар,
Нью-Йорк,
Париж
и даже Того
и Занзибар.
Его зовет сильней, чем лозунг
и чем плакат,
вперед и выше -
бесполосный
сертификат.
В свой электронный узкий лобик
дитя-злодей
укладывает,
будто в гробик,
живых людей.
И он идет к своей свободе,
сей сукин сын,
сквозь все и всех,
сквозь "everybody",
сквозь "everything".
Он переступит современно
В свой звездный час
лихой походкой супермена
И через нас.
На нем техасы из Техаса,
кольцо из Брно.
(с) Евгений Евтушенко 1974

У каждого из нас на свете есть места,
Куда приходим мы на миг отъединится,
Где память, как строка почтового листа,
Нам сердце исцелит, когда оно томиться.

Чистые пруды застенчивые ивы,
Как девчонки смолкли у воды,
Чистые пруды, веков зеленый сон,
Мой дальний берег детства,
Где звучит аккордеон.

И я спешу туда, там льется добрый свет,
И лодки на воде как солнечные пятна,
Отсюда мы с тобой ушли в круженье лет,
И вот я снова здесь, и ты придешь обратно!

Чистые пруды застенчивые ивы,
Как девчонки смолкли у воды,
Чистые пруды, веков зеленый сон,
Мой дальний берег детства,
Где звучит аккордеон.

Однажды ты пройдешь бульварное кольцо,
И в памяти твоей мы встретимся, наверно,
И воды отразят усталое (знакомое) лицо,
И сердце исцелят и успокоят нервы.

Чистые пруды застенчивые ивы,
Как девчонки смолкли у воды,
Чистые пруды, веков зеленый сон,
Мой дальний берег детства,
Где звучит аккордеон.

У каждого из нас на свете есть места,
Что нам за далью лет все ближе, все дороже,
Там дышится легко, там мира чистота,
Нас делает на миг счастливее и моложе.

Чистые пруды застенчивые ивы,
Как девчонки смолкли у воды,
Чистые пруды, веков зеленый сон,
Мой дальний берег детства,
Где звучит аккордеон.


Игорь Тальков

Город Глупов

Город Глупов,
о если бы ты был один,
но и градостроительство есть,
и свои доморощенные растрелли...
Вы простите меня,
Салтыков-Щедрин,
я хотел бы,
чтоб вы устарели...
Подстригают в столице ногти -
рубят в Глупове
руки по локти.
Есть решение -
сеять рожь,
ну а в Глупове
сеют ложь.
Разве умным раскроет объятия
наша глуповская дурократия?
В благоглуповских прехлестах
пародируют все до строки.
Хуже неисполнителей злостных
исполнители - глуп-царьки.
Наши глуповские радикалы
даже в Пушкина тычут перстом,
вырубая:
"Поднимем бокалы...",
где "Да здравствует разум!" потом.
Им хотелось бы,
чтоб с колыбели
мы глупели,
глупели,
глупели
и не поняли,
как глупы
наши глуповские столпы.
Я иду
и по лужам хлюпаю.
Все разваливается
по кирпичу.
Посредине города Глупова
Умной улицы я хочу.

Евгений Евтушенко 1986

Хорошо - быть молодым,
За любовь к себе сражаться,
Перед зеркалом седым
Независимо держаться,
Жить отважно - черново,
Обо всем мечтать свирепо,
Не бояться ничего -
Даже выглядеть нелепо!

Хорошо - всего хотеть,
Брать свое - и не украдкой,
Гордой гривой шелестеть,
Гордой славиться повадкой,
То и это затевать,
Порывая с тем и этим,
Вечно повод подавать
Раздувалам жарких сплетен!

Как прекрасно - жить да жить,
Не боясь машины встречной,
Всем на свете дорожить,
Кроме жизни скоротечной!
Хорошо - ходить конем,
Власть держать над полным залом,
Не дрожать над каждым днем -
Вот уж этого навалом!

Хорошо - быть молодым!
Просто лучше не бывает!
Спирт, бессонница и дым -
Всё идеи навевает!
Наши юные тела
Закаляет исступленье!
Вот и кончилось, ля-ля,
Музыкальное вступленье,-

Но пронзительный мотив
Начинается! Вниманье!
Спят, друг друга обхватив,
Молодые - как в нирване.
И в невежестве своем
Молодые человеки -
Ни бум-бум о берегах,
О серебряных лугах,
Где седые человеки
Спать обнимутся вдвоем,
А один уснет навеки.
...Хорошо - быть молодым!..

(С)ЮМ

Ах, зачем поем мы песни и с улыбкой, и с тоской,
И на Сретенке, на Пресне, и на Невском, и Сумской?
В надзвездных окаемах за песнями скользя,
Мы от того поем их, что их не петь нельзя.

Они в росе и глине, в загаре и смоле,
Как яростные ливни, гарцуют по земле.
Сквозь молнии и громы, как знамя, их неся,
Поем их от того мы, что их не петь нельзя.

Ни малых и ни старых, когда звенят в тиши
Сокрытые в гитарах созвучия души.
Взлетают звуки эти, то нежа, то разя,
И можно бы не петь их, но их не петь нельзя.

И мы дотоле юны, дотоле хороши,
Пока созвучны струны гитары и души,
Пока оружье в ножнах, пока чиста стезя,
Пока бороться можно, пока не петь нельзя!
(С)ВЕ

Окончен вроде бал, а вы ещё танцуете,
умолк оркестр и свечи не горят,
а вы танцуете, ногами вальс рисуете,
рисуете который день подряд.

"Окончен вроде бал", - я говорю вам ласково.
Но разве можно вальс остановить?
Ведь все слова, увы, окажутся напрасными -
окончен вроде бал, но в вас оркестр звучит.
(С)

Здравствуй, здравствуй, я вернулся, я к разлуке прикоснулся.
Я покинул край, в котором лишь одни большие горы.
Меж горами перевалы, в том краю ты не бывала.
Там звезда есть голубая, в ней угадывал тебя я.

Здравствуй, здравствуй, друг мой вечный, вот и кофе, вот и свечи.
Вот созвездье голубое, вот и мы вдвоем с тобою
Наши дни идут к закату, мы, как малые ребята,
Взявшись за руки клянемся, толи плачем, толь смеемся.

Здравствуй, здравствуй, милый случай, здравствуй, храбрый мой попутчик.
Разреши идти с тобою под звездою голубою
И на рынок за хлебами, и с корзинкой за грибами.
И нести вдвоем в корзинке наших жизней половинки.


ЮВ

В лицо мне веет ветер нежащий,
На тучах алый блеск погас,
И вновь, как в верное прибежище,
Вступаю я в вечерний час.

Вот кто-то, с ласковым пристрастием,
Со всех сторон протянет тьму,
И я упьюсь недолгим счастием:
Быть без людей, быть одному!
(с)

Очертаниями туманными
горы высятся над заливом...
Любовался ли ты бакланами
утром солнечным и счастливым?

Расправляют крылья ленивые,
выгибают шейки змеиные...
С очень долгими перерывами
с весел капают капли длинные.

То вытягивается, то сжимается
на волне овальное солнце,
а на сваях сидят, жеманятся
темнокрылые незнакомцы.

Мне от них уплывать не хочется,
всплеском весел вспугнуть не хочется,
мне ничем нарушать не хочется
сердца светлое одиночество.

Но бакланам сидеть наскучило.
Тяжело поднялись и скрылись.
Завизжали в гнездах уключины,
волны о борт заколотились.

На стеклянное, на зеленое
рябь наброшена, словно кружевце...
А внизу - глубина бездонная,
а вверху - синева бездонная,
поглядишь - голова закружится!
(с)

Когда отхлынет кровь и выпрямится рот
И с птицей укреплю пронзительное сходство,
Тогда моя душа, мой маленький народ,
Забывший ради песен скотоводство,
Торговлю, земледелие, литье
И бортничество, пахнущее воском,
Пойдет к себе, возьмется за свое -
Щегленком петь по зимним перекресткам!
И пой как хочешь. Выбирай мотив.
Судьба - она останется судьбою.
Поэты, очи долу опустив,
Свободно видят вдаль перед собою -
Всем существом, как делает слепой.
Не озирайся! Не ищи огласки!
Минуйте нас и барский гнев и ласки,
Судьба - она останется судьбой.
Ни у кого не спрашивай: - Когда?-
Никто не знает, как длинна дорога
От первого двустишья до второго,
Тем более - до страшного суда.
Ни у кого не спрашивай: - Куда?-
Куда лететь, чтоб вовремя и к месту?
Природа крылья вычеркнет в отместку
За признаки отсутствия стыда.
Все хорошо. Так будь самим собой!
Все хорошо. И нас не убывает.
Судьба - она останется судьбой.
Все хорошо. И лучше не бывает.

(С)ЮМ

Я так завидовал всегда
всем тем, кто пишут непонятно
и чьи стихи, как полупятна
из полудыма-полульда.
Я формалистов обожал,
глаза восторженно таращил,
а сам трусливо избежал
абракадабр и тарабарщин.
Я лез из кожи вон в борьбе
со здравым смыслом, как воитель,
но сумасшедшинки в себе
я с тайным ужасом не видел.
Мне было стыдно. Я с трудом
над сумасшедшинкою бился.
Единственно, чего добился, –
вся жизнь, как сумасшедший дом.
И я себя, как пыткой, мучил –
ну чем же я недоборщил,
что ничего не отчубучил
такого, словно «Дыр бул щыл…».
О, непонятные поэты!
Единственнейшие предметы
белейшей зависти моей.
Я – из понятнейших червей.
Ничья узда вам не страшна.
Вас в мысль никто не засупонил,
и чье-то «Ничего не понял…»
вам слаще мирра и вина.
Творцы блаженных непонятиц,
поверх сегодняшних минут
живите, верой наполняясь,
что вас когда-нибудь поймут.
Счастливцы! Страшно между тем
быть понятым, но так превратно –
всю жизнь писать совсем понятно,
уйдя непонятым совсем…

Евгений Евтушенко