Любимые стихи

Перед тем, как к вам идти, зашел я к Господу:
- Помоги, - сказал, - Отец, собраться в путь.
Снаряди да приодень, а к людям попаду, -
Сверху присмотреть за мной не позабудь.

Сами знаете: Бог дас все, что ни попроси,
Даст и ум, и глупость даст, - а что ж не дать?
Но не стал я ничего просить у Господа, -
Бог, он знает сам, что кому давать.

Долго Бог копался в сваленной тут ветоши,
И такую плохонькую из одежд
Мне дает и говорит: - Сынок, ты не тужи,
Главное - не растерять надежд.

И протягивает башмаки дырявые:
На меня надейся - сам, мол, не плошай!
Башмаки - они и новые износятся,
Главное - не износилась бы душа.

И еще мне Бог в дорогу эту дальнюю
Посох дал, и дал кувшин с отбитым дном,
И сказал мне, что гора с горою сходятся, -
Может, свидимся когда-нибудь потом.

И сказал: - Ответь тому, кто крикнет вслед тебе:
"Кто в цветущий век наш бос - дурак, мол, тот!" -
Что презренным Бог дает корыто сытости,
А любимым Бог скитания дает...

И с тех пор я по Земле хожу без устали,
Всем, что есть, делюсь со встречными в пути,
И смеюсь: что ни возьму, - то вам останется,
Я с собой могу себя лишь унести.

И такая впереди дорога длинная,
И судьба короткая одна...
Что в карманы я ни положу, - все выроню,
Лей, не лей, - Господь кувшин мне дал без дна.

Baravik
Вы замечательно понимаете поэзию...

Я живу вопреки слепоте тяготенья земного,
И мне жаль тех деревьев, что навзничь на землю легли.
Я себя не устал подтверждать в длинном списке живого, -
мне дышать не мешает кольцо горизонта земли.

Но есть круг - в нём царит круговая людская порука,
Ограничен им зрения угол, стреножен им лёгкий наш шаг,
В нём уютно, я знаю, владельцам послушно склонённого уха,
и тому, кто, шагая, привыкли смотреть, куда ставить башмак.

Но поёт о другом мне петух, толком петь не умея,
"Кукареку" поёт, не боясь сковородки молвы,
И мне нравится, что у подсолнуха так высока и так жилиста шея,
Угол зренья подсолнуха к солнцу, наклон головы.

Мелкий шрифт муравьёв мне приятней иного печатного шрифта,
А пчелиная музыка слаще иных сладкозвучных речей,
И живет эта жизнь от корней до вершин без подпорок и лифта,
Как разумный растратчик природы и честный её казначей.

Я живу вопреки слепоте тех людских представлений,
Чья негласная цель - кус жирнее прижать к животу.
Неразрывному кругу вещей, без особых о том сожалений,
я подсолнуха зренье и слух петуха предпочту.

Когда снежок скрывает наледь
И мёрзнет ранняя трава,
Когда людей объединяет
Молчание, а не слова,
И сочетаниями цвета
Пугает зрителей кино,
Предназначение поэта
И непонятно, и темно.
Но прорастают строки снова
Сквозь снежные листы бумаг,
Где слово каждое -- не слово,
А только некоторый знак,
Понятный лишь единоверцам,
Как знаки тайные икон:
Не впрямь о том, что точит сердце,
А только вскользь, обиняком.
Никем неразличим и тонок,
В веках забудется ли он,
Или далекий наш потомок,
Как некогда Шамполион,
Слов разобрав окаменелость...(С)

Вот последний раскроется лист,
И последняя льдинка растает,
Отструится последний кристаллик, -
А потом тишина нарастает.
Нарастёт этот летошний снег,
Дом в сугробах увязнет по трубы, -
так пойдет многозвучье на убыль,
будто в мире ни вёсен, ни лет...

Но и это пройдёт, ты не бойся:
В гости к звукам пришла тишина,
И прогнать эту грустную гостью
Только новая сможет весна.
А потом будет звонкое лето,
Нас с тобою оно удивит
Тем, что за ночь на землю прогретую
Одуванчиков стая слетит.

На траве они замрут,
А трава, как изумруд —
Ледяная тайна
В золотых проталинах.
А потом вздохнёт июнь,
Скажет ветру: "Ну-ка, дунь!" —
И взметнётся стая,
Белый пух роняя...

Это будет, и ты не печалься,
И хоть звуки совсем не слышны, -
Перебьёмся до новой весны
И дождёмся короткого счастья.
Пусть его не удержишь, как пух
Оодуванчиков, прочь улетевших, —
Нас с тобой оно всё же утешит:
Долго помнит мелодию слух...

— Что происходит на свете? — А просто зима
— Просто зима, полагаете вы? — Полагаю.
Я ведь и сам, как умею, следы пролагаю
в ваши уснувшие ранней порою дома.

— Что же за всем этим будет? — А будет январь,
— Будет январь, вы считаете? — Да, я считаю.
Я ведь давно эту белую книгу читаю,
этот, с картинками вьюги, старинный букварь.

— Чем же все это окончится? — Будет апрель.
— Будет апрель, вы уверены? — Да, я уверен.
Я уже слышал, и слух этот мною проверен,
будто бы в роще сегодня звенела свирель.

— Что же из этого следует? — Следует жить,
шить сарафаны и легкие платья из ситца.
— Вы полагаете, все это будет носиться?
— Я полагаю, что все это следует шить.

Следует шить, ибо, сколько вьюге не кружить,
недолговечны ее кабала и опала...(С)

2Baravik
2rolling stone
Зачитываюсь, в зимнюю ночь.
2Вaravik
Это Ваши стихотворения? Незвисимо от ответа - здорово.

Scar
>2Baravik
>2rolling stone
>Зачитываюсь, в зимнюю ночь.
Приятно.

>2Вaravik
>Это Ваши стихотворения? Незвисимо от ответа - здорово.
Было бы странным выкладывать здесь свои собственные...

2rolling stone:
>>2Вaravik
>>Это Ваши стихотворения? Незвисимо от ответа
>- здорово.
>Было бы странным выкладывать здесь свои собственные...
Я не силён ни в поэзии, ни в чем-то другом. Так что, простите за странность. Just восхищаюсь!!! И всегда прошу прощения за орф. ошибки. Школа обломила всю любовь к написанию.

Scar
Конечно, это не мои стихи, - если бы я так мог писать, был бы повод гордиться... Последнее стихотворение - Веры Матвеевой, женщины с трагической судьбой, очень рано ушедшей из жизни, и тем не менее оставившей заметный след в поэзии и музыке. Есть у нее интересные переводы Киплинга.
Автор предыдущих двух стихотворений - известный бард Виктор Луферов.

Scar:
>Я не силён ни в поэзии, ни в чем-то другом. Так
>что, простите за странность.
Я вовсе не хотела Вас в чём-то упрекнуть. С поэзией у Вас не всё так уж плохо, если Вы могли "зачитаться"... "ни в чем-то другом" - не думаю.

Солнце осеннее нежаще
Греет гряду облаков:
Это моржовое лежбище,
Пастбище дымных быков.
Гибкого моря волна,
Осыпи дюн безучастные,
Сосны до окиси красные,
Медные дозелена...

Между пеньками сосновыми
Позднее солнце ловлю.
...И без основ, и с основами -
Чайки кричат...Я люблю
В море их блеск меловой,
В воздухе лапки сафьянные,
Тонкие вопли стеклянные,
Крылья, как сабельный бой.

Нитями, стружками, пробами
Цеха, не то - кустаря, -
Нет! - ремешками для обуви,
Лавкою чеботаря
Водоросли рядком
Вдоль побережья расстелены, -
Тонким песком приметелены,
Выбелены ветерком.

Знаю, что все это кружево -
Моря кушак вырезной,
Творчество волн перетруженных -
Смоет такой же волной.

(Что ей простая трава!
Надо стихиям прожорливым,
Чтобы скрипели под жерновом
Только шедевры: едва
От ювелира, от резчика,
От живописца картин...)
Вот только первая трещинка
В береге; только один
Сдвиг на песке водяной, -
А уже с моря опознаны
Блудные травы...
И позваны
Страшной морской глубиной.

Весь этот ворох: соломки,
Лыка, подошвенных швов -
Зыбким хозяйством паломника
Стронуться с места готов...
(Шнур, переплет, перехват -
Смутный прообраз сандалии...
Что-то от пройденной дали,
Всё - от позвавшей назад. )

И в тишине разговорчивой
Слышу я голос немой
(С моря - такой неразборчивый!):
"Странницы-травы! Домой!"
Словно питомцев своих
Мать позвала бесприютная...
Может быть, я сухопутная,
Вот мне и страшно за них?


(с)

2Baravik:

>Перед тем, как к вам идти, зашел я к Господу...

я её знаю!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!вот только автора не помню...
недавно её на встрече с друзьями играли...

А потом светлячки открыли огонь по ночи.
И было нетрудно,и ночь проходила мимо.
и падал в костёр мотылёк,будто время просрочил...
И стало казаться - всего только месяц минул.
Большие дожди в огромаднейший дождь собрались,
Большие тревоги в одну уложились ноту,
И тыщи непройденных троп по земле разбежались,
Когда светлячки открыли огонь по ночи.
Спи,мой рюкзак,не каждая ночь такая:
Выбиты стёкла во всех домах стародавних...
Мне в полудрёме оранжевый путь сверкает:
Снова цепочка следов между городами...

ХУДОЖНИКИ
Кисть художника везде находит тропы.
И, к соблазну полисменов постовых,
Неизвестные художники Европы
Пишут красками на хмурых мостовых.

Под подошвами шагающей эпохи
Спят картины, улыбаясь и грустя.
Но и те, что хороши, и те, что плохи,
Пропадают после первого дождя.

Понапрасну горемыки живописцы
Прислоняются к подножьям фонарей
Близ отелей, где всегда живут туристы —
Посетители картинных галерей;

Равнодушно, как платил бы за квартиру,
За хороший (иль плохой) водопровод,
Кто-то платит живописцу за квартиру
Либо просто подаянье подает.

Может, кто-то улыбнется ей от сердца?
Может, кто-то пожелает ей пути?
Может, крикнет: «Эй, художник! Что расселся?
Убери свою картинку! Дай пройти!»

Но, как молнии пронзительную вспышку,
Не сложить ее ни вдоль, ни поперек,
Не поднять ее с земли, не взять под мышку,—
Так покорно распростертую у ног!

И ничьи ее ручищи не схватили,
Хоть ножищи по ее лицу прошли...
Много раз за ту картину заплатили,
Но купить ее ни разу не смогли.
(с)

2Baravik - спасибо.
2rolling stone - всё в порядке:)
2Uliss13 - художникам понравилось:)

Дашенька
Я уже писал: это Виктор Луферов.

Но в мире есть иные области,
Луной мучительной томимы.
Для высшей силы, высшей доблести
Они навек недостижимы.

Там волны с блесками и всплесками
Непрекращаемого танца,
И там летит скачками резкими
Корабль Летучего Голландца.

Ни риф, ни мель ему не встретятся,
Но, знак печали и несчастий,
Огни святого Эльма светятся,
Усеяв борт его и снасти.

Сам капитан, скользя над бездною,
За шляпу держится рукою,
Окровавленной, но железною,
В штурвал вцепляется — другою.

Как смерть, бледны его товарищи,
У всех одна и та же дума.
Так смотрят трупы на пожарище,
Невыразимо и угрюмо.

И если в час прозрачный, утренний
Пловцы в морях его встречали,
Их вечно мучил голос внутренний
Слепым предвестием печали.

Ватаге буйной и воинственной
Так много сложено историй,
Но всех страшней и всех таинственней
Для смелых пенителей моря —

О том, что где-то есть окраина —
Туда, за тропик Козерога! —
Где капитана с ликом Каина
Легла ужасная дорога.


(с)

Uliss13

Каждый день, отправляясь в плаванье
По морям сквозь ветра и бури,
Я мечтаю о тихой гавани,
Где б мои корабли уснули,

И о пристани в синих сумерках,
Где огни угольками рдеют,
Где не верят тому, что умер я,
Где все время ждут меня и надеются.

Как давно ты была оставлена,
Моя тихая старая гавань, -
И с тех пор моя жизнь отравлена:
Пересуды и грязный саван.

Плыли прочь, онемев от ужаса,
Лишь завидя мой парус белый,
Никому не хватило мужества,
Подойти и узнать - в чем дело?..

А потом, где б они ни плавали,
Мстя за страх, что тогда испытали,
Объявили посланцем дьявола,
Кораблем мертвецов назвали.

Дай им бог оправдаться дочиста,
Оставаться в мирке-постели,
Им не знать, каково одиночество
Под огнями святого Эльма...
(С)

Здравствуй,здравствуй,
Я вернулся,
Я к разлуке прикоснулся,
Я покинул край,в котором
Лишь одни большие горы...
Меж горами - перевалы,
Ты в краю том не бывала...
Там звезда есть голубая -
В ней угадывал тебя я...
Здравствуй,здравствуй,
Милый случай,
Здравствуй,храбрый мой попутчик.
Разреши идти с тобою
За звездою голубою
И на рынок за цветами,
И с корзиной за грибами...
И нести вдвоём в корзинке
Наших жизней половинки...
Здравствуй,здравствуй,
Друг мой вечный.
Вот и кофе,вот и свечи.
Вот созвездье голубое,
Вот и мы вдвоём с тобою.
Наши дни бегут к закату,
Мы,как малые ребята,
Взявшись за руки,клянёмся,
То ли плачем,то ль смеёмся...
Здравствуй,здравствуй,
Я вернулся...
(С)

Тебя со мной попутал бес
шататься зимней чащей,
где ты сама была как лес,
тревожный и молчащий.

В нем снег от денного тепла
лежал тяжел и лепок —
и стыли ножки у тебя
в ботиночках нелепых.

Мы шли по лесу наугад,
навек, напропалую,
и ни один не видел гад,
как я тебя целую.

Дышал любимой на виски
и молча гладил руки
и задыхался от тоски
и нестерпимой муки.

Нам быть счастливыми нельзя,
а завтра будет хуже,—
и лишь древесные друзья
заглядывали в души.

Да с лаской снежная пыльца,
неладное почуяв,
касалась милого лица
и горьких поцелуев.

Борис Чичибабин
1967