Группа Czerwone Gitary (Червоне гитары) и другие исполнители из стран Восточной Европы

Piechota, ta szara piechota

Krzysztof Klenczon & Czerwone Gitary - Deszcz Jesienny

Krystyna Konarska - W dziką jabłoń Cię zaklęłam

Muzyka Adam Sławiński, słowa Agnieszka Osiecka, śpiewa Krystyna Konarska

Przyjechałam taka smutna,
sam rozumiesz, co i jak,
lecz z pamięci mojej płótna
lato zmyło smutku szlak.

Zatrzasnęły się w żołędziach
na dwa spusty stare łzy.
Odfrunęło z motylami
słowo „czekam”, słowo „ty”.

Już do ciebie serca nie mam.
W dziką jabłoń cię zaklęłam.
A wspomnienia, czy pan słyszy,
zamieniłam w polne myszy.

W cierpkim smaku wczesnych jagód
już nie szukam twoich ust.
Już nie słucham cię w szelestach,
gdy zaskrzypi leśny chrust.

Lato zbiera się do drogi,
już w dziewannach zima śpi.
Ja tej zimy się nie boję,
gdy zapuka do mych drzwi.

Бумажный солдат на улицах Варшавы. Булат Окуджава и Польша

Автор: Игорь Белов Опубликовано: 9 мая 2018

Булат Окуджава называл Польшу своей первой любовью. К счастью, это чувство было взаимным – наверное, ни один другой русский бард не пользуется в Польше такой популярностью, как Окуджава. О том, что связывало «дворянина с арбатского двора» с Польшей и поляками, как эта привязанность, которую поэт пронес через всю жизнь, отозвалась в его песнях и стихах, почему Окуджаву до сих пор помнят и любят на берегах Вислы, рассказывает Игорь Белов.

«Я давно очарован Польшей, – говорил Булат Окуджава. – Черты национального характера, история и великая польская культура мне близки. Близки мне поляки – мудрые, остроумные, тонкие, музыкальные...» Ни об одной другой зарубежной стране Окуджава не написал и не спел так много. И дело не только в том, что Польша оказалась для Окуджавы, как и для многих советских шестидесятников, окном в мир. Случай Окуджавы уникален, поскольку здесь сошлись не история с географией, а характеры.

Первые встречи

Трасса "Восток-Запад" со стороны Шленско-Домбровского моста в направлении Старого города, между 1961 и 1968 годами. Фото: Збышко Семашко. Из собрания Национального цифрового архива (NAC)

Впервые Булат Окуджава посетил Польшу в августе 1964 года в составе небольшой писательской делегации. К тому моменту Окуджава уже был немного известен в Польше, так что на перроне в Варшаве его встречали польские писатели и поэты. Среди них были Агнешка Осецкая и Земовит Федецкий, который двумя годами ранее перевел и выпустил в одном из варшавских издательств повесть Окуджавы «Будь здоров, школяр». Поселили Окуджаву с компанией в самом центре – в отеле «Полония» на Иерусалимских Аллеях, напротив Дворца культуры и науки.

На следующий день стараниями Агнешки Осецкой Окуджаве устроили запись в радиостудии, где он записал десяток песен, а польское телевидение сняло об этом небольшой документальный фильм. В тот же день поэт в компании польских коллег отправился в студенческое музыкальное кафе «Dziekanka» на Краковском предместье, где тогда собиралась варшавская богема. Окуджава сидел за одним столиком со Збигневом Цыбульским и Эвой Демарчик, а затем, вняв уговорам, поднялся на небольшую сцену, где спел «Песенку о голубом шарике», «Московский трамвай», «Песенку об Арбате», «Вы слышите, грохочут сапоги» и – уже на бис – «Бумажного солдата».

Побывал Окуджава в тот первый свой приезд и в Союзе польских литераторов – прием для советских коллег организовал польский классик Ярослав Ивашкевич. За рюмкой водки Ивашкевич рассказал Окуджаве, как на съезд писателей в Варшаву приехал советский поэт и литературный функционер Алексей Сурков, устроивший польским коллегам форменный разнос за саботаж и забвение принципа партийности в литературе. Чуть позже советская делегация проследовала на банкет, где Сурков уже менее официальным тоном поинтересовался у попавшегося ему на пути Антония Слонимского (известный польский поэт и писатель, один из наиболее явных «уклонистов» от партийной линии), где тут можно сходить в туалет. «А вы кто?» – спросил Слонимский. «Я – председатель Союза писателей СССР» – ответил Сурков. Тогда Слонимский широким жестом обвел интерьеры Дворца культуры и науки, где проходил съезд, и выразительно произнес: «Вам – везде!»

Окуджава провел в Варшаве неделю, после чего вся компания отправилась в Татры, где в одном из кафе курортного городка Губалувка поэтом был сыгран небольшой импровизированный концерт.

https://culture.pl/ru/article/bumaznyi-soldat-na-ulicah-varsavy-bulat-okudzava-i-polsa

"Вы слышите, грохочут сапоги". Булат Окуджава

Мы связаны, Агнешка...

Агнешка Осецкая, Будапешт, 1966. Фото: Люцьян Фогель / Forum

В Польше у Окуджавы обнаружилась родственная душа – выдающаяся польская поэтесса Агнешка Осецкая. В их литературной судьбе и в самом деле было много общего: как и в случае Окуджавы, творчество Осецкой проходило по ведомству легкого, песенного жанра, хотя талантом и харизмой она не уступала многим «серьезным» литераторам того времени.

Общение с Осецкой оказалось для Окуджавы едва ли не самым сильным впечатлением от первой поездки в Польшу, и уже дома, в Москве, он написал песню «Прощание с Польшей», посвятив ее Агнешке. Этой песне, текст которой впервые был опубликован лишь два года спустя в альманахе «День поэзии», суждено было стать самым известным и любимым в Польше произведением Окуджавы. Песня «Прощание с Польшей» абсолютно универсальна, что и делает ее бессмертной. Здесь и нежное посвящение польской коллеге, и размышления об истории Польши, и признание в любви к этой яркой и удивительной стране, и лирический разговор о причудливых переплетениях польских и русских судеб – недаром первая строчка исполнялась в двух вариантах: «Мы связаны, Агнешка, с тобой одной судьбою...» и «Мы связаны, поляки, давно одной судьбою...»

Мы связаны, Агнешка, давно одной судьбою
прощанье и в прощенье, и в смехе, и в слезах:
когда трубач над Краковом возносится с трубою –
хватаюсь я за саблю с надеждою в глазах.

Потертые костюмы сидят на нас прилично,
и плачут наши сестры, как Ярославны, вслед,
когда под крик гармоник уходим мы привычно
сражаться за свободу в свои семнадцать лет.

То, как Окуджава говорит здесь о польской истории, во многом объясняет и его трепетное отношение к Польше, и феномен популярности русского барда у польских слушателей. Окуджаве были в высшей степени близки лучшие черты польского национального духа – умение находить достоинство в поражении,в отношение к свободе как к высшей ценности, независимость и самоуважение. В этих чертах он мог узнать самого себя. А полякам оказался близок его образ солдата разбитого полка, одерживающего моральную победу. Краковский трубач гибнет, но музыка звучит над городом до сих пор – «любовь его безмерна, сигнал тревоги чист».

Однако в «Прощании с Польшей» Окуджава спел не только о прошлом. Как и положено истинному поэту, у которого, по словам Томаса Элиота, высказывание о себе превращается в высказывание о своем времени, Окуджава говорит об эпохе, выпавшей на долю его поколения: «Нам время подарило пустые обещанья. / От них у нас, Агнешка, кружится голова». Именно таким временем «пустых обещаний» была советская и польская «оттепель», со всем ее романтизмом и, увы, половинчатостью. А через какое-то время Окуджава дописал к «Прощанию с Польшей» еще несколько строк, чтобы попытаться заглянуть в будущее и ответить на вопрос, сможем ли мы правильно распорядиться свободой, о которой так мечтаем:

Свобода – бить посуду? Не спать всю ночь – свобода?
Свобода – выбрать поезд и презирать коней?..
Нас обделила с детства иронией природа.
Есть высшая свобода. И мы идем за ней.

В 1968 году в Польше вышла долгоиграющая пластинка «Ballady Bułata Okudżawy», на которой песни русского барда исполняли польские артисты – Слава Пшибыльская, Войцех Млынарский, Богдан Лазука, Густав Луткевич и Эдмунд Феттинг. Это была первая в мире пластинка с переводами песен Окуджавы на иностранный язык. На этом виниле своего рода бонус-треком, напоминавшим авторский поклон под занавес, была песня «Прощание с Польшей», которую исполнял сам Окуджава

Булат Окуджава - Прощание с Польшей

Прогулки по Варшаве

Варшава, 1974. Булат Окуджава на прогулке по Старому городу. Фото: Михал Броварский / Forum

Следующий приезд Окуджавы в Польшу был связан с книгоиздательскими делами. Весной 1967 года в варшавском издательстве «Искры» вышла книга «Стихи и песни Булата Окуджавы» в переводе Юзефа Вачкува. А в июле того же года Окуджаву пригласили в Польшу в связи с подготовкой второй книги его стихов на польском, которая должна была выйти в октябре. Готовил книгу к изданию польский жуналист и переводчик Игнаций Шенфельд.

Окуджава много гуляет по летней Варшаве, бродит вечерами по старому городу, здесь же пишет песню «Путешествие по ночной Варшаве в дрожках» – уже сам выбор транспортного средства дает понять, что это песня не столько о прогулках по варшавским улицам, сколько о путешествии во времени:

Варшава, я тебя люблю легко, печально и навеки.
Хоть в арсенале слов, наверно, слова есть тоньше и верней,
но та, что с левой стороны, святая мышца в человеке,
как бьется, как она тоскует!.. И ничего не сделать с ней.

Трясутся дрожки. Ночь плывет. Отбушевал в Варшаве полдень.
Она пропитана любовью и муками обожжена,
как веточка в Лазенках та, которую я нынче поднял,
как Зигмунта поклон неловкий, как пани странная одна.

Окуджава часто артикулировал в своих песнях то, что многие советские люди иногда боялись произнести или даже подумать. В песне о ночной Варшаве он первым из русских литераторов осмелился публично заговорить о Катыни, признавшись заодно, насколько же это невыносимо – вынужденно замалчивать правду, говоря о ней лишь намеками:

Забытый богом и людьми, спит офицер в конфедератке.
Над ним шумят леса чужие, чужая плещется река.
Пройдут недолгие века – напишут школьники в тетрадке
все то, что нам не позволяет писать дрожащая рука.

Невыносимо, как в раю, добро просеивать сквозь сито,
слова процеживать сквозь зубы, сквозь недоверие – любовь...
Фортуну верткую свою воспитываю жить открыто,
надежду – не терять надежды, доверие – проснуться вновь.

Впрочем, прогулками по городу дело не ограничивалось: поэт иногда выступал с концертами – в частности, в знаменитом варшавском клубе «Hybrydy», сидел в кафе с писателями и издателями. Было и несколько запоминающихся встреч, показавшихся интересными не только Окуджаве, но и советским «искусствоведам в штатском».

Булат Окуджава - Варшава, я тебя люблю

Песня прерывается на первом куплете. Записи полного исполнения не существует.

Стихи Булата Окуджавы
Музыка Анатолия Миндича

Варшава, я тебя люблю легко, печально и навеки.
Хоть в арсенале слов, наверно, слова есть тоньше и верней,
но та, что с левой стороны, святая мышца в человеке,
как бьется, как она тоскует!.. И ничего не сделать с ней.

Трясутся дрожки. Ночь плывет. Отбушевал в Варшаве полдень.
Она пропитана любовью и муками обожжена,
как веточка в Лазенках та, которую я нынче поднял,
как Зигмунта поклон неловкий, как пани странная одна.

Забытый богом и людьми, спит офицер в конфедератке.
Над ним шумят леса чужие, чужая плещется река.
Пройдут недолгие века -- напишут школьники в тетрадке
все то, что нам не позволяет писать дрожащая рука.

Невыносимо, как в раю, добро просеивать сквозь сито,
слова процеживать сквозь зубы, сквозь недоверие -- любовь...
Фортуну верткую свою воспитываю жить открыто,
надежду -- не терять надежды, доверие -- проснуться вновь.

Извозчик, зажигай фонарь на старомодных крыльях дрожек.
Неправда, будто он прожит, наш главный полдень на земле!
Варшава, мальчики твои прически модные ерошат,
но тянется одна сплошная раздумья складка на челе.

Трясутся дрожки. Ночь плывет. Я еду Краковским Предместьем.
Я захожу во мрак кавярни, где пани странная поет,
где Мак Червоный вновь цветет уже иной любви предвестьем...

Я еду Краковским Предместьем.
Трясутся дрожки.
Ночь плывет.

1967

Булат Окуджава - Бумажный солдат

Один солдат на свете жил,
красивый и отважный,
но он игрушкой детской был:
ведь был солдат бумажный.

Он переделать мир хотел,
чтоб был счастливым каждый,
а сам на ниточке висел:
ведь был солдат бумажный.

Он был бы рад - в огонь и в дым,
за вас погибнуть дважды,
но потешались вы над ним:
ведь был солдат бумажный.

Не доверяли вы ему
своих секретов важных,
а почему?
А потому,
что был солдат бумажный.

А он судьбу свою кляня
Не тихой жизни жаждал.
И все просил: огня, огня.
Забыв, что он бумажный.

В огонь? Ну что ж, иди! Идешь?
И он шагнул однажды,
и там сгорел он ни за грош:
ведь был солдат бумажный.

Опасные связи

Адам Михник. Варшава, 90-е годы. Фото: Яцек Марчевский / Forum

Тем летом 67-го Окуджава много встречается в Варшаве с представителями польской оппозиции. Этот факт не остался незамеченным бдительными советскими спецслужбами, которые в то время пристально следили за поэтом, собирая на него компромат и одновременно стараясь, по воспоминаниям самого Окуджавы, «блюсти витрину». Вот что говорилось в секретной записке для ЦК КПСС, составленной заместителем председателя КГБ СССР Банниковым в октябре 1967 года:

«По имеющимся в Комитете госбезопасности материалам, поэт Булат Окуджава в период пребывания в Польской Народной Республике летом 1967 года встречался со многими польскими литераторами, известными своими ревизионистскими и сионистскими взглядами, в частности с Модзелевской Наталией, Колаковским Лешеком, Конвицким Тадеушем, а также с Шенфельдом Игнацием, который подозревается в передаче западным издательствам литературных материалов, принадлежащих советским писателям. (...) Личные контакты с Окуджавой поддерживали принадлежащие к ревизионистско-сионистским кругам и известные своими антисоциалистическими выступлениями писатели: Михник Адам, (...) Блюмштайн Северин, Кучиньский Вальдемар, (...) Гражина и Яцек Куронь».

С Адамом Михником и другими молодыми польскими оппозиционерами, диссидентами и мыслителями Окуджава познакомился дома у Яцека и Гражины Куроней 16 июля 1967 года. Это была важная встреча – советский вольнодумец встретился с вольнодумцами польскими. Им было о чем поговорить, причем разговор шел, разумеется, не только о политике. С философом Лешеком Колаковским Окуджава обсуждал теорию «этики без кодекса», рассматривающую личную ответственность и свободу морального выбора в качестве основы этического поведения – эти разговоры очень сильно повлияли на Окуджаву, и с Колаковским он потом встречался неоднократно.

Лешек Колаковский, 1965. Фото: Эустахий Коссаковский / Forum

По возвращении из Варшавы в Москву Окуджаву через какое-то время вызвали «на ковер» в КГБ. Поэт, как мог, защищал своих варшавских друзей, а беседовавший с ним полковник не без злорадства парировал: «Что же такого хорошего в ваших польских друзьях, если они арестованы?» Польским диссидентам того времени Окуджава посвятил стихотворение «Шестидесятники Варшавы»:

Шестидесятники Варшавы,
что вас заботило всегда:
не призрак злата или славы,
а боль родимого гнезда.

И не по воле чьей-то барской
запоминали, кто как мог,
и Яцка баритон бунтарский,
и Виктора тревожный слог.

И в круговерти той безбрежной
внимали все наперечет,
что Витольд вымолвит с надеждой,
что Адам пылко изречет...

Адаму Михнику, Яцеку Куроню и Каролю Модзелевскому была посвящена и песня Окуджавы «Мастер Гриша»: В нашем доме, в нашем доме, в нашем доме / – благодать, благодать... / Все обиды до времени прячем. / Ничего, что удачи пока не видать / – зря не плачем. / Мастер Гриша придёт, рядом сядет. / Две больших, две надежных руки у него / – всё наладит». Интересно, что песня допускала несколько трактовок. Если в Советском Союзе многие считали, что эта песня – о неспособности интеллигенции повлиять на ход истории, то в Польше «Мастера Гришу» восприняли как призыв к народу взять судьбу страны в свои руки. Во всяком случае, польские диссиденты понимали эту песню именно так

Булат Окуджава - Мастер Гриша

Ах, пани, панове...

Агнешка Осецкая, 1986, Варшава, фото Анджей Светлик / Forum

С Агнешкой Осецкой была связана еще одна крупная творческая удача Окуджавы, выступившего на этот раз в ипостаси поэта-переводчика. В сентябре 1969 года в московском театре «Современник» состоялась премьера спектакля «Вкус черешни» по пьесе Агнешки Осецкой «Apetyt na czereśnie». В этой лирической трагикомедии есть несколько ее песен, которые специально для спектакля перевел (а также написал к ним музыку) Булат Окуджава: «К чему нам быть на „ты”...», «Нам парни говорят такие речи...», «Там, за седьмой горой...» и «Пане-панове».

Главным хитом спектакля стала песня «Пане, панове» – Окуджава перевел эти стихи совершенно изумительно, в очередной раз подтвердив, что поэтический перевод недаром именуется «высоким искусством». А красивая и печальная музыка придала словам Агнешки Осецкой совершенно фантастическое измерение.

Гаснут, гаснут костры, спит картошка в золе.
Будет долгая ночь на холодной земле.
И холодное утро займётся,
и сюда уж никто не вернётся.
Без листвы и тепла как природа жалка.
Поредела толпа у пивного ларька.
Продавщица глядит сиротливо,
и недопито чёрное пиво.

Ах, пани, панове… ах, пани, панове…
Ах, пани, панове, тепла нет ни на грош.
Что было, то сплыло, что было, то сплыло,
Что было, то сплыло, того уж не вернёшь.

Перевод у Окуджавы вышел немного вольным – и в то же время удивительно бережным. Какие-то нюансы он изменил – к примеру, упомянутый в оригинале GS (то есть gminna spółdzielnia, сельский кооператив в ПНР), где «więcej piwa niż łez» («больше пива, чем слез») переводчик заменил пивным ларьком, заодно придумав продавщицу, которая «глядит сиротливо», а строчка Осецкой «Ja cię może za mało kochałam» (дословно «Может быть, я недостаточно сильно тебя любила») у Окуджавы превратилась в прямо противоположное утверждение «Я тебя слишком сильно любила» (впрочем, если вдуматься, иногда это парадоксальным образом означает почти то же самое). Зато удалось с невероятной точностью передать главное – атмосферу, настроение, запах осенней листвы и погасшего костра, горечь темного пива и неизбежной разлуки, сохранив ритм четырехстопного анапеста и безукоризненно элегантного распада.

Было в спектакле и еще одно переведенное Окуджавой стихотворение Агнешки Осецкой, о котором сейчас уже почти никто не вспоминает – «Гляжу на черный двор...», изящная поэтическая зарисовка с элементами хоррора. Ни в книгах Окуджавы, ни в литературной периодике этот перевод не публиковался, в сети его тоже нет, так что процитирую по памяти – такими я услышал эти стихи в конце 90-х годов в Калининграде в моноспектакле блистательного Игоря Савостина «Мы только голос. XX век в европейской и американской поэзии»:

Гляжу на черный двор –
он черен, как чернила, он черен, как чернила, он черен, как чернила.
Вокруг стоит забор,
изогнутый уныло, изогнутый уныло, изогнутый уныло.
И черных кошек хор
кричит всю ночь истошно, кричит всю ночь истошно, кричит всю ночь истошно,
и прошлогодний сор
не убран, как нарочно, не убран, как нарочно, не убран, как нарочно.
В груди моей стучит
и мечется сердечко, и мечется сердечко, и мечется сердечко.
Но молча выхожу
на старое крылечко, на старое крылечко, на старое крылечко...

Песни из спектакля «Вкус черешни» были приняты с огромным восторгом, затмив постановку и саму пьесу. Уже спустя год они вышли в Советском Союзе отдельной пластинкой в исполнении Гелены Великановой. А в Польше песню «Ach, Panie, Panowie» исполняли Кристина Сенкевич и Петр Франчевский, Слава Пшибыльская, Магда Умер – всех и не перечислишь.

Булат Окуджава - К чему нам быть на ты?

Булат Окуджава, Агнешка Осецка - Фрагменты песен

БУЛАТ ОКУДЖАВА - АХ, ПАНИ ПАНОВЕ...

Гелена Великанова и Алексей Петренко - Ах, пане панове...

Ach, Panie, Panowie - Apetyt na czereśnie (1975) Krystyna Sienkiewicz, Piotr Fronczewski