Eric Clapton and his music

Кажется та шапочка-ушаночка Бейкера, где-то валяется у меня на чердаке на даче...

Что это он такое курит?

Накурился :)

В 1982 году моему другу его родственник из США прислал номер журнала "Musician" с интервью Эрика Клэптона и другими, довольно любопытными материалами (про гитары Клэптона и т.п.). Интервью я тогда перевел, а недавно нашел его, разбирая свои "архивы". К сожалению, связь с тем другом давно потеряна, а английского текста у меня не осталось, так что подправить перевод, в котором я теперь вижу не слишком удачные места, возможности нет. Тем не менее, в нем есть много любопытного (как мне кажется); например, оценка журналистом периода "461 Ocean Boulevard", с которой сейчас мало кто согласится, а также некоторые высказывания самого ЕС ("Вопрос: Как вы думаете, многим ли вы обязаны черной музыке? Ответ: Ничем." "Но все равно остается боль в пальцах." "Иначе я бы просто ушел… я бы уже никогда не вернулся.") и рассказ о том, как приходится "зарабатывать" право сыграть блюз, -- сейчас, во времена post blues revival, это как-то не укладывается в голове. Короче, я подумал, что этот текст может показаться интересным кому-то кроме меня. (Я не проверял все 100 с лишним страниц этой темы, но мне все-таки кажется, что
этого интервью здесь не было.)

ЭРИК КЛЭПТОН
Интервью Джону Хатчинсону

Журнал «Musician», № 43, май 1982 г.

Вряд ли найдется другой музыкант, который оставался бы в такой же степени непонятым, над которым бы так довлел груз возлагаемых на него надежд, и которым бы восхищались совсем не за то, что действительно достойно преклонения. Нередко он на следующий день смеялся над тем, что вчера считалось его достижением. Его усилиями было создано чрезвычайно жизнеспособное трио, и он сам сделал все возможное, чтобы это трио похоронить. Он был крупнейшим объектом поклонения в истории рока, однако сам «бог-Клэптон» настойчиво пресекал все попытки создания культа его личности.
Клэптон во многом остается загадкой. Но одна нить связывает воедино все 18 лет его пребывания в лучах славы – это блюз.
Клэптон набивал руку, слушая пластинки Блайнда Лемона Джефферсона (Blind Lemon Jefferson), Сана Хауса (Son House), Скипа Джеймса (Skip James) и Блайнда Боя Фуллера (Blind Boy Fuller), но его самой большой любовью всегда оставался Роберт Джонсон (Robert Johnson). Тяга к неординарности привела Клэптона в 1964 году в Yardbirds, а опасения, что эта группа слишком глубоко зашла в обычное русло поп-музыки, через год подтолкнули его к выходу из состава группы. Годичное пребывание в Bluesbreakers Джона Мэйелла (John Mayall) придало его голосу неповторимое блюзовое звучание. Мэйелл вспоминал: «Эрик – великий гитарист, но он не лидер, и он не хочет быть лидером. Все, что он хочет? – это чтобы ему дали спокойно играть. В Yardbirds он просто хотел играть на гитаре. И того же самого он хотел, находясь в моей группе. Позже его поставили на пьедестал, но он все время хотел оставаться неизвестным и просто играть. Он прекрасный, милый, застенчивый парень».
Вслед за своим учителем Робертом Джонсоном Клэптон повторил то, что должен был сделать любой легендарный музыкант. Он заперся в комнате с гитарой на год и вырабатывал свой собственный стиль, придавая традиционному блюзу взрывной характер и выпуклую образность. (Легенда гласит, что в это время он и Стиви Уинвуд (Stevie Winwood) собирались вместе основать группу, но Стиви присоединился к группе Traffic). Затем Клэптон с басистом Джеком Брюсом (Jack Bruce) и барабанщиком Джинджером Бейкером (Ginger Baker) основали Cream – группу, которая остается одной из лучших в истории рок-музыки. Все концерты в течение двух лет и четыре легендарных альбома этих молодых музыкантов рождались в бесконечных спорах, вспыхивающих как за сценой, так и на самой сцене. Альбомы «Fresh Cream», «Disraeli Gears», «Wheels of Fire», «Goodbye» показывают Клэптона в новом качестве жреца электрогитары. Выдвинутая на передний план гитара Клэптона приобрела поразительное и неповторимое в истории рока звучание. Отсутствие аккомпанирующего инструмента в составе группы стимулировало Клэптона, и он стал выступать в роли, которую в другом случае никогда бы на себя не взял. Агрессивная и изобретательная игра Брюса на бас-гитаре одновременно раздражала и вдохновляла Клэптона. Судя по всему, работа в малочисленном составе трио не доставляла Клэптону наслаждения, и после распада «Крим» он надолго посвятил себя игре на ритм-гитаре.
Это и стало одной из главных причин возникновения Blind Faith, супергруппы Клэптона, Уинвуда, Бейкера и басиста Рика Греча (Rick Grech). Это было последним ударом по легионам поклонников Cream. Музыка Blind Faith не блистала вдохновенными гитарными пассажами, но напротив, была лиричной; в ней было много аккомпанемента и расслабленности, соответствующей карнавальной атмосфере рок-музыки 60-х годов. Вместо того, чтобы играть зажигательный рок, Клэптон обратился к христианству и написал серенаду «Presence of the Lord».
Клэптон ни в коей мере не повторялся в своей игре, отправившись на гастроли с Дилейни (Delaney) и Бонни Брамлеттом (Bonnie Bramlett) и записав вместе с ними свой первый сольный альбом. Клэптон-солист исчез. На смену ему пришел автор песен, певец, аранжировщик, возглавляющий большой оркестр своих друзей.
Поклонники Клэптона, еще больше разочаровавшись в нем, стали покупать пластинки Deep Purple и Mountain. Песня Дж. Дж. Кейла (J. J. Cale) «After Midnight», тем не менее, попала в списки популярности. В записи альбома принимали участие многочисленные лос-анджелесские друзья Леона Расселла (Leon Russell). Былые почитатели Клэптона умоляли: «Эрик, вернись!».

Трое из музыкантов Леона Расселла стали ядром следующей группы Клэптона: барабанщик Джим Гордон (Jim Gordon), басист Карл Рейдл (Carl Radle), пианист Бобби Уитлок (Bobby Whitlock) стали называться «Домино», а Эрик, не желая повторять ажиотажа, вызванного супергруппой Blind Faith, стал Дереком (Derek). В результате появился альбом «Layla»; он соединил блюзовую манеру Клэптона и усложненную песенную форму в чувственный, наполненный болью шедевр. История любви Клэптона и жены Джорджа Харрисона Пэтти (Patti) окончилась, и Пэтти вернулась к мужу; Клэптон был полностью опустошен и пристрастился к героину. «Layla» и «Have You Ever Loved a Woman» показывают полное отчаяние музыканта, а жесткая манера игры напоминает ранние записи Роберта Джонсона. Клэптон продолжал бороться за свою любовь и наконец женился на Пэтти в 1979 году. Альбом «Layla» остается прекрасным произведением; это две пластинки с блестящей музыкой, в записи которой принимал участие специально приглашенный известный музыкант Дуэйн Оллмэн (Duane Allman). Итак, бог гитары воскрес, и от него ожидали нового чуда его многочисленные приверженцы, и Клэптон снова отказался подчиняться им. С 1971 по 1973 год он жил в полном одиночестве, пока Пит Тауншенд (Pete Townshend) не организовал специально для него концерт в зале «Рэйнбоу» («Rainbow»). Этот концерт был интересен как эпизод в истории рока, но самой рок-музыке он не дал ничего нового. Клэптон еще раз обманул ожидания своих поклонников, выпустив «461 Ocean Boulevard», где он вернулся на свои прежние позиции. Этот альбом был как бы скопирован через кальку с прежних многочисленных альбомов-бестселлеров; синглы с песнями «Lay Down Sally», «Cocaine», «Willie and the Hard Jive» и «I Shot the Sheriff» вошли в списки популярности. Все творчество этого периода несет на себе отпечаток неуверенности, унылости, слабости духа. Снова и снова критики обвиняли Клэптона в опустошенности его музыки и говорили, что он повторяется.
Тем не менее, «Another Ticket» ознаменовал собой новый поворот в музыкальной судьбе Клэптона. Песни этого альбома не претенциозны, они интимны и просты, в них есть теплота, присущая его ранним записям. Несмотря на мрачные прогнозы, «Another Ticket» хорошо раскупался. В этом альбоме Клэптон возродил свою первую и самую большую любовь – блюз; он стал больше играть на соло-гитаре к радости своих поклонников. К сожалению, его успешное турне с новой программой было прервано из-за серьезного обострения язвенной болезни, и Клэптон снова исчез со сцены. (В период его болезни несколько предприимчивых менеджеров объявили себя представителями Клэптона; на самом деле его настоящим менеджером был и остался Роджер Форрестер (Roger Forrester)). Клэптон расторг контракт со своей прежней фирмой RSO и сейчас записывает новый альбом, который выпустит его собственная фирма Great Records осенью этого года; в это время сам Клэптон с группой должен находиться на гастролях. Пока что Клэптон дуэтом с Джеффом Беком (Jeff Beck) записал и выпустил песню «The Secret Policeman’s Other Ball», которая с успехом звучит в музыкальных программах различных радиостанций.
Эрик Клэптон остается загадочной, мистической фигурой, и даже осознавая его огромный вклад в развитие рок-музыки прошлого, невозможно предсказать, что он сделает в будущем. Тем не менее, его нельзя недооценивать. В тот момент, когда вы в нем полностью разочаруетесь, он может создать свой новый шедевр.

М. (Musician): С самого: начала вашей карьеры вас по-настоящему боготворили многочисленные поклонники. А сами вы считаете себя лучшим в мире гитаристом блюз-энд-рока?
К: (Clapton): Нет. Несправедливо по отношению к музыканту ставить его в такое положение; может произойти настоящая трагедия, если когда-нибудь этот легко прилипающий ярлык с него снимут. Аплодисменты приятно слышать, но надо уметь их быстро забывать.
М: А как насчет вашего старого прозвища «бог»?
К: Это ничего не значит… Все давно в прошлом. Для меня лучшим гитаристом, которого я когда-либо слышал, остается Роберт Джонсон. Я могу смело говорить об этом, потому что он был известен гораздо раньше, чем я, и он не мог оказать какого-то непосредственного влияния на мой стиль. Поэтому он не должен ворочаться в могиле, когда я играю.
М: Отождествляете ли вы себя с ним?
К: Нет, ни в какой мере.
М: А когда-нибудь раньше?
К: Да. Когда я был молодым, то хотел умереть как он, в 29 лет.
М: Почему вы изменили свое отношение к нему?
К: Потому, что выжил.
М: И вы даже не подвержены влиянию его фатализма?
К: Я не думаю, что он был фаталистом. Он был очень наивным и неискушенным человеком; его ободрали и вышвырнули из этой жизни вон.
М: Вы когда-нибудь играли, как Джонсон, стоя спиной к залу?
К: Да, я проделывал это, играя с Мэйеллом.
М: Подражая Джонсону?
К: Да, конечно.
М: Вы любили говорить, что будете записывать по одной песне Джонсона на каждом своем альбоме. Можно предположить, что эта идея оказалась несостоятельной.
К: Я держал свое слово, пока Стоунз (Stones) не записали «Love in Vain». Тогда я подумал: «Я доверяю им нести эту ношу».
М: Как вы думаете, многим ли вы обязаны черной музыке?
К: Ничем.
М: Это очень любопытно; почему «ничем»?
К: Ну, мы все в одной упряжке.
М.: И вы не видите никакой разницы между собой и ими?
К.: Нет, совсем не вижу. Я думаю, что весьма странно было бы считать себя обязанным кому-то за то, что делаешь сам. Я очень остро ощутил это противоречие, когда Хаулин Вулф (Howlin’ Wolf) учил меня играть песню «Little Red Rooster». Он все время говорил мне: «Слушай, сынок, ты должен это выучить, потому что, когда меня не станет, кто-то должен это играть». Я ощущал внутреннее сопротивление и думал: «Нет, я этого не принимаю».
М.: Чувствуете ли вы себя продолжением линии, которая восходит к Роберту Джонсону и идет дальше?
К.: Да.
М.: Сознательно?
К.: И сознательно, и подсознательно. Когда бы я ни почувствовал себя подавленным, потеряв свой путь и ища, что же именно я должен делать, я всегда в таких случаях обращаюсь к Мадди Уотерсу (Muddy Waters). Я нахожу в нем бездну духовного спокойствия – он сильный человек, понимаете? И я хочу быть таким же.
М.: Вы гастролировали вместе с ним много лет назад. Как это выглядело? Не чувствовал ли он себя в какой-то мере обделенным?
К.: Нет, это было прекрасно. Он как бы усыновил меня, и теперь я – его ребенок.
М.: Вы его часто видите?
К.: Нет, реже, чем хотелось бы . На этот раз я увижу его, когда мы будем в Америке. Но он уже стареет и не может работать так много, как хотел бы. Он удивительный человек, мой «папаша» (он ведь теперь вроде как мой отец)! Когда я заканчивал последний альбом «Another Ticket», – а я всю пластинку записал в Англии, – я подумал: «Ну, а что бы он сказал, если бы я проиграл ему этот диск? Весь альбом слишком… лиричный, что ли, и я уверен, что он сказал бы что-то вежливое о диске и похвалил бы его, но этот альбом не удовлетворил бы его.
М.: Удовлетворил бы его Клэптон – «Slowhand»?
К.: Нет, не думаю.

М.: Как вы подбираете себе блюзы? Например, думая о ком-нибудь вроде Блайнда Уилли Джонсона (Blind Willie Johnson), вы говорите себе: «Я должен включить одну из его песен в свой следующий альбом»?
К.: Нет. Некоторые песни просто всплывают сами. Раз уж вы упомянули песни Блайнда Уилли Джонсона, то должен сказать, что сыграть их очень трудно. Одна из его песен, которую я хотел бы записать, это «Nobody’s Fault But Mine», но ее почти невозможно сыграть. Попробуйте найти сами гитариста, который смог бы ее исполнить!
М.: У вас есть любимые пластинки, к которым вы время от времени снова возвращаетесь?
К.: Да, это «The Best of Muddy Waters» и «The Best of Little Walter».
М.: Б. Б. Кинга (B. B. King) вы так часто не слушаете?
К.: Слушаю, но его музыка слишком изощренная. Он всегда был таким; на его первом альбоме, который я купил, уже звучали скрипки, а это было до «Live at the Regal», тогда он еще записывался на Crown Records. Это правда, он великий гитарист, самый техничный в том стиле, в каком он играет. Но я предпочитаю более земную музыку.
М.: Как вы представляете себе свое будущее? Думаете ли вы, что ваш стиль станет более блюзовым в ближайшие, скажем, десять лет?
К.: Я был бы удовлетворен, если бы мне удалось просто дать побольше концертов. Направление в музыке определяет размер аудитории; если вы играете для 4000 людей, то можете играть все, что хотите сами, но если перед вами 20000 зрителей, то может случиться настоящее восстание, если вы не будете играть то, что хотят они.
М.: К какой музыке вы бы хотели обратиться сами?
К.: Чтобы услышать ответ на этот вопрос, вам надо бы придти на одну из наших репетиций. Я обращаюсь к самому себе, к постоянному желанию играть музыку, которая звучит во мне.
М.: Вы бы огорчились, если бы потеряли популярность?
К.: Нет, не думаю. Я бы просто понял, что потерял свой путь к слушателю. Но после всех этих лет я удивляюсь, что до сих пор еще кому-то нужен. Хотя, когда я выхожу на сцену, я даю людям все, что могу.
М.: Это заметно. Вы часто выглядите опустошенным и измученным, сыграв по-настоящему сильную вещь. Тем не менее, можно вспомнить, как вы были уязвлены на одном из Лондонских концертов в прошлом году, когда аудитория не отвечала на ваши явные усилия найти с нею контакт.
К.: Да, это действительно больно. Меня игнорировали подобным образом много раз, но Лондон на самом деле кажется созданным специально для этого. Всякий раз, когда я выхожу на сцену в Лондоне, я предчувствую это, я этого жду, и если после трех-четырех вещей я не ощущаю отклика зала, то говорю сам себе: «Ладно, придурки, я буду играть для себя и для группы, и мне наплевать, нравится вам это или нет». Обычно это превращается в очень плохой концерт. Английская публика испорчена; она слишком много видит того, что имеет бессмысленное название «новая волна» (new wave). Эту форму музыки я считаю совершенно негативной и саморазрушительной. Создается впечатление, что музыканты «новой волны» не хотят ни существовать, ни продолжать свой род.
М.: Значит, вы хорошо чувствуете реакцию, соучастие зрителей?
К.: Да. Когда реакция хорошая, то это замечательно. Здесь, в Ирландии, публика удивительная. Вчера, например, молоденькая девушка выбежала на сцену и сказала: «Сыграйте «Wonderful Tonight»!», а я ей сказал, что мы ведь уже сыграли эту вещь. Она сказала: «Сыграйте ее еще раз!» Я помню времена, когда я действительно делал это, играл на бис, тогда я многие любимые вещи играл дважды.
М.: В этом отношении «Wonderful Tonight» многое значит для вас?
К.: Да, особенно, если не надо петь, а весь зал делает это вместо меня.
М.: Было заметно, что на последнем концерте вы играли в основном популярные, а не свои любимые песни.
К.: Да, есть такое противоречие между тем, что хочу я, и тем, что хотят другие. Видите ли, я постоянно ощущаю давление со стороны группы, которая хочет играть вещи типа «I Shot the Sheriff», а эта песня мне не нравилась, даже когда я записывал ее для альбома; я не хотел, чтобы она была на этом проклятом альбоме! Не думаю, чтобы мое исполнение делало честь песне Боба Марли (Bob Marley). Можно возненавидеть свое дело, если ты постоянно вынужден заниматься не тем, чем хочешь.
М.: Слушая ваши концерты в субботу и воскресенье, можно было заметить, что вы, играя любые другие песни, зарабатываете тем самым право исполнить для зала блюз.

К.: Это правда. В течение последних пяти-шести лет я боролся за достижение такого коммерчески выгодного уровня, который позволил бы мне снова вернуться к блюзу. Никогда ни в какие времена просто играть блюз не было признаком здравого смысла с точки зрения финансов. У меня очень большие расходы. Даже просто поддерживать существование группы стоит очень дорого; большинство блюзовых музыкантов в Америке не имеет постоянной группы, им нечем платить музыкантам между гастролями.
М.: Не могли бы вы назвать несколько своих любимых песен? Вероятно это «Layla»…
К.: Вы имеете в виду мои собственные песни? Нет, только не «Layla», потому что меня каждый раз вынуждают ее играть.
М.: Однако похоже, что на последних двух концертах вы играли «Layla» лучше, чем когда-либо.
К.: Это просто оттого, что группа наконец научилась играть эту песню; она очень сложная, потому что в ней много изменений. Я все-таки думаю, что на пластинке она звучит лучше.
М.: Большинство песен нового альбома «Another Ticket» – ваши собственные. Что это за песни?
К.: Ну, в одной из них есть что-то новое, но в целом все песни альбома – блюзовые. Некоторые из них исключительно блюзовые. А в общем я не хотел бы говорить об этой пластинке, потому что она уже в прошлом. Запись этого диска заняла много времени; дело в том, что я был по горло сыт сочинением примитивных приятных мелодий и решил, что настало время снова связать себя с тем, что я знаю лучше всего.
М.: Поэтому вы вернулись к сотрудничеству с продюсером Томом Даудом (Tom Dowd)? Это, вероятно, придало звучанию альбома более жесткий характер. Работа с Глином Джонcом (Glyn Johns) была более коммерческой, не так ли?
К.: Да. Глин Джонc всегда хорошо понимает, чем торгует.
М.: Записанный из концертного зала альбом «Just One Night» был чем-то вроде подведения итогов нескольких предыдущих лет; казалось, что вы подытоживали свою работу с целью затем начать все заново. Что вы думаете по этому поводу?
К.: Это верно, хотя на самом деле я и не хотел записывать этот альбом. Я чувствую себя в какой-то степени неловко, когда нахожусь на сцене; по-моему каждый концерт может звучать только раз, понимаете, а потом все исчезает.
М.: Запись альбома была скомбинирована из нескольких выступлений?
К.: Нет, это один концерт. Мы играли тогда два вечера подряд и записали оба выступления. Мне кажется, что для альбома была выбрана запись как раз того концерта, который мне не понравился.
М.: Первый раз вы встретились с Генри Спинетти (Henry Spinetti) и Дейвом Марки (Dave Markee), когда записывались в студии «White Mansion»?
К.: Нет, я познакомился с ними позже, когда мы записывали вместе три композиции… погодите… верно, я действительно знал их раньше. Да, это было во время записи в «White Mansion». Они играли великолепно, именно так, как надо было, и мы быстро сошлись.
М.: Почему американцы не задерживались в вашей группе?
К.: Хоть я и работал с ними в течение пяти лет, я никогда не ощущал себя частью их целого; они были замкнуты в своем кругу, и я всегда оказывался в стороне от них.
М.: Начиная с выступлений с Bonnie & Delaney вы очень много поете. Кем вы себя считаете – гитаристом или певцом и гитаристом?
К.: Гитаристом. Я никогда не мог петь, не играя на гитаре.
М.: Тем не менее за последние годы ваш голос стал звучать гораздо увереннее.
К.: Да, я уже не теряю его так часто. Когда я начинал петь, то терял голос раз в два дня – кашлял и тому подобное.
М.: Вы как-то лечите голосовые связки?
К.: Нет горло у меня почти не болит.
М.: Давайте немного заглянем в прошлое. Ваше прозвище «Slowhand» появилось, когда однажды во время выступления с Yardbirds вы порвали струну и меняли ее, а вся группа стояла за вашей спиной и медленно хлопала в ладоши?
К.: Однажды? Нет, это случалось не раз, а прозвище дал мне Джорджио Гомельски (Giorgio Gomelski), менеджер Yardbirds; он думал, что это очень смешно!
М.: Вам нравилось играть с Bluesbreakers Джона Мэйелла?
К.: Да, это были прекрасные времена.
М.: Ваша игра была очень зрелой для вашего возраста, хотя вам должно было быть меньше двадцати лет…

К.: Да, скромным я тогда не был. У меня была небольшая группа поклонников, которая кочевала за мной по Англии из клуба в клуб. Это была небольшая группировка, и я чувствовал ее поддержку. Их было всего пятнадцать – двадцать человек, – не такой уж большой масштаб, – что-то вроде своей компании. Понимаете, нечто подобное было у каждого, когда он был подростком; я был просто одним из этих ребят и чувствовал себя уверенно с ними.
М.: Ваш стиль был довольно жестким.
К.: Это было вызвано преувеличенной тягой к неординарности.
М.: С тех пор вы стали более лиричным, более задумчивым. Это потому, что вы повзрослели?
К.: По-моему, очевидно, что я должен был повзрослеть,… по крайней мере я надеюсь, что повзрослел. Я уже не хочу пугать людей!
М.: Вы были разочарованы своей группой Cream в течение долгого времени, А сейчас?
К.: По-прежнему. Я тогда находился в очень странном состоянии; мне казалось, что я точно знаю, что правильно, а что нет. Возможно я был прав, а может быть и нет. Но дело в том, что двое остальных музыкантов (Джек Брюс и Джинджер Бейкер) тоже думали, что все знают, и мы следовали каждый своей линии в разных направлениях и постоянно расходились.
М.: И все равно Cream была поразительно популярной и обладающей огромным влиянием группой.
К.: Я думаю, что это было чистой случайностью. Мы этого не ожидали, но потом быстро втянулись и стали пользоваться появившимися преимуществами. Когда мы в Америке увидели, что зрители и в самом деле хотят, чтобы мы играли одну вещь в течение часа, – это одну-то композицию! – то мы просто растягивали одну песню на час.
М.: Но это на самом деле звучало очень хорошо!
К.: Да, но когда все на сцене стали делать то же самое, мы подумали: «Эй, погодите, это мы первые начали», и именно таких мыслей лично я стыжусь.
М.: Почему?
К.: Ну… Потому что это уже слишком.
М.: Ваш стиль изменился после того, как вы стали употреблять наркотики?
К.: Не помню, чтобы кто-нибудь из нас принимал наркотики до того, как путь Cream был уже почти окончен. Мы видели, как это делают другие, и поняли, что это может помочь нам забыться.
М.: Что вы скажете о Хендриксе (Hendrix)? Какое влияние он оказал на вас?
К.: Он меня уравновешивал.
М.: Как ваша противоположность?
К.: Нет. Я впервые встретил его, когда он пришел на концерт Cream в Лондоне. Внешность у него была невероятно кричащей; он стоял в каком-то гусарском мундире в нашей гримерной перед зеркалом, взбивая волосы, а потом спросил, можно ли ему сыграть с нами несколько вещей. Я сказал: «Конечно», хоть он мне и казался смешным. Тогда он вышел с нами и сыграл «Killing Floor» Хаулина Вулфа; эту песню я всегда мечтал исполнить, но никогда не обладал необходимой для этого совершенной техникой игры. Джинджеру все происходящее не понравилось, да и Джеку тоже – они этой песни до того не слышали. Это было… как бы сказать… он просто переиграл нас! После этого я стал следить за Хендриксом и изменил свое мнение о нем.
М.: Стали ли вы тогда считать его лучшим гитаристом своего времени?
К.: Нет. Но я не думаю, чтобы он хотел быть известным именно в качестве лучшего гитариста.
М.: Если оглянуться сейчас назад, то что вы думаете об альбоме «Layla»? Считаете ли вы его шедевром?
К.: Это прекрасный альбом, но не знаю, шедевр ли он – он очень грубый.
М.: Но его грубость – это достоинство; музыка «Лейлы» очень открытая и прочувствованная. Даже спустя десять лет страсть этого альбома по-прежнему не оставляет слушателя спокойным.
К.: Да, страсть скрывает многие недостатки.
М.: На альбоме «Layla» указано, что текст песни «I Am Yours» также обязан своим возникновением Низами, персидскому поэту, описавшему историю Лейлы и Маджнуна; это действительно стихи Низами, или текст песни написан по мотивам его стихотворения?
К.: Это стихотворение Низами.
М.: Почему вы обратились к персидской поэзии?
К.: Суфи (Sufi), вернее, один англичанин, который стал называть себя Суфи, дал мне книжку с персидской поэзией. Меня потрясло сходство истории, описанной в книге, с тем, что происходило со мной в жизни
М.: Какое отношение имела группа The Dominos к формированию вашего образа мысли в то время?

К.: Члены The Dominos жили в моем доме почти восемь месяцев, прежде чем мы поехали в Америку записывать альбом, и мы ничем другим не занимались, кроме как играли блюз, ритм-энд-блюз и рок-н-ролл; постепенно я стал добавлять в это месиво свои собственные песни. Мы хорошо сыгрались, и они совершенно точно знали, что я тогда чувствовал.
М.: Внесли ли наркотики и алкоголь фундаментальный вклад в создание всей атмосферы альбома?
К.: Все это пришло, когда он был уже больше чем наполовину закончен. Мы думали, что сделали весь альбом, но он внезапно стал двойным, и тогда нам надо было как-то заставить себя продолжать работу.
М.: Почему The Dominos распались?
К.: Я думаю, нам уже нечего было сказать друг другу.
М.: Какой вклад в создание самой песни «Layla» внес Дуэйн Оллмэн?
К.: Он написал риф. У меня была готова основная канва песни, но этого было недостаточно. Нужно было введение, мотив.
М.: А Бобби Уитлок добавил звучание фортепиано?
К.: Нет, это был Джим Гордон. Эту мелодию он написал сам по себе и хотел сыграть ее на своем сольном альбоме. Я тогда как-то обнаружил, что Джим Гордон каждый день рано утром приходит в студию и записывает свои песни. Он играл на клавишных инструментах, на гитаре и на барабанах. И на самом деле, пока мы все вместе записывали наш альбом, он успел сделать еще и свой собственный!
М.: Часто можно было подумать, что вы и Джордж Харрисон в каком-то смысле родственные души. Кажется, что между вами существует незримая связь, как будто вы оба идете к одной цели, но разными дорогами. Имеет ли смысл подобное утверждение?
К.: Нет, это абсолютно не так. Мы очень разные, потому что у него есть сильное чувство отрицания материального мира, в то время как я смотрю этому миру в глаза и борюсь с ним. Но если говорить о музыке, то в этом смысле мы действительно родственные души. Именно музыка объединяет нас, потому что ему нравится то, что делаю я, а он не может сделать, тогда как мне нравится то, что делает он, а я не могу. Я имею в виду, что не могу сыграть на слайд-гитаре так, как это делает он; то, как он играет, – это фантастика, ведь он первый придумал играть на слайд-гитаре мелодию, а не подражать манере Элмора Джеймса (Elmore James). Харрисон достиг в музыке чего-то своего, и этого вполне достаточно.
М.: А как насчет Ричарда Мануеля (Richard Manuel)? Вы когда-то говорили, что он ваш «духовный брат»?
К.: Да, про него это можно сказать. Мы переживаем все одинаково, и нас волнует одно и то же.
М.: Хотели бы вы снова сыграть с участниками группы The Band?
К.: Да, но они живут слишком далеко, в Калифорнии, и чтобы увидеть Ричарда, я вынужден обойти целый круг различных людей, которых я не люблю за то, что они изматывают меня; к тому времени, что я доберусь до него, он уже в таком же состоянии, и мы совсем не годимся для совместной работы. Понимаете, он постоянно прячется где-нибудь и занимается, чем захочет.
М.: Песни Дж. Дж. Кейла «After Midnight» и «Cocaine» в вашем исполнении стали очень популярными. Вы хорошо знаете автора этих песен?
К.: Это очень замкнутый человек; я не думаю, чтобы кто-то его хорошо знал. Подобную черту в человеке нужно уважать; он не позволяет каждому встречному лезть к нему в душу.
М.: Что вы думаете о смерти Джона Леннона?
К.: Я никогда бы не смог отнестись к этому событию так, как Йоко – у нее абсолютно восточное отношение к жизни, и оно выше понимания человека Запада. Моей первоначальной реакцией была ярость, но сейчас уже все успокаивается. Да, я восхищаюсь этой женщиной.
М.: Какое влияние оказывает на вас ваша жена Пэтти?
К.: Я не разбираюсь в астрологии, но она Рыба, а я Овен, и, как и должно быть согласно звездам, она меня умиротворяет. Ее не волнуют ни мои страсти, ни моя злость, и она всегда держится как надо, но в то же время у нее «не все дома» – это одна из ее наследственных черт!
М.: Вы так же подвержены депрессии, как и раньше?
К.: Нет, когда Пэтти рядом, то нет. Она в значительной степени смягчила мой характер.
М.: Теперь, когда вы стали более счастливым человеком, изменилось ли ваше отношение к блюзу?
К.: Блюз – это самая счастливая музыка, какую я знаю, потому что она свободная – простая и свободная.
М.: Вы как-то сказали, что вам слишком трудно писать счастливые песни и музыку. Теперь вам это делать легче?

К.: Да, но все равно очень трудно.
М.: Пэтти нравится блюз?
К.: Да, я так думаю, а может она очень ловко притворяется, будто это так. Но ей ведь не обязательно по-настоящему увлекаться этим – моей работой, моими делами. Все равно все будет по-прежнему. Нравится ей блюз или не нравится, не имеет значения; мы достигли как бы договоренности на этот счет. Она любит сентиментальные песни, которые я играю. Попробуйте сами встать на мое место; я говорю ей: «Послушай вот это», а она говорит: «Почему эта песня такая грубая?» Ей нравится музыка, но Пэтти относится к ней с другой точки зрения по сравнению со мной.
М.: Вы любите одиночество?
К.: Нет.
М.: Вы общаетесь со многими людьми?
К.: Да, я очень общительный, но только с людьми, которым могу доверять, которые ничего не имеют против, если я напьюсь или наделаю других глупостей.
М.: У вас много друзей в разных странах?
К.: Нет, не много. У меня просто не хватает времени подружиться с кем-то во время гастролей. Но я живу не более чем в восьми милях от места, где родился, и я езжу туда каждые выходные.
М.: Слушая ваши записи и особенно глядя на вас на концерте, можно подумать, будто вы – отшельник. Вы с этим согласны?
К.: Я не могу делиться своей музыкой с каждым – ее просто не поймут.
М.: Когда вы играете блюз, кажется, что вы один, и группа в каком-то смысле исчезает. Вы как бы отделяетесь от всех остальных. Вы одиноки в своих мыслях в такие моменты?
К.: Да. Я часто вздрагиваю, когда кто-то из группы сыграет неверно – это все равно как если тебя разбудят во время прекрасного сновидения.
М.: Даже на конвертах многих альбомов вы сняты один.
К.: Может это судьба, но я только могу сказать, что я всегда старался создать нечто целое, где я был бы только частью, а не главной фигурой.
М.: Но если иметь в виду вас не как члена группы, а как человека, как индивидуальность?
К.: Тогда … да. Да, это правда. Просто бывают случаи, когда я должен принимать решения самостоятельно,
М.: В вашей музыке есть черты потерянности; видите ли вы их в себе сами?
К.: Нет, на самом деле нет.
М.: Тем не менее, это кажется совершенно очевидным.
К.: Мне это кажется совершенно нелепым.
М.: Вы как бы накапливаете всю печаль и боль и придаете им мелодию; в каком-то смысле это катарсис.
К.: Да, возможно, что это так, но я делаю это без умысла. Если бы это происходило сознательно, то ничего бы не получилось.
М.: Когда вы импровизируете, то видно, что музыка уносит вас в другой мир; поэтому иногда вы напоминаете индийских музыкантов.
К.: Я был подвержен влиянию индийской музыки когда-то давно в юности. Я относился к восторженным почитателям музыкантов вроде Бисмила Хана, который играет в стиле «шехнаи». Эти люди принадлежат к совсем другой культуре, но говорят про музыку так же.
М.: Вы часто улыбаетесь, сыграв песню. Играя, вы закрываете глаза, а потом словно возвращаетесь, свободный от всего.
К.: Да, в такие моменты я возвращаюсь в материальный мир.
М.: Ищете ли вы в музыке успокоение и утешение?
К.: Да. Бывают дни, когда я не беру в руки инструмент, и я не чувствую желания играть. Но приходит день, когда я должен что-то сделать, и я хочу, чтобы весь мир это услышал. Много раз случалось, что я был в это время дома один, и меня никто не мог слышать, кроме, конечно, Создателя! Да, возможно, что именно такое желание заставляет меня играть.
М.: Когда вы играете на концерте, то у зрителя появляется ощущение присутствия другого мира; кажется, что вы пытаетесь достичь чего-то по-настоящему прекрасного, того, что лежит выше нашего обычного понимания. Вы как-то сказали, что не любите жизнь. Что вы думаете об этом сейчас?

К.: Я в самом деле так говорил? Не знаю. Жизнь – слишком абстрактная вещь, чтобы о ней можно было говорить словами «люблю» или «не люблю». Мы приходим и уходим вместе с жизнью. Но самые лучшие минуты – это когда удается перенестись в иное место, в музыку или что-то другое, что у вас есть. Например, если вы мистик, то можете просто закрыть глаза и погрузиться в другой мир.
М.: Вы делаете это, когда играете?
К.: Да. Я люблю эти минуты. Но все равно остается боль в пальцах.
М.: Вы верующий?
К.: Нет, не очень-то. Когда я чувствую необходимость, то молюсь, но это не назовешь моим привычным занятием. Я хорошо осознаю присутствие в жизни того, что выше нашего обыденного понимания. Путь к настоящей, истинной музыке откроется, если распахнуть двери, и выпустить на волю свои чувства, и забыть о себе; тогда вам не придется следить за собой. Когда это со мной происходит , а случается это не так уж часто, мне делается страшно. Это меня просто пугает.
М.: Разве подобное чувство не вдохновляет вас?
К.: В общем, да, но это слишком глубокое переживание, и если ты не способен совладать с ним, то лучше его и не испытывать. Я полагаю, что мы все в конечном итоге стремимся стать посвященными в это таинство… но я знаю, что сам еще к этому не готов. По крайней мере, мне так кажется.
М.: Почему?
К.: Потому что я все еще этого пугаюсь.
М.: Это чувство овладевает вами, когда вы забываете обо всем, и разве не это придает силу вашей музыке?
К.: Да, но если вы заметили, я всегда останавливаю себя, едва дойдя до критического момента. Иначе я бы просто ушел… я бы уже никогда не вернулся.

John Hutchinson
The Musician Magazine #43, May 1982

По поводу фотографии Эрика в составе Yardbirds: да, классный снимок! Он есть у меня в книге "Heavy Metal". Очень качественное фото, как будто только что ребята сфотографировались!

2The Word:

1/4 высказываний полностью противоречат его же высказываниям в любом интервью со времен КРИМ.
Варианта два: Он был пьян или местами неправильный перевод. Если найду оригинал выложу. Это именно та причина, почему я выкладываю тексты на Инглише.

Вот обложка...

Более полный вариант...

2 SergeK
Насчет того, был пьян ЕС или трезв, когда давал это интервью, ничего сказать не могу. А вот насчет перевода зря обижаете. Я в то время уже несколько лет как закончил иняз (с отличием) и хотя переводчиком еще не работал, но язык знал в достаточной степени, чтобы не исказить смысл оригинала. Шероховатости в тексте я вижу и сам (например, ответ о влиянии Хендрикса -- хотел бы я знать, что это я тогда перевел как "уравновешивание"), но это другое дело. Неправильный перевод -- это когда "Битлз" на обложке "Abbey Road" "едут на зебре" (честное слово, читал такое своими глазами примерно тогда же, в начале или середине 80-х, точно уже не помню).

2The Word:

Не обижайтесь, я эти шероховатости и имел ввиду. Разговор какой-то "рваный". Если будет оригинал, я выложу, тогда и посмотрим.

2 SergeK
Кстати, если человек в разное время об одних и тех же вещах высказывается по-разному, то мне это кажется совершенно нормальным. Особенно если это творческая личность, а не военнослужащий. (Даже члены КПСС имели право колебаться -- правда, только вместе с линией партии.)

Сергей К, войдите, плз, в чад(Т), иф ит посибле :)
С У Ваш jlh

LES PAUL / MARY FORD : Les Paul & Friends: American Made World Played Set for Release on August 30th

June 3, 2005
American guitar legend Les Paul will turn 90 years old next Thursday, June 9. To celebrate the world-renowned electric guitar innovator and performer's 90th year, Capitol/EMI Music Catalog Marketing is joining other Les Paul admirers to put on quite a celebration, including new CD releases, two new books, and a host of special events fit for the father of the electric guitar. Les Paul, who continues to perform weekly at New York's Iridium Jazz Club, has just finished recording Les Paul & Friends: American Made World Played, his first new album since 1978, an all-star collaboration CD to be released August 30th by Capitol/EMI. Produced by Bob Cutarella and Fran Cathcart, many of music's top artists joined Les Paul for his high-octane return to the studio, including Jeff Beck, Eric Clapton, Peter Frampton, Billy Gibbons, Buddy Guy, Beth Hart, Steve Miller, Keith Richards, Johnny Rzeznik, Richie Sambora, Neal Schon, Kenny Wayne Shepherd, Sting, Joss Stone, and more.

On June 7, Capitol/EMM will reissue Les Paul with Mary Ford: The Best of The Capitol Masters (90th Birthday Edition), a collection of Les Paul's finest Capitol recordings, with new artwork, three bonus tracks and a new package essay written by Les Paul. On June 9, the evening of Les Paul's 90th birthday, he will be honored with the Songwriters' Hall Of Fame Sammy Cahn Lifetime Achievement Award. The honors will be bestowed at the organization's 2005 awards dinner at New York's Marriott Marquis Hotel. One of the world's greatest gatherings of guitarists will take the stage for "All For Paul: Les Paul's 90th Birthday Salute," a star-studded celebration presented by Gibson Guitar at the JVC Jazz Festival - New York, at Carnegie Hall on Sunday, June 19.

Throughout the next year, Gibson Guitar will issue 12 special edition custom Les Paul guitars to commemorate Paul's 90th birthday. Two new Les Paul books will be published this summer: The Les Paul Legacy (ISBN 0634048619) by Rob Lawrence is due in July from Hal Leonard Publishing. Les Paul In His Own Words, a limited edition autobiography with each numbered copy signed by Les Paul, is scheduled for a June 9 release by Russ Cochran Publishing.

Les Paul, born June 9, 1915 in Waukesha, Wisconsin, is not just one of the world's finest guitarists of all time, but is also a Rock & Roll Hall Of Famer, five-time Grammy® Award winner, the inventor of the solid body electric guitar, and the pioneer of numerous enduring studio techniques, including multi-track recording and the use of reverb. His signature Les Paul line of Gibson guitars debuted in 1952 and quickly grew into a family of four models, the Junior, Special, Standard and Custom, all of which became Gibson classics. Gibson's Les Paul guitars, including new custom models from Jimmy Page, Neal Schon and Joe Perry, are universally hailed as the best and are the top choice for many of the world's premier players.

Les Paul continues to play weekly shows at New York's Iridium Jazz Club, with 8pm and 10pm sets every Monday evening..

Les Paul & Friends: American Made World Played
All tracks -- Les Paul With:

1. .. (intro)
2. Sting, Joss Stone .. Love Sneakin' Up On You
3. Kenny Wayne Shepherd, Edgar Winter .. Rock and Roll Hoochie Koo
4. Eric Clapton & Sam Cooke .. Somebody Ease My Troublin' Mind
5. Peter Frampton .. So Into You
6. Billy Gibbons .. Bad Case Of Lovin' You
7. Neal Schon & Beth Hart .. I Wanna Know You
8. Jeff Beck & Sam Cooke .. Good News
9. Richie Sambora .. Let Me Roll It
10. .. Caravan
11. Buddy Guy, Keith Richards, Rick Derringer .. Good Morning, Little Schoolgirl
12. Johnny Rzeznik .. All I Want Is You
13. Les Paul & Friends (All-Star Jam) .. 69 Freedom Special
14. Steve Miller .. Fly Like An Eagle
15. Alsou .. How High The Moon
16. Mick Hucknall & Joe Perry .. I Love You More Than You'll Ever Know

__________________________ОБРАТИТЕ ВНИМАНИЕ НА ТРЭК 15 - Я В ШОКЕ..._________________________________________________________