Польская мозаика

2Matador:


>Интересно, а что было бы в случае нападения Германии
>и Польши на СССР?

Если бы у бабушки были яйца, она была бы дедушкой. :))

История не терпит сослагательного наклонения. Не помню, кто это сказал, но очень верно замечено.

2Andrzej Szablewski:

> но очень верно замечено.
Главное - удобно!

2Andrzej Szablewski:

>Катынь
>Памятник «Расстрел» в месте массовых захоронений
>репрессированных граждан СССР в т. н. «советской»
>части Мемориала «Катынь». Фото: Войцех Пацевич/РАР
>ЕК: Что необходимо еще сделать по катынскому вопросу?
>АП: Во-первых, реабилитировать всех расстрелянных.
>Это ведь жертвы политических репрессий. Кроме
>того, Россия должна передать Польше оставшиеся
>архивные материалы. По Катыни есть 183 тома документов.
>Из них передали 148, а остальные 35 — не хотят.
>ЕК: Почему?
>АП: Думаю, хотят использовать в будущем для политического
>торга. Относительно же реабилитации говорят, что
>нет документов, подтверждающих факт расстрела
>конкретных лиц. Мол, нет бумажки, что весной 1940
>года к гражданину Польши X была применена высшая
>мера наказания в виде расстрела. Всем понятно,
>что это формальная отговорка. На самом деле нет
>политической воли. Когда она появится? Не знаю
>http://culture.pl/ru/article/pervaya-v-sssr-statya-o-katyni


Кто-то целенаправленно периодически поднимает тему Катыни, стремясь поссорить наши народы.
Я живу в Смоленске. Более того,на окраине города,недалеко от Мемориала. Естественно,изучал тему расстрела.
Не вдаваясь в подробности - подавляющее большинство польских граждан расстреляли немцы осенью 1941 года.
Фильм Вайды - лживая пропагандистская поделка.
Более подробно - не на этом сайте. К тому же, в России издано уже много книг, прошли судебные заседания, обнаружившие подделку многих документов советского времени.

"Каждый, право, имеет право..." на собственное мнение, включая неправильное. У Вас по этому вопросу своё мнение, у меня своё. Причём, противоположное. И мы друг друга не переубедим. Да и зачем?

Называть фильм великого режиссёра А. Вайды "лживой пропагандистской поделкой" по меньшей мере неприлично. Уж, кто-кто, а Вайда всегда говорил правду. Свою правду.
А, вот с тем, что обсуждение трагедии Катыни - не на этом сайте соглашусь. Удачи!

2Matador:


>Интересно, а что было бы в случае нападения Германии
>и Польши на СССР?


По поводу того, что бы было, если бы?

Сразу вспомнился "Остров Крым" Василия Аксёнова и "Фатерланд" Роберта Харриса.
А если уж совсем пофантазировать, то можно вспомнить сатирическую комедию Юлиуша Махульского "AmbaSSada". В русском переводе "ДипмиССия" или "ПоССольство".

Тот самый случай, когда имеют право на существование различные мнения. Мне фильм очень понравился. Он шёл в позапрошлом году на Фестивале польского кино "Висла".


http://culture.pl/ru/article/tayna-istorii-o-filme-yuliusha-mahulskogo-possolstvo


Тайна истории. О фильме Юлиуша Махульского «ПоССольство»



Кадр из фильма «ПоССольство» , реж. Юлиуш Махульский, 2013, фото Next Film

В комедии Юлиуша Махульского «ПоССольство» царит полный раскардаш. В комической неразберихе смешиваются эпохи, самые трагические события истории происходят из-за глупых случайностей, герои кажутся фатоватыми, а Варшава 1939 года – слишком уж бутафорской. Однако финал искупает все огрехи. «Что если бы войны не было?» – задается режиссер отнюдь не комичным вопросом и дает ответ, от которого ком подступает к горлу. О фильме одного из главных польских комедиографов рассказывает историк кино Владимир Громов

Для поляков история Второй мировой войны – это личное дело. В этой войне пострадали многие страны, пережившие чудовищные масштабные битвы, оккупацию и массовое уничтожение. Но поляки всегда будут помнить, что война началась с нападения на Польшу, что Польша потеряла в процентном отношении за все годы войны больше населения, чем любое другое государство, втянутое в военный конфликт. Каждый десятый гражданин Польши был убит. Не считая раненых, сосланных, лишившихся близких, не говоря уж о крыше над головой… Понимая, что война проиграна, немцы уничтожили Варшаву и истребили огромную часть ее населения. Конечно, в Польше война мифологизирована, как, впрочем, и в других странах: в США, где многие уверены, что решающие битвы происходили в Нормандии и в Арденнах, но сильнее всего – в России, где считается, что ее выиграл лично Сталин и некий единый советский народ. Однако для поляков, несмотря на прославление подвигов Армии Крайовой, рассказы об армии Андерса и битве под Монте-Кассино, хронику Варшавского восстания и восстания в еврейском гетто, все эти события не повод для гордости. Это боль, абсолютно непреходящее ощущение ужаса от того, что случилось, живая память.

О войне пытались забыть, особенно в первые годы после нее, ее пытались понять, чтобы исцелить нанесенные ею травмы, наконец, снизить пафос с помощью комедии. Когда недавно ушедший из жизни Тадеуш Хмелевский снял свою знаменитую комедию «Как я развязал Вторую мировую войну» («Приключения канонира Доласа»), казалось, что боль немного утихла. Оккупация и сопротивление гитлеровцам стали отличным комедийным сюжетом. Смех помогал преодолеть ужас.

Уже в новые времена война стала восприниматься иначе. Сейчас в Польше всем известно, что все началось с договоренностей Гитлера и Сталина. Они – равнозначные виновники того, что Вторая мировая вообще началась. Сначала они раздавили Польшу с двух сторон, а потом начали давить друг друга. Начало войны – это начало колоссальных бедствий, как для Польши, так и для многих стран мира, которые завершились для них только пятьдесят лет спустя.

Создавая свою историческую комедию «ПоССольство», Юлиуш Махульский имел это в виду. Этот фильм можно назвать самым странным в его карьере, если не сказать одним из самых неудачных, хотя фильмография Махульского богата на смелые эксперименты и дикие сюжеты. Однако то, что мы видим в «ПоССольстве», даже

Кадр из фильма «ПоССольство» , реж. Юлиуш Махульский, 2013, фото Next Film

Начинается все тривиально. Молодые супруги Мэля и Пшемек поселяются на несколько недель в квартире родственника на варшавской улице Пенкна (красивая). Мэля – актриса, которая явно скучает в браке и жаждет приключений, Пшемек – псевдоисторик, мечтающий написать книгу о том, что в 1939 году Гитлера подменили неким Лепке, который и совершил самые кровавые и страшные преступления Третьего Рейха. Однако вскоре супруги понимают, что в доме, где они живут, творится какая-то чертовщина, за стенкой стучат печатные машинки и слышится немецкая речь. Выясняется, что на месте этого дома до войны находилось немецкое посольство, случайно уничтоженное буквально в первый же день войны бомбами люфтваффе. Когда в квартиру привозят старинный шкаф, события окончательно приобретают сюрреалистический характер. Мэля встречает в доме людей, одетых по моде 30-х, солдат вермахта и СС. В конце концов, оказывается, что дом существует в двух временах – в современном августе и в августе 1939 года. В посольстве Германии полным ходом идет подготовка к вторжению в Польшу. В какой-то момент Мэлю замечают и арестовывают. Ее допрашивает лично прибывший в посольство министр иностранных дел рейха Иоахим фон Риббентроп. Мэля рассказывает ему о войне все, что ей известно, а потом приводит его в современную Варшаву. Риббентроп смотрит телевизор, слышит рассказ о конце войны, видит съемки Нюрнбергского процесса. Глубоко потрясенный, он приглашает в посольство самого Гитлера, который тут же тайно прибывает на место событий…

Происходящее в фильме постепенно становится комической чехардой со сменой времен и костюмов. В чем проявляется связь времен и почему она вообще возникла, автор не объясняет. Ключевой момент истории здесь превращен в издевательскую шутку. Здесь и эсэсовцы, которые бегают по улицам Варшавы, и похищение Гитлера, которому герои в качестве особенно изуверской пытки сбривают усы – полная неразбериха, в которой, кажется, теряется всякая сюжетная логика и смысл. Важнейшие исторические события совершаются из-за пустяка, по случайности: спровоцированные амбициями неудачливого графомана, из-за некстати перебегающих дорогу котов или из-за сеющих панику бутафорских усов.

«ПоССольство» оставляет смутное впечатление. В фильме есть довольно смешные комические моменты, при этом он абсолютно не укладывается в привычные сюжетные и жанровые рамки. Герои выглядят фатоватыми, фантастическая интрига кажется непродуманной и неубедительной, а компьютерная Варшава 1939 года – слишком уж бутафорской.

Однако финал фильма в какой-то мере искупает эти огрехи. «Что если бы войны не было?» – вдруг задается отнюдь не комичным вопросом Махульский и дает ответ, от которого ком подступает к горлу. Мы вдруг видим Варшаву, которая сохранила свой исторический облик, хотя на городском горизонте виднеется частокол небоскребов. Польша сохранила свои довоенные территории и приобрела в качестве компенсации за неудавшийся конфликт со стороны Германии те земли, которые есть у нее сегодня. Но самое главное – люди. Все остались живы. Варшава полнится многоголосием. Мы видим, как на варшавских улицах прохаживаются хасиды, видим еврейские ресторанчики и лавки. Рядом с ними видим немцев, которые когда-то составляли немалый процент населения Польши. И, конечно, самих поляков. Все живут мирно и счастливо в Варшаве, которая стала одним из центров мира. У Германии ничего не вышло. И Советский Союз ничего не смог с Польшей сделать. Трагедию отменили.

Кадр из фильма «ПоССольство» , реж. Юлиуш Махульский, 2013, фото Next Film

Кажется, ради этой идиллически горькой картинки и был снят фильм. Историю не перепишешь, но порой очень хочется это сделать, хотя бы в бесплодных фантазиях. Махульский, конечно, видел фильм Квентина Тарантино «Бесславные ублюдки», в котором, как известно, режиссер также совершает ревизию военной истории. Только если Тарантино главным образом хотелось похулиганить, эпатируя зрителя, то Махульскому хочется мечтать.

«ПоССольство» – не лучший фильм Махульского, однако с его помощью мы лишний раз убеждаемся, что классик польской комедии и здесь продолжает размышлять о времени, искать всеобъемлющие метафоры и выстраивать собственный, альтернативный мир. Все его фильмы так или иначе связаны с перемещением во времени. Порой он умело воскрешает прошлое, как в «Ва-банке» и в «Дежа вю», иногда рисует будущее, как в «Сексмиссии», а иной раз перетасовывает эпохи, как в фильме «Сколько весит троянский конь?» Время, его механизмы и логика предстают для Махульского загадкой, которую он бесконечно разгадывает. «ПоССольство» – еще одна попытка разгадать тайну времени. И режиссер говорит нам, что история происходит сейчас, а не в прошлом. Возвращаясь к прошедшим событиям, мы решаем исключительно актуальные проблемы. Сейчас важно не то, что случилось в 1939 году, а то, что нам по-прежнему больно, что мы не изжили войну, не примирились, не оплакали по-настоящему не только погибших, но и их не родившихся потомков, не возвели заново разрушенные дома, не сбрили Гитлеру усы. Мы все еще боимся его, он все еще ходит где-то между народами, сея вражду и ненависть. ПоССольство нацистов существует во многих городах мира. Самое время его разрушить.

Владимир Громов — сценарист, историк кино, преподаватель Киевского национального института театра, кино и телевидения им. И. К. Карпенко-Карого.


http://culture.pl/ru/article/tayna-istorii-o-filme-yuliusha-mahulskogo-possolstvo



Ещё раз повторюсь: мне фильм понравился - я вообще фильмы Махульского смотрю с большим интересом. А с автором рецензии согласен не во всём.

2Andrzej Szablewski:

>А если уж совсем пофантазировать...

А зачем фантазировать? Одна из любимых польских историческо-политических тем – то, как Сталин и Гитлер тихо сговорились и раздербанили бедную Польшу на кусочки. При этом всегда тихо опускается один важный момент во всей этой истории – Польша сама активно готовилась уничтожить Советский Союз, или, по крайней мере оттяпать от него кусок побольше, в союзе с все той же гитлеровской Германией. В августе 1937 года польский Генштаб подготовил директиву, по которой основной целью польской политики считалось «уничтожение всякой России». В докладах польской разведки черным по белому писали: «Расчленение России лежит в основе польской политики на Востоке…» Более того, 30 сентября 1938 года польское правительство направило официальный запрос в Берлин по поводу того, может ли Польша рассчитывать на благожелательную позицию Германии, в случае, если после вторжения польской армии в Чехословакию начнется вооруженный конфликт с СССР. И Германия, которая как раз в тот момент и раздирала Чехословакию на пару с Польшей, дала положительный ответ. И Польша почти до самого последнего момента была настроена разгромить СССР в союзе Германией. Еще 26 января 1939 года польский министр иностранных дел Юзеф Бек в разговоре с Риббентропом заявил, что «Польша претендует на Советскую Украину и на выход к Чёрному морю». Но вышло все наоборот. Зато теперь можно строить из себя безобидную овечку и спрашивать «а нас то за что». Но история она на то и история, что всё помнит. А исходя из реалий (на то время) событий двадцатилетней давности (1920-21 гг.), всё ясно. А все эти Вайды, Михульские... Лучше уж Рузвельта.

2Matador:

В политблевотных ток-шоу на федеральных каналах не участвуете? Тексты как-будто прямо оттуда.
Кстати, факты, приведённые Вами по поводу планов Польши и участия Польши в разделе Чехословакии никем и не оспариваются. Как и попытки советского Людоеда задружиться с немецким.

>А все эти Вайды, Михульские...

Ну тут и комментировать нечего, поскольку Вы явно не в теме. А фамилия режиссёра фильма "ПоССольство", "Ва-банков", "Дежа вю" и многих других - Махульски.

http://culture.pl/ru/article/17-sentyabrya-1939-konec-izvestnogo-mira-v-vospominaniyah

17 сентября 1939 - конец известного мира в воспоминаниях


Подписание пакта о ненападении между Германией и Советским Союзом (Пакт Молотова-Риббентропа), фото AKG Images / East News

Пакт подписан о ненападении -
Можно вина в бокалы разлить.
Вся Европа сегодня поделена -
Завтра Азию будем делить!
Смотрят гости на Кобу с опаскою.
За стеною ликует народ.
Вождь великий сухое шампанское
За немецкого фюрера пьет.
(Александр Городницкий)

Агрессия или помощь братским народам?

Ранним утром 17 сентября Советский Союз, вслед за гитлеровской Германией и на ее стороне, открыто вступил во Вторую мировую войну. Красная Армия, согласно секретному приложению к пакту Молотова-Риббентропа, пересекла государственную границу Польши на всем ее протяжении – от Полоцка до Каменец-Подольского. Против 12 тысяч польских пограничников, защищавших восточную границу Польши, выступили более 600 тысяч красноармейцев. Советские войска напали на поляков без предъявления ультиматума.

Через пару часов после этого польского посла Вацлава Гжибовского вызвали на ковер к замнаркому иностранных дел Владимиру Потемкину, который вручил ему ноту, подписанную Молотовым. Нота звучала следующим образом:

Господин Посол!

Польско-германская война выявила внутреннюю несостоятельность польского государства. В течение десяти дней военных операций Польша потеряла все свои промышленные районы и культурные центры. Варшава, как столица Польши, не существует больше. Польское правительство распалось и не проявляет признаков жизни. Это значит, что польское государство и его правительство фактически перестали существовать. Тем самым прекратили свое действие договоры, заключенные между СССР и Польшей. Предоставленная самой себе и оставленная без руководства, Польша превратилась в удобное поле для всяких случайностей и неожиданностей, могущих создать угрозу для СССР. Поэтому, будучи доселе нейтральным, Советское правительство не может больше нейтрально относиться к этим фактам.

Советское правительство не может также безразлично относиться к тому, чтобы единокровные украинцы и белорусы, проживающие на территории Польши, брошенные на произвол судьбы, оставались беззащитными.

Ввиду такой обстановки Советское правительство отдало распоряжение Главному командованию Красной Армии дать приказ войскам перейти границу и взять под свою защиту жизнь и имущество населения Западной Украины и Западной Белоруссии.

Одновременно Советское правительство намерено принять все меры к тому, чтобы вызволить польский народ из злополучной войны, куда он был ввергнут его неразумными руководителями, и дать ему возможность зажить мирной жизнью.

Примите, Господин Посол, уверения в совершенном к Вам почтении.

Народный Комиссар Иностранных Дел СССР
В. Молотов

По воспоминаниям Потемкина, «посол, от волнения с трудом выговаривавший слова», заявил, что не может принять вручаемую ему ноту. «Он отвергает оценку, даваемую нотой военному и политическому положению Польши. Посол считает, что польско-германская война только начинается и что нельзя говорить о распаде польского государства». Гжибовский «восклицал, что, если вторжение произойдет, это будет означать четвертый раздел и уничтожение Польши». Восклицания польского посла, однако, имели примерное такое же значение, как противостояние улан, отчаянно сражавшихся против советских танков в деревне Кодзевцы недалеко от Гродно:

(…) И с гудением танки,
как ногтем - шоколадную фольгу,
разгладили улан.
Достань стаканы
и выпьем водки за улан, стоящих
на первом месте в списке мертвецов,
как в классном списке.
(Иосиф Бродский, «1 сентября 1939. Осенний вечер»)

Утром 17 сентября «к гражданам и гражданкам великой страны» обратился Молотов.

«В Польше создалось положение, требующее со стороны Советского правительства особой заботы в отношении безопасности своего государства. Польша стала удобным полем для всяких случайностей и неожиданностей, могущих создать угрозу для СССР», - заявил он.

Советский Союз великодушно решил позаботиться и об интересах «единокровных украинцев и белорусов, проживающих в Польше и раньше находившихся на положении бесправных наций, а теперь и вовсе брошенных на волю случая». Советское правительство посчитало «своей священной обязанностью подать руку помощи своим братьям-украинцам и братьям-белорусам, населяющим Польшу». Чтение выступления Молотова вызывает дежавю - про защиту населения от «карателей» мы, спустя 76 лет, слышим из пропагандистских радиоприемников и телевизоров, новой, но по-старому агрессивной России.

Реакция советских граждан


Как советские граждане воспринимали весть о действиях Красной Армии на территории Польши?

Вот, например, писатель Константин Симонов, который через пару лет напишет пронзительные в своей лиричности военные стихи, встречает советскую акцию по освобождению братских народов «с чувством безоговорочной радости»:

«Надо представить себе атмосферу всех предыдущих лет, советско-польскую войну 1920 года, последующие десятилетия напряженных отношений с Польшей, осадничество, переселение польского кулачества в так называемые восточные коресы (видимо, кресы - примечание автора), попытки колонизации украинского и, в особенности, белорусского населения, белогвардейские банды, действовавшие с территории Польши в двадцатые годы, изучение польского языка среди военных как языка одного из наиболее возможных противников, процессы белорусских коммунистов. В общем, если вспомнить всю эту атмосферу, то почему же мне было тогда не радоваться тому, что мы идем освобождать Западную Украину и Западную Белоруссию? Идем к той линии национального размежевания, которую когда-то, в двадцатом году, считал справедливой, с точки зрения этнической, даже такой недруг нашей страны, как лорд Керзон, и о которой вспоминали как о линии Керзона, но от которой нам пришлось отступить тогда и пойти на мир, отдававший Польше в руки Западную Украину и Белоруссию, из-за военных поражений, за которыми стояли безграничное истощение сил в годы мировой и гражданской войны, разруха, неприконченный Врангель, предстоящие Кронштадт и антоновщина, - в общем, двадцатый год. То, что происходило, казалось мне справедливым, и я этому сочувствовал».

«Советская акция», длившаяся 12 дней, за которые советские войска, продвинулись на почти 300 км вглубь Польши и «заняли территорию общей площадью свыше 190 тыс. кв. км с населением более 12 млн. человек, в том числе более 6 млн. украинцев и около 3 млн. белорусов», воспринималась советскими гражданами как благородное по своей сути освобождение братских народов от панского гнета. В периодической печати печатались переведенные с украинского на русский стишки и песни, изображавшие подневольную жизнь крестьян в Западной Украине и Беларуси:

«Хорошо нам так живется,
Что нельзя сказать
В понедельник иди рано
Пану жито жать.

А во вторник снопы в копны
Пану складывают хлопы,
А в середу в панском поле
Пахотой набьешь мозоли.

А четверг пошлет погоду –
Забирайся на подводу
Рожь возить да скирдовать,
Очеретом накрывать.
(Рабочий путь (Смоленск). 1939. 3 октября)

Польские солдаты, без боя сдавшие своим позиции, высмеивались советской пропагандой:

«Трусость - вот заметное свойство польского офицера» (Правда, 27 сентября 1939)

или

«Диалог с польским лётчиком, взятым в плен во время освобождения Красной Армией Западной Украины и Западной Белоруссии:

- Сколько раз вы встречались с немецкой авиацией?
- Три раза.
- А сколько раз удрали, не приняв боя?
- Три раза.
- Значит, вы ни разу не приняли боя, ни разу не сражались?
- Да, - вынужден признаться офицер под дружный хохот всех присутствующих при беседе».
(Правда, 27 сентября 1939)

Как отмечает Рафал Внук из варшавского Музея Второй мировой войны, тогда, в сентябре 1939, «на среднюю европейскую страну напали две крупнейшие империи тогдашней Европы».

«Для польской армии тогда сбылся кошмарный сон. Самый страшный - и с военной, и с политической точки зрения. Для многих граждан Польши сентябрь 1939 года оказался концом того мира, который был им известен. Концом независимости, полученной за 20 лет до этого. Это был конец определенного исторического этапа».

«Этот мерзкий поступок внушает страх»

Встреча красной армии с немцами, 22 сентября 1939, Польша. Репродукция FoKa / Forum

В томе «Дневники из обороняющейся Варшавы» собраны записи варшавян, встретивших войну в столице. Вот как одна из авторов, имя которой «Анна» надписано карандашом в книге, находящейся в собрании Национальной библиотеки», вспоминает день, когда она узнала о нападении СССР на Польшу:

20.IX. - Новый удар. Советские войска перешли границу Польши. Польское правительство выразило острый протест против нарушения границ. Франция и Англия выслали протестные ноты с ультимативным требованием вывести войска. Эта новости производит ужасающее впечатление. Сможет ли уставшая армия воевать на двух фронтах? Наши предыдущие достижения могут оказаться бессмысленными. Этот мерзкий поступок внушает отвращение и страх. Что с нами будет? Все перемешалось в голове. («Дневник из осажденной Варшавы»)

Никто не спешил на помощь Польше, получившей «удар в спину». Состояние беспомощности, беззащитности и одиночества сменялось пониманием того, что измученная борьбой с немцами польская армия, не готовая к войне и внезапно получившая удар с другой стороны, неспособна защищаться, что поражение предрешено, впереди оккупация, а затем необходимость прощать и находить общий язык

Збигнев Херберт , Варшава, 1974, фото Богдан Маевский / Forum

Збигнев Херберт уже после войны написал стихотворение, которое так и называется «17 IX». Оно посвящено Юзефу Чапскому - польскому художнику и писателю, который был взят в плен советскими войсками, находился в лагере польских военнопленных в Старобельске и Грязовце. В тексте Херберта на идиллическую беззащитную Польшу, по дорогам которой топают герои детских сказок нападает «захватчик», а страна не сопротивляется. Она, мирная и живущая мирной ленивой жизнью, не ждет нападения.



Моя беззащитная родина примет тебя захватчик
и дорога по которой Ясь и Малгося топали в школу
не разверзнется бездной
Реки слишком ленивы не склонны к потопам
рыцари спящие в горах спать будут дальше
стало быть ты легко войдешь незваный гость
(в пер. Владимира Британишского)

Сопротивление поляков, «смешных карбонариев», «заговорщиков свободы», как будто сошедших с пыльных музейных полок и страниц приключенческой или революционной литературы, овеяно в тексте Херберта романтизмом. Их борьба, как кажется, бесполезна и смешна. Они оказываются преданы.

Но сыновья этой земли сойдутся ночью
смешные карбонарии заговорщики свободы
будут чистить свои музейные ружья
присягать будут птице и двухцветному флагу
А потом как всегда будут зарева взрывы
мальчишки как с картинки бессонные командиры
груз поражения за плечами ржаво-рыжие поля славы
бодрящее знанье что нам никто не поможет

Но вдруг получается, что сама земля, в первом четверостишье окутанная дремой, находящаяся в бездействии, вдруг вступает в борьбу с оккупантом. Принимая его, она дает ему то, что у нее есть - «сажень земли под ветлой», оставляет его у себя, как он и хотел, но мертвого.

Моя беззащитная родина примет тебя захватчик
и даст тебе сажень земли под ветлой и тебя упокоит
тобы те что придут после нас учились снова
труднейшему из искусств — искусству прощать

По замечанию Ксении Старосельской, «одно из национальных качеств поляков - это способность в сложных ситуациях, в очень трудных, как сейчас говорят, экстремальных, собраться и совершить подвиг. Другое дело, что иногда этот подвиг оказывается бессмысленным. Но в этом есть и какие-то романтические черты характера, которые, разумеется, не могут не быть отражены в литературе».

2Andrzej Szablewski:
> А фамилия режиссёра - Махульски.

Правда ваша, лопухнулся с фамилией. Не Рузвельт - Черчилль.

Голоса маленьких свидетелей

Германо-советская демаркационная линия, Польша, 1939. Репродукция FoKa / Forum

Каким 17 сентября 1939 года стало для детей, живущих на территориях, присоединенных к Советскому Союзу, для тех самых Яся и Малгоси, о которых пишет Херберт? Какими они увидели захватчика, о чем не могут забыть?

Леонция Андрукьянец родилась в 1922 году в Вильнюсской области в деревне Бруканишки. Тут она пережила войну вместе с родителями:

Пришли Советы, начали вывозить людей. Мы смотрим через окно. Маленького ребенка егеря забирают! Что это за должность такая - егерь! Девочке было три года, и их всей семьей забирали в Сибирь. Моя мамуся сушила дома сухари. Возле нас была граница и там был шлагбаум. Приезжали солдаты, и на мамусю кричали: «Вас никто не депортирует! Зачем вы эти сухари сушите?»

Мария Магалинская родилась в Бресте в 1929 году. В сентябре 1939 года ее отец, офицер Войска Польского, попал в плен к немцам. Мать с дочерьми переехала в Вильнюс. Мария, которой в 1939 году, было 9 лет, хорошо помнит, как проходил совместный парад Красной Армии и гитлеровцев в Бресте:

Прошел парад немецкой и российской армии по случаю победы над поляками. Это было 20-ого или 21-ого сентября. Я была еще в Бресте. Потом нас выгнали из дома. Немцы прошли, как бы это сказать, потихоньку. Кофе, чай пили. А большевики прогнали нас в том, в чем мы были. А самое страшное было то, что на моих глазах во дворе - а мне было всего 9 лет - убили польского полковника за то, что он не хотел снять польскую военную форму. Этого невозможно забыть. Ему сказали: «Сними!» Он ответил: «Не сниму!» И они его убили.

Я на уроках истории, когда говорили, что россияне нас спасли, всегда выступала и говорила, что я знаю, как это было - что вначале пришли немцы, а потом россияне пришли в Брест. Какая помощь! Это бред. Когда пришли россияне, в Бресте начался кошмар. Нас выгоняли из домов, расстреливали жен офицеров. Нам подарили жизнь, но всю жизнь нас преследовали. Мы три раза попадали в списки депортируемых в Россию в Сибирь. Они приезжали ночью и увозили. Всех наших соседей депортировали. А бабушка нас прятала и говорила, что нас нет.

Ванда Магрена родилась в 1933 году в деревне Кезики в Вильнюсской области. В 1940 года советская армия арестовала ее отца:

Они пришли ночью. Вчетвером. Я спала. Включили свет. И спрашивают моего отца - кто он и есть ли у него оружие. Всё, что было дома, съели. А мама говорит: «Детка, проси этих дядей, чтобы они отца не забирали!» Я им руки целовала, просила, бегала за ними в одной рубашечке. А они забрали в ночь моего отца, и с тех пор мы его не видели и не слышали. Я осталась с мамой. Война. Пришли партизаны, забрали последнюю лошадь. Было тяжело.

Некоторые маленькие свидетели большой и жуткой истории запомнили забавные истории. Советские солдаты - грязные, измученные деревенские парнишки - вызывали у них даже сочувствие. Луция Турович, которая родилась в 1930 году в деревне недалеко от Барановичей, вспоминала, как к ним домой пришел красноармеец:

И наступило 17 сентября. Пришла советская армия. Как это было страшно. Они были такими грязными. Не все боялись - некоторые ждали, встречали их как будто освободителей. А родители всегда боялись большевиков. Заходит такой солдат. Мне он казался ужасным - молодой высокий парень. Хотя солдат как солдат. Он не виноват, куда его погнали, туда и пришел. В длинной серой неподшитой шинели, какой-то веревкой подвязанный. А им же говорили, что нас тут паны, буржуи притесняют, что нам так тяжело живется, такая пропаганда у них была. И они жалели наших притесненных детей. А у нас в семье всегда была елка, а на ней шоколадки, апельсины, и на столе было все, чего душа пожелает. А он достает из кармана грязный кусок сахара и меня угощает. Я хорошо воспитана, поэтому благодарю, беру сахар и делаю вид, что для меня это неземное удовольствие. Чтобы не обидеть человека. Такой была моя первая встреча.

Владислава Заштофт, родившаяся в 1926 году в Арцимовичах и там проведшая войну, вспоминает о необразованности и невоспитанности красноармейских офицеров, отравленных к тому же советской пропагандой:

Мы были детьми. И мы посмотрели на этих бедных солдат и решили, что это бедная страна. Какие они страшные, в фуфайках, шапках таких, «пупы» - мы так говорили, некрасивые, ужасно выглядели. Они не умели есть. Офицер ел яйца вместе со скорлупой. Они ничего не знали. А у моего брата были блестящие туфли, «фокстроты», как у нас их называли. Они говорят шепотом: «Это кулак, кулак!» А он не кулак, простой рабочий. Когда они увидели, как у нас на рынок люди одеваются, то сразу говорят: «Кулаки, все кулаки! Буржуи!» Они ничего в жизни не видели. Даже офицеры.

Чаще всего первое впечатление, которое оставляли у встречавших их детей красноармейцы - разительное отличие от тех, кого эти дети видели раньше. Советские солдаты-победители были покрыты грязью, вызывали страх и своим видом, и поведением.

Валерия Королева родилась в 1924 году в Латвии. Там училась в польской школе, была скаутом. Она вспоминает, как впервые увидела красноармейцев:

Я стояла у моста и смотрела. Они тащились, покрытые толстым слоем пыли, все эти кони, возы, люди. Их было так много, все такие уставшие. Была жара. И я смотрела и смотрела на них. И мне это казалось таким странным. Я подошла к одному из них и начала что-то спрашивать. А он не отвечает. Я говорю: «Ты почему не отвечаешь?» Он отвечает: «Нельзя». Таким был мой первый разговор.

Под советской оккупацией оказались и те польские семьи, которые на восточных рубежах Польши хотели найти укрытие от немецкой армии. Когда началась война, Анне Липинской было 13 лет. Вместе с родителями девочка сбежала в восточную часть страны, где они хотели пережить наступление немцев. Но 17 сентября советские войска напали с другой стороны.

«У нас не было выбора, мы шли на восток. Мы пытались убедить себя, также, как многие другие поляки, что большевики, наверняка, более милостивы, чем немцы.

Через некоторое время мы заметили первые советские подразделения. И мы не были довольны, увидев кровожадных красноармейцев в распоротых плащах, с автоматами, висящими на веревках. Они убивали наших соотечественников. Говорят, что убивали только заговорщиков, но это неправда. У нас уже не было шанса сбежать, это был конец. Мы оказались на территории Польши, оккупированной СССР. Больше всего мы боялись того, что нас поймают и вывезут в Сибирь. Случалось, что солдаты приходили к нам поесть. Их не нужно было угощать, они все брали сами - сколько хотели. А если ничего не было, то они били мою маму и орали, что та спрятала еду. После таких визитов я плакала и спрашивала саму себя - чего они хотят? что мы им сделали?»

Анну с мамой депортировали в СССР. После войны они вернулись в Польшу и поселились в Силезии. «Я чувствовала в душе, что выиграла, - мне удалось выжить, пережить столько времени на этой «нечеловеческой земле». Я знаю одно. Бороться - всегда, дать себя побить - иногда, дать себя уничтожить - никогда!» - такое завещание оставила в своих воспоминаниях Анна Липинская.

Те дети, которые продолжили образование в советских школах на оккупированных территориях, должны были впитать новые для них знания о стране Советов и великом вожде Сталине. Адам Каменецкий, родившийся во Львове в 1931 году и успевший окончить два класса польской школы, рассказывает о том, как изменилась его школьная жизнь:

Мы перешли во второй класс, а нас снова вернули в первый класс. Почему? Сказали, что мы не прошли тот материал, который проходят в советских школах. И мы на польском языке учились о батьке Сталине, о том, какой он хороший отец. Старались нам вложить в голову, что такое Советский Союз, как он заботится о работниках, крестьянах, работающей интеллигенции. Это длилось два года.

Но находчивые школьники и молодые люди придумывали свои способы сопротивления. Богуслава Брыла-Черная, родом из Львова, которой в период советской оккупации было почти 18 лет, делится своим опытом:

А россияне шли от Лычаковской улицы, с восточной стороны. Не производили приятное впечатление в этих своих шапках с острыми концами. Мы их боялись, хотя что мы могли поделать. И тогда мы пели такую песенку. Из-за того, что «Интернационал» был советским гимном:

Bój to będzie ostatni,
Krwawy skończy się trud,
Kiedy moskal ostatni
Opuści lwowski gród

(Бой наш будет последним,
Кровавый закончится труд.
Когда москаль последний,
Покинет львовский град.)

Мы вроде бы поем, то, что нам приказали, а слова потихоньку меняем на свои.

Удивительно, что у детей находились силы на то, чтобы бороться с коммунистической пропагандой и собственным страхом. Отца Богуславы Брылы-Черной в 1939 году арестовало НКВД. В 90-х гг. прошлого века его фамилию нашли в списке убитых советскими органами безопасности. Сама Богуслава в апреле 1940 года вместе с мамой и сестрой была депортирована в Казахстан. Работала медсестрой в госпитале. Там познакомилась с мужем, военным Красной Армии. В Львов вернулась в 1954 и начала работу в польском сообществе. Видимо, смех ей помогал выжить

...

Новая жизнь польских писателей во Львове

Во Львове и на территории Западной Украины 17 сентября оказались и многие польские писатели, эвакуировавшиеся из Варшавы после начала Второй мировой войны. Советская агрессия застала их врасплох. Некоторые смогли найти себя в новой реальности, особенно если до этого они с симпатией относились к коммунистической идеологии, а другие - пережили нападение СССР как разрушение последних надежд. Но, как показало время, жестокая репрессивная система не была милостива ни к одним, ни к другим.

Moje życie podobne lustru,
w którym zły przegląda się los:
każde prawo i każdy ustrój
w całopalny rzuca mnie stos.

(Моя жизнь похожа на зеркало,
в которoе смотрится злая судьба:
каждый закон и каждая система
требуют от меня самосожжения) -

написал в стихотворении «К поэзии» («Do poezji») поэт Владислав Броневский, социалист по убеждениям, ставший свидетелем захвата Львова Красной Армией. Оказалось, что левые политические взгляды Броневского соседствовали с патриотическими чувствами и любовью к Польше. Он никак не мог смириться с советской властью. Часто он декламировал такой стишок:

Byłby Grunwald i Płowce,
gdyby nie te bombowce,
i gdyby nie te czołgi,
które przyszły znad Wołgi.

(Был бы Грюнвальд и Пловце,
если бы не эти бомбардировщики,
и если бы не те танки,
которые пришли с Волги.)

Владислав Броневский, 1917, фото из архива Музея Владислава Броневского

Советские власти пытались вынудить интеллигенцию сотрудничать с ними. Многие авторы, особенно с социалистическими взглядами, бывавшие раньше в СССР, шли им на руку, опасаясь часто за собственную жизнь и побаиваясь новых порядков. Писатели-поляки начали издавать пропагандистскую газету на польском языке - «Красное знамя» («Czerwony sztandar»), создали объединение писателей, в котором были в т.ч. Александр Ват (главный редактор «Красного знамени»), Юлиан Пшибось, Адам Важик, Юлиан Стрыйковский и др. Кроме того, литераторы написали идеологически верную декларацию под названием «Польские писатели приветствуют объединение Украины», под которой подписались Важик, Ват, Лец, Пастернак. Есть там и подпись Броневского, однако, она, скорее всего, была подделана, поскольку писатель в это время был болен.

Броневский рассчитывал, что сможет на территории СССР без проблем издавать свои тексты. В письме к Марку Живому, занимавшемуся переводом его стихом, он предлагал перевести на русский сборник «Последний крик». Однако, книга никогда не вышла в Советском Союзе.

В начале 1940 года поэт был арестован НКВД. Как пишет Петр Митцнер, «кулисы ареста до сих пор неясны». Считается, что Броневского арестовали по доносу графика Францишека Парецкого, который рассказал органам, что

«после прихода во Львов Красной армии в октябре 1939 года Броневский написал стих под названием «Polski żołnierz» («Польский солдат»), в котором он выразил грусть и печаль по поводу того, что не стало Польши как самостоятельного государства, нет уже солдат с орлами, что польские солдаты сидят и плачут, глядя на других, чужих солдат» (Петр Митцнер, «Узник истории»).

В тюрьме Броневский создал стихотворение на русском языке, которое запомнил и записал после выхода на свободу:

«Человек это звучит гордо» —
сказал покойный Максим,
а меж тем: тут колотят в морду,
говоря, что ты сукин сын.

Что же делать такому сыну
за решеткой НКВД?..
так помолимся мы матерщиной
потускнелой, алой звезде.

Ему в вину вменялось еще одно стихотворение - «Сын покоренной нации», которое было переведено Броневским на русский язык. Рукопись этого подстрочника была подшита к делу поэта.

Сын покоренной нации, сын независимой песни,
О чем и как должен я петь, когда дом мой — развалины и пожарище?
Как танк, перевалился сентябрь земле родной через грудь,
А моя ладонь безоружная и безоружная родная земля.

Я на эту землю вернусь, я хочу ее спасти,
Оттуда гореть миру пожаром сердца и песни.
Я хочу, чтобы из развалин Варшавы рос желобетоном социялизм,
Я хочу, чтобы гейнал Марияцкий шумел красным знаменем.

Гордая и прекрасная Варшава, слава твоим развалинам!
Я хочу подсчитать и расцеловать твои мученические кирпичи.
Дай руку мне, Белорусь, дай руку мне Украина,
Вы мне дадите в путь ваш независимый серп и молот.

Зарево свободы народов, мощ в стиснутом кулаке!
Пройдут недалекие дни, и будет в мире равенство...
Я пишу ладонью безоружной, грозной, хотя она не мстится.
Сын покоренной нации, сын независимой песни.

Вместе с Броневским был арестован также Александр Ват - польский футурист, работающий в «Красном знамени». В своих воспоминаниях «Мой век», состоящих из бесед с Чеславом Милошем, Ват старается убедить читателя (и самого себя, как кажется), что его отношения к происходящему во Львове было неоднозначно:

«Я врал, что я, конечно же, коммунист, что я понял, насколько мудр Сталин. Но я никому не причинил зла. Не написал ни одного стихотворения о Сталине».

Ватт приводит также анекдоты из жизни, как бы подтверждающие его ироничное отношение к новым властям. Он рассказывает Милошу о встрече во Львове в 1939 году с Семеном Кирсановым, советским поэтом, создателем рифмованной прозы в русской литературе.

В 1939 году во Львове с Важиком мы случайно встретили Кирсанова, которого я знал через Маяковского. Кирсанов был в форме капитана или майора, не помню. (…) Военные чины давались в соответствии с литературными заслугами. И Кирсанов повел нас в кафе и говорит: «Ну и говорится, что у нас нет свободы. Это не партия виновата, а мы сами, литераторы. Приведу вам пример. Пару лет назад умерла моя жена. Я ее очень любил. Огромная любовь. И ее смерть стала для меня трагедией. Я написал элегию на смерть моей жены. Прочитал текст приятелям и говорю, что хочу послать это в журнал. А они мне - «Ты что, сумасшедший! Народ строит социализм, а ты элегии пишешь? Прийди1` в себя, это может плохо для тебя кончиться». Я не стал обращать на это внимание. Послал стихотворение в редакцию и его напечатали. А потом вдруг все стали писать элегии. Даже если у них не умерла жена». Понимаешь, он хотел нас убедить, какую сумасшедшую свободу дают нам власти.