Польская мозаика

Ян Кохановский на гравюре Александра Регульского. Источник: CBN Polona

Сегодня Кохановского чаще всего вспоминают в связи с его фрашками (слово «фрашка» можно перевести как «пустяк, безделица»). Фрашки — это стихотворения малой формы, среди них есть молитвы, философские размышления, ирония и сатира. Часто фрашки Кохановского оказывались довольно фривольными:

Хозяин дал слуге распоряженье
Красотку привести для развлеченья.
Проходит час, другой. Остыл обед,
Хозяин ждет, а гостьи нет как нет.
Взглянул в окно — под липою густою
Слуга с ней бойко тешится игрою.
— Я привести велел ее в свой дом,
А ты на ней поехал сам верхом!

(перевод Всеволода Рождественского)
А из-за фрашки Кохановского под названием «Загадка» филологи до сих пор ломают копья — литературовед Радослав Гжешковяк даже написал об этой игривой безделице целую статью «О заднице Марыни. Разрешение “Загадки” Яна Кохановского». Хотя вариантов решения у «Загадки», как нетрудно догадаться, не так уж много:

Между ляжек, как в темнице,
одноглазый зверь таится.
И стрела в него слепая
бьет, на ощупь попадая.
Его голос — гром гремящий,
запах — тяжкий и смердящий.

(перевод Игоря Белова)
Подобные шутки в эпоху барокко с его карнавальной эстетикой и пристальным вниманием к телесному низу были в порядке вещей. Вот, например, стихотворение Иеронима Морштына (ок. 1580 – до 1645), известного поэта и гедониста, исполненное фривольных двусмысленностей:

Кто поет в доброй воле, тот нальет мне поболе.
Сушит душу забота, вот и выпить охота.
Нy-ка, парни, девицы, начинайте резвиться.
У кого ус отвислый, тот сиди себе кислый.
Панны любят стоячий и дадут — не иначе —
В дар тому бел-платочек и тугой перстенечек.

(перевод Асара Эппеля)
Впрочем, не у всех поэтов любовные утехи благотворно сказывались на состоянии здоровья. Спустя несколько десятилетий после выхода «Фрашек» Кохановского появился сборник стихов Шимона Зиморовича (1608–1629) «Роксоланки». Открывало книгу посвящение, из которого читатель узнавал, что поэт готовится покинуть этот мир. Причиной скверного самочувствия и безвременной кончины Зиморовича стали «отравленные стрелы Купидона», заразившие поэта смертельным в то время сифилисом. «Так вот она, любовь! — с грустью восклицал Зиморович. — Пришлось ей уродиться / не у Венеры, а у кровожадной львицы».

Эротические похождения «Пана Тадеуша»

Гражина Шаполовская и Михал Жебровский в фильме Анджея Вайды «Пан Тадеуш». Фото: Мирек Новорыта / Agencja SE / East News

Знаменитая поэма Адама Мицкевича «Пан Тадеуш» (1834), как и положено великому национальному эпосу, породила немало интерпретаций и даже пародий — в том числе эротических. «Пан Тадеуш» состоит из двенадцати глав (точнее, книг), но спустя несколько десятилетий после публикации поэмы появилась анонимная 13-я книга. Ее приписывают выдающемуся польскому поэту и драматургу XIX века Александру Фредро, однако более правдоподобным автором считается прозаик и сатирик Влодзимеж Загурский (1834–1902). В своей пародии Загурский весьма откровенно описывает брачную ночь Тадеуша и Зоси. Начинается 13-я книга так:

«Ну, вот мы и одни! Глазам своим не верю, —
и пан Тадеуш запирает быстро двери. —
Ах, Зося, больше нам одежды не нужны —
взгляни, как у меня топорщатся штаны».
Затем Тадеуш начинает начинает методично обучать Зосю искусству любви, проявляя себя знатоком и мастером самых разных сексуальных практик, о которых в то время в Литве (именно там происходит действие «Пана Тадеуша») и слыхом не слыхивали — в частности, орального секса. Попутно выясняется, что природа щедро одарила героя — автор между делом сообщает, что Тадеуш способен удержать на своем эрегированном детородном органе полное ведро воды. Так под неуемным пером Загурского мицкевичевский герой превратился в эдакого Луку Мудищева — известного персонажа анонимной русской «срамной» поэмы.

Эпосом Мицкевича вдохновлялся и польский сатирик, поэт, автор «Путеводителя по Варшаве» Антоний Орловский (1869–1921), написавший эротическое стихотворение «Муравьи» с подзаголовком «Встреча пана Тадеуша с Телименой в Храме грез и согласие, достигнутое благодаря муравьям». Эти стихи — пародия на известный эпизод из 5-й книги «Пана Тадеуша»: тетка Зоси Телимена, красивая, решительная и расчетливая женщина, с которой у Тадеуша был роман, не без оснований приревновала героя к своей юной племяннице. В отчаянии Телимена выбегает в парк, идет к беседке, которую называет «храмом грез», садится, не глядя, на траву (а на самом деле — в муравейник), после чего ее вовсю начинают жалить насекомые. Тадеуш, отправившийся за ней, помогает Телимене очистить от муравьев платье и чулки и мирно беседует с бедняжкой до самого ужина. Но нельзя же просто болтать целых четыре часа, возражали некоторые читатели, наделенные особо буйной фантазией, и потому строили различные домыслы относительно истинного хода событий. К их числу, видимо, относился и поэт Антоний Орловский, изложивший в стихотворении «Муравьи» свою версию произошедшего в парке между Тадеушем и Телименой:

Задравши юбки ей рукой нетерпеливой,
Тадеуш, как сатир не в меру похотливый,
лег на нее, теряя голову мгновенно
от жарких прелестей плутовки Телимены,
и свой вбивает клин, сорвав покров чулок,
промеж раздвинутых красавицыных ног.
А та, схватив его за шею что есть силы
с горячей резвостью пришпоренный кобылы,
вся содрогается от каждого толчка,
сжимая бедрами Тадеуша бока.

(перевод Игоря Белова)

«Непристойный» Жеромский

Кадр из фильма «История греха» по мотивам одноименного романа Стефана Жеромского. Режиссер Валериан Боровчик, 1975. Фото: Studio Filmowe Perspektywa/Filmoteka Narodowa/www.fototeka.fn.org.pl

Классик польского реализма первой четверти XX века Стефан Жеромский, вошедший в историю не только своими книгами, но и знаменитым афоризмом «Привычка — вторая натура», живо интересовался нравами своей эпохи, отражая их со всей честностью. Первая публикация его романа «История греха» (1908) вызвала самый настоящий скандал — многие сцены по тем временам считались верхом непристойности:

— Неужели эта минута — это и есть счастье? — спросил он со слезами на глазах.
— Счастье... — прошептала она дрожащими губами.
Тогда он начал быстрыми руками, как безумный, расстегивать ее лифчик, с силой стягивать тесные рукава, рвать на плечах пуговицы рубашки, стаскивать юбки, обрывая тесемки...
В романе рассказывается о трагической судьбе юной барышни Эвы Побратынской, которая на свою беду влюбляется в женатого мужчину. Тот вскоре бросает Эву, и героиня скатывается на самое дно — связавшись с уголовниками, становится проституткой и гибнет, пытаясь спасти любимого от бандитов. Излишне мелодраматичную «Историю греха» вряд ли можно назвать большой удачей Жеромского, однако роман четырежды экранизировался, причем два фильма появились еще при жизни автора. Самой удачной киноадаптацией по праву считается вышедший в 1975 году фильм Валериана Боровчика с Гражиной Длуголенцкой в главной роли. В ПНР этот фильм пользовался огромной популярностью, главным образом из-за смелых эротических сцен.

А в 1925 году выходит один из важнейших романов Жеромского — «Канун весны». Его герой, Цезарий Барыка, вернувшись в Польшу из охваченной революцией России и успев повоевать против Красной Армии во время польско-большевистской войны, заводит роман с очаровательной Лаурой Костенецкой, у которой есть богатый жених, Владислав Барвицкий, за которого она собирается выйти замуж по расчету. Риск быть застигнутыми в самый ответственный момент еще сильнее возбуждает любовников, и иногда Барыка является к Лауре, даже зная, что ее жених все еще дома. По заведенному у Лауры и Барвицкого обычаю девушка провожала своего жениха, ставя на окно керосиновую лампу и подкручивая фитиль туда и обратно таким образом, чтобы пламя мигало в темном окне, а Барвицкий, едущий в бричке, мог видеть, удаляясь, что его невеста думает о нем. В один из таких вечеров к Лауре через окно проник Барыка и, вне себя от ревности, решил из озорства сам подать сигнал лампой удаляющемуся сопернику: «Он подкручивал фитиль, и вскоре сноп света вырвался из стеклянного цилндра. Тут же он начал вкручивать фитиль обратно в резервуар, и пламя томно угасало, словно в спазмах любвного экстаза. (...) И тогда две обнаженные руки обхватили его кудрявую голову, заставив отвернуться от окна».

Ритмичное подмигивание керосиновой лампы, ее пульсирующий свет, будучи очень изящной метафорой любовного соития, действовали на воображение читателя безотказно. Этот эпизод из «Кануна весны» стал одной из самых знаменитых эротических сцен в польской классике.

Секс в эпоху лицемерия

Тамара Лемпицкая, «Спящая девушка», 1923. Фото с выставки «Тамара де Лемпицкая. Королева современности», Витториано, Рим, 2011, Donatella Giagnori / EIDON / Forum

Период между двумя мировыми войнами в Польше ознаменовался не только расцветом литературы и искусства, но и своеобразной сексуальной революцией. В 20-е годы появляется самая настоящая мода на секс. В Варшаве выходит популярный эротический журнал «Аморек», печатавший не только пикантные картинки и фотографии, но и художественную литературу соответствующего направления. В Лодзи появилось аналогичное издание — журнал «Новый Декамерон». С 1931 года в Кракове выпускался иллюстрированный журнал «Тайный детектив», публиковавший криминальные истории с эротическим подтекстом — настолько откровенным, что на журнал с острой критикой однажды обрушился сам кардинал Стефан Вышинский.

Подлинным вождем польской сексуальной революции стал писатель, поэт и переводчик Тадеуш Бой-Желенский (1874–1941). Он опубликовал немало статей, в которых настаивал на необходимости сексуального просвещения и содержательного публичного разговора о взаимоотношениях полов, критиковал католическое духовенство за вмешательство в деятельность государства и семейную сферу. В 30-е годы прошлого века Бой-Желенский совершил неслыханный по тем временам каминг-аут, описав свой юношеский опыт мастурбации, а затем и вовсе поверг ревнителей общественной морали в ужас, создав эротическую поэму «Современное искусство трахания». Мещане и ханжи ненавидели Боя-Желенского от всей души, выливая на него ведра словесных помоев даже за то, что он посмел переводить на польский язык «возмутительные» произведения Бальзака.

Тадеуш Бой-Желенский,
фото: Данута Ломачевская/East News

Слова у Боя-Желенского не расходились с делом — он как писал, так и жил, наплевав на предрассудки. Писатель долгое время был влюблен в актрису Ядвигу Мрозовскую, которой посвятил большинство своих любовных стихотворений. Красавица в итоге предпочла эксцентричному литератору некоего финансиста-миллионера, за которого вышла замуж, однако вскоре после свадьбы, заскучав, пригласила Боя-Желенского составить им компанию в путешествии по Италии. Писатель согласился, и его роман с Мрозовской продолжился — любовные треугольники в богемной среде были в то время уже довольно распространены.

Однако официальное общественное мнение по-прежнему воспринимало эротические вольности крайне негативно. Камиль Яницкий не случайно назвал межвоенное десятилетие польской истории «эпохой лицемерия». Консервативные публицисты отчаянно боролись с аморальной литературой, называяя ее «духовным онанизмом», обвиняли в порнографии Яна Парандовского, Генрика Сенкевича, Зофью Налковскую... В те времена термин «порнография» применялся очень широко — и вполне невинное упоминание в романе Сенкевича «Крестоносцы» о том, что прекрасная Ягенка могла бы своими крепкими ягодицами колоть орехи, вызывала у борцов за чистоту нравов священный гнев.

«Растлитель» Зегадлович

Стефан Жеховский, «Без названия», 1978. Фото: Национальный музей в Кельце

Бурный скандал спровоцировала в 1935 году публикация романа Эмиля Зегадловича «Призраки. Хроника незапамятных времен». Книга Зегадловича рассказывает о взрослении впечатлительного и замкнутого гимназиста с поэтичным именем Миколай Сребремписаный: первая сигарета, первая рюмка водки, первая реакция на пробуждение собственного тела. Роман, кроме прочего, содержал критику польской образовательной системы, но главное возмущение вызвали натуралистические сцены, особенно финал, в котором Миколай июньской ночью на одной из улочек родного городка сдает настоящий экзамен на аттестат зрелости, занимаясь любовью с таинственной женщиной-лунатичкой по имени Балбина:

Она возбуждала его все сильнее — а сама уже лежала на широкой стене колодца —
— ну же, ну же — давай! —
Он накрыл ее собой. Нырнул в горячую тайну раздвинутых бедер —
Ее глаза заволок туман — она шептала с улыбкой:
— утонувшие в ночи, в свете месяца, в любви —
Недолгим было сплетение молодых тел; одновременно охватил их огонь наслаждения — губы сообщили губам тайную весть — стон — сдавленный крик —
Она обхватила его крепко руками и ногами, впитывая его в свое кипящее воспаленное нутро...
Он целовал ее бедра, живот, груди, затвердевшие на ночном холоде соски, шею, губы, глаза
— да — да — целуй, любимый, целуй — вот оно, приветствие и прощание наше — целуй — не спрашивай, когда снова — не надо — когда месяц скажет —
Он лениво потянулся за одеждой –—
Она быстро накрыла его одежду рукой — свернула в клубок и бросила в колодец —
— нагими вернемся домой...

После публикации «Призраков» на писателя обрушились громы и молнии. Критики объявили Эмиля Зегадловича «порнографом» и «растлителем». Зазвучали проклятия с церковных кафедр. Краковская прокуратура арестовала весь тираж второго издания романа, а описанный в книге городок Вадовице, где Зегадлович учился в гимназии, отобрал у него звание почетного гражданина. Писатель получал письма с угрозами и очень переживал, что за ним тянется шлейф скандала. Тираж его следующего романа «Моторы» был арестован уже спустя два дня после выхода, и книга попала к польскому читателю только спустя полвека. Впрочем, преследования Зегадловича имели в довоенной Польше и политические причины — он был известен своими левыми взглядами и антиклерикализмом.


Кроме прозы Зегадлович сочинял стихи — его поэму «Вереск», написанную во время бурного романа с Марылей Стахельской, многие называют шедевром польской любовной лирики. Да и личная жизнь писателя была довольно насыщенной. Современники вспоминали, что дом Зегадловича в Гожене тайком навещали его многочисленные подруги. А когда жена писателя интересовалась, что за стоны и шепот опять раздавались ночью из его кабинета, Зегадлович отвечал: «Дорогая, я вслух декламировал свое новое стихотворение».

Сегодня польские литературоведы ставят «Призраков» Эмиля Зегадловича в один ряд с произведениями Джойса и Селина. Неплохой фильм по мотивам романа снял в 1978 году режиссер Войцех Марчевский. А скандальная слава и антиклерикализм Зегадловича не помешали ему стать одним из любимых поэтов Иоанна Павла II.

Ненасытный Виткаций

Гражина Шаполовская и Ежи Боньчак в фильме Анджея Котковского «В старой усадьбе, или Вольница любовных треугольников», снятого по мотивам произведений Виткация, 1984. Фото: Studio Filmowe Zebra / Filmoteka Narodowa /

Разумеется, «лакомой» темой интересовались и польские писатели-модернисты. Станислав Игнаций Виткевич, легендарный Виткаций, слыл известным скандалистом и волокитой — его жена Нина вспоминала, что он «был больше, чем эротоманом». Ненасытный темперамент Виткация (один из его лучших романов так и назывался — «Ненасытность») превратил жизнь писателя в бесконечную погоню за прекрасным полом. При этом Виткаций, как и положено настоящему художнику, любил рискованные ситуации, которые сам же и инсценировал — так, заведя однажды интрижку с женой парикмахера, писатель, тем не менее, каждый день ходил к нему бриться. Виткаций знал, что цирюльник обо всем догадывается, и его возбуждали эти ежеутренние встречи с ревнивым мужем, держащим в руках остро наточенную бритву.

Ненасытный Виткаций

Гражина Шаполовская и Ежи Боньчак в фильме Анджея Котковского «В старой усадьбе, или Вольница любовных треугольников», снятого по мотивам произведений Виткация, 1984. Фото: Studio Filmowe Zebra / Filmoteka Narodowa /

Разумеется, «лакомой» темой интересовались и польские писатели-модернисты. Станислав Игнаций Виткевич, легендарный Виткаций, слыл известным скандалистом и волокитой — его жена Нина вспоминала, что он «был больше, чем эротоманом». Ненасытный темперамент Виткация (один из его лучших романов так и назывался — «Ненасытность») превратил жизнь писателя в бесконечную погоню за прекрасным полом. При этом Виткаций, как и положено настоящему художнику, любил рискованные ситуации, которые сам же и инсценировал — так, заведя однажды интрижку с женой парикмахера, писатель, тем не менее, каждый день ходил к нему бриться. Виткаций знал, что цирюльник обо всем догадывается, и его возбуждали эти ежеутренние встречи с ревнивым мужем, держащим в руках остро наточенную бритву.

Станислав Игнаций Виткевич, «Двуличие женщины», 1927. Фото: Muzeum Narodowe w Warszawie

Эротические пристрастия Виткация, которого тянуло к женщинам эксцентричным и опасным, перекочевали и в его прозу. Такова, например, главная героиня романа Виткация «Прощание с осенью», рыжеволосая красавица и «метафизическая блядь» Геля Берц. Геля и ее возлюбленный, декадент Атаназий, живут в поле необыкновенного сексуального напряжения, а в редких паузах между «ненасытными ласками», которыми они «пожирают друг друга, как пауки», и шумными оргиями нюхают кокаин и беседуют о Прусте. Начинается же их роман с довольно чувственной сцены в горах — герои кататаются на лыжах, Геля падает, подвернув ногу, и Атаназий снимает с нее гетру:

Он пощупал чуть ли не на глазах пухнущую щиколотку и повертел стопу в разных направлениях — вывиха не было. И вдруг, когда он смотрел на закрытые глаза Гели и ее искривленные будто в блаженстве губы, он схватил ее ногу и зажал у себя между ног. Геля застонала и посмотрела на него с укором, но когда заметила, что происходит, ее лицо приобрело зверское выражение, а пальцы ее ноги, наткнувшись на что-то непонятное, слегка зашевелились. Солнце припекало, и мир таял в тумане, блеске, жаре и дьявольском наслаждении.

(перевод Юрия Чайникова)
Многих тогдашних читателей роман шокировал. А критик Чеслав Лехицкий в своей книге «Борьба с деморализацией» назвал прозу Виткация «рекордом порнографии»

«Подкаблучник» Бруно Шульц

Бруно Шульц, «Процессия». 1920-1924

Изысканным эротизмом проникнуты и сочинения Бруно Шульца. Писатель Виктор Ерофеев в эссе «Отварной бог» в своей несколько раскованной манере назвал Шульца «мазохистом, фетишистом, вуайеристом, лизателем каблуков и женских задниц, кое-как законспирированным порнографом», который «целует туфли и пресмыкается перед голой женщиной». Что ж, важными персонажами прозы и графики Шульца действительно были женщины, особенно их ноги, а также женская обувь — все это завораживало дрогобычского гения, притягивая и пугая одновременно. «Он пользовался редкой техникой — графикой на стекле, — вспоминала Рахеля Ауэрбах о Шульце-художнике. — Тематика его работ имела особый привкус перверсии. Шульц изображал кокетливых и победоносных женщин в обществе пресмыкающихся перед ними мужчин, похожих на карликовых каракатиц. Иногда такая женщина вела на поводке пса, у которого было лицо человека, похожего на самого Шульца». Что же касается дамской обуви, то не случайно инсталляцию Анны Кашубы-Дембской, автора книги «Женщины и Шульц», которую она представила на фестивале Шульца в Дрогобыче, а затем в Москве, составили женские туфли на каблуках. Фетишистский интерес именно к этой детали дамского гардероба — важный мотив в прозе Шульца:

..Аделя взглянула на ручные часики, после чего многозначительно переглянулась с Польдой. Потом она несколько выдинулась вместе со стулом, подтянула по ноге подол, медленно выставила стопу, обтянутую черным шелком и напрягла ее, словно головку змеи. (...) Выпружиненый туфелек Адели слегка вздрагивал и поблескивал, как змеиный язычок. Отец мой, не поднимая глаз, медленно встал, машинально сделал шаг вперед и опустился на колени.

(перевод Асара Эппеля)

В ожидании восьмого дня недели

В 60-е годы прошлого века ПНР часто называли «самым веселым бараком социалистического лагеря», намекая на некую — очень условную — степень свободы, которую могли себе позволить жители тогдашней Польши. Сексуальная раскрепощенность польской богемы во многом была радостной реакцией на окончание сталинской эпохи. В моду вновь вошли любовные треугольники и даже более замысловатые комбинации: своеобразным девизом тех лет стали слова «Если уж любить, то не в одиночку» («Jeżeli kochać, to nie indywidualnie») из шуточной песни Еремия Пшиборы, «поэта-джентльмена», одного из создателей легендарного «Кабаре пожилых господ». И все это происходило на фоне унылой политической жизни и показного пуританизма польского руководства: рассказывают, что однажды председатель польской компартии Владислав Гомулка, увидев на экране слишком откровенное декольте Калины Ендрусик, в ярости швырнул в телевизор пепельницей.

Противоречия той эпохи, как в зеркале, отразились в повести Марека Хласко «Восьмой день недели», написанной в 1956 году. На первый взгляд это история двух молодых влюбленных, Петра и Агнешки, которые не могут найти себе хоть какой-нибудь угол, чтобы впервые заняться любовью. Но внимательный читатель увидит в повести Хласко экзистенциальную драму о том, что для влюбленных в этом мире просто нет места. «Сегодня с женщинами спят не для удовольствия, а чтобы рассказывать об этом друзьям», — с грустью замечает один из героев повести. Вот почему Агнешка постоянно сомневается в своих чувствах и вообще ведет себя иррационально — накануне решающего свидания бьет Петра кулаком в лицо, а потом и вовсе отвергает его, предпочтя секс со случайным знакомым. Да и декорации повести крайне мрачны: бесконечный дождь, руины, битые бутылки, прокуренные бары...

В 1958 году режиссер Александр Форд снял по повести «Восьмой день недели» одноименный фильм со Збигневом Цыбульским в роли Петра, однако Хласко воспринял фильм в штыки. «В этой вещи, — говорил он, — для меня было важно одно: девушка, которая видит повсюду грязь и мерзость, мечтает для себя и возлюбленного лишь о красивом начале их любви... А Форд снял фильм о том, что людям негде потрахаться, что, разумеется, неправда — трахаться можно где угодно». Впрочем, негативное отношение к экранизации своей повести не помешало писателю спустя пару лет жениться на исполнительнице роли Агнешки, западногерманской актрисе Соне Циман.

Ненацкий для взрослых

Владислав Подковинский, «Безумие возбуждения», 1894. Национальный музей в Кракове, фото: MNK

Русскоязычному читателю польский писатель Збигнев Ненацкий знаком в первую очередь как автор серии книг для детей и юношества, рассказывающих о приключениях пана Самоходика. Однако в Польше хорошо известны и его романы для взрослых: «Соблазнитель», «Раз в год в Скиролавках», «Большой лес», «Сорокалетний мужчина». Вышедший в 1983 году роман «Раз в год в Скиролавках» вызвал скандал и одновременно фурор. Действие этого эпоса с криминальным сюжетом происходит в вымышленной мазурской деревне, о которой ходят слухи, что ее жители ежегодно предаются свальному греху:

Каждый год это бывает в разное время, но никто не знает, когда и какие обстоятельства должны совпасть, чтобы на Цаплем острове запылал костер. Никто не знает, кто разжигает этот костер, кто бросает в него травы, кто его поддерживает. Но скажу тебе, что, когда этот огонь увидит девушка или замужняя женщина, старая баба или старый мужчина, каждого охватывает дрожь. Женщины бьются о стены, как ночные бабочки о стекло лампы, а у пожилых людей пробуждается юношеская страсть. (...) Видела, может быть, ту старую мельницу над озером? Туда идут люди с лицами, окутанными мраком, потому что Психея не может видеть лица Эроса. (...) И в какой-то момент чьи-то руки натыкаются на другие руки, встречаются дыхания и тела. Старцы чувствуют великую силу, когда внезапно в их ладонях оказываются твердые, как буханки хлеба, зады молодых женщин, а старые женщины кричат от наслаждения, как молодые девчата, которым кто-то в первый раз причиняет любовную боль.

(перевод Тамары Мачеяк)

И хотя некоторые рецензенты назвали книгу «сермяжной порнографией», цензура ничего поделать с эротическими сценами не могла, поскольку они были неотъемлемой частью детективной интриги. В результате роман «Раз в год в Скиролавках» вышел почти без купюр и быстро стал хитом. Тираж раскупили в рекордные сроки, экземпляры романа в массовом порядке похищались из библиотек. А простая крестьянка из мазурской деревни, где жил Ненацкий, старушка, практически не читавшая книг, ознакомившись с первым томом романа, воскликнула: «Это свинство! Дайте мне скорее второй том!»

Время женщин

Теодор Аксентович, «Весна». Фото: Мазовецкий музей в Плоцке

Так получилось, что инициативу прямого и откровенного разговора о любви и сексе в современной польской прозе перехватили женщины. Обилие интереснейших женских имен — главный тренд польской прозы в последние четверть века. В польской литературе наступило «время женщин».

К примеру, Инга Ивасюв, поэт и прозаик, а также автор ряда научных работ, посвященных в основном роли феминизма в современной польской культуре, многое сделала для преодоления литературных табу — ее проза, в первую очередь такие книги, как «Вкус и прикосновение» и «В воздухе», очень откровенно рассказывает о судьбе женщины в мире патриархальных традиций. Как писал Лешек Шаруга, Инга Ивасюв умеет, «отбросив стыд, говорить о вещах, которые обычно вытесняются в сферу бессознательного». Точно так же смогла преодолеть ложную стыдливость Патриция Пустковяк — хотя писательница признавалась впоследствии, что при написании романа «Ночные животные» ей было немного не по себе от стыда за собственную героиню.

А одной из самых чувственных польских книг я бы назвал роман Ольги Токарчук «Правек и другие времена» (1996), сочетающий в себе элементы семейной саги, эпопеи на тему польской истории и самой настоящей мифологии человеческой повседневности. Не случайно этот волшебный роман Токарчук, написанный в традициях магического реализма, заслужил лестные сравнения с творчеством Маркеса. А эпизод, в котором деревенская ведунья Колоска занимается любовью с... дягилем, росшим у нее под окном и однажды явившимся к ней в образе прекрасного юноши — это, наверное, самая удивительная эротическая сцена во всей польской прозе:

— Я наблюдал за тобой через окно, — сказал он.
— Я знаю. Ты пахнешь так, что мутится рассудок.
Юноша вошел на середину комнаты и протянул обе руки к Колоске.
— Я желала тебя все лето, — сказала она в губы, пахнущие конфетами, засахаренными фруктами и землей после дождя.
— А я тебя.
Они легли на пол и терлись друг о друга, словно травы. Потом дягиль посадил Колоску себе на бедра и пускал в нее свой корень — ритмично, все глубже и глубже, пронизывая все ее тело, обследуя его внутренние уголки, выпивая из него соки. Он пил из нее до утра, пока небо не стало серым и не запели птицы. И тогда дягиль сотрясла дрожь, и твердое тело замерло без движения, как древесное полено. Зашелестели зонтики, и на голое изнемогшее тело Колоски посыпались сухие колкие семена. Потом светловолосый юноша вернулся на свое место перед домом, а Колоска целый день вылущивала из волос пахучие зернышки.

(перевод Татьяны Изотовой)

Сложная тема

Майя (Мария) Березовская, «Поцелуй». Фото: Agra Art.

Интересно и оригинально писать о сексе сложно — и даже сложнее, чем, например, о еде. Как верно заметил Дмитрий Быков, в сексе человек оказывается либо Богом, либо животным — а отразить эту двойственность человеческой натуры не каждому под силу. Может быть, поэтому довольно противоречивую реакцию критиков и читателей вызвал сборник рассказов писателя Войцеха Кучока «Обсценарий» (2013). Книга состоит в основном из постельных сцен, написанных ради них самих, поэтому от многих эпизодов отстается ощущение какой-то мясной возни. Вот, к примеру, что происходит с героиней рассказа «Приди ко мне», русской писательницей Марией Сахалиной, которая, наплевав на дедлайны и творческий кризис, без удержу совокупляется с молодым любовником, журналистом и сексоголиком:

Виктор раскочегарил ее, словно котлету, шлепая по ягодицам, как по кускам мяса, предназначенным на отбивные. Он расширил, раздолбал ее и без того широкую вагину, вверг ее обратно в мир похоти. Сахалина понимала, что, на свою беду, влюбилась в него по уши, поэтому временами, вопреки самой себе, превращалась в самую настоящую корову — когда она занималась любовью с Виктором, ее сердце билось не в груди, а в п...де.
Вроде бы все вещи смело названы своими именами — но почему-то искра между словами почти не пробегает. Хотя в «Обсценарии» есть и по-настощему удачные, в том числе смешные рассказы, один из которых повествует, например, о похождениях Бальзака в борделях Верхней Силезии.
Что ж, кто знает, возможно, настоящие прорывы у польского литературного Эроса еще впереди, и миру однажды явится польский Генри Миллер или польский Эдуард Лимонов. В любом случае, как замечал тот же Войцех Кучок, «пятно на простыне — это еще не пятно позора на польской литературе».

Текст: Игорь Белов


http://culture.pl/ru/article/istoriya-greha-seks-v-zhizni-i-tvorchestve-polskih-pisateley

http://culture.pl/ru/article/kollazhi-vislavy-shimborskoy


Коллажи Виславы Шимборской


Работа предоставлена Фондом Виславы Шимборской, все права защищены

Перо Виславы Шимборской принесло ей Нобелевскую премию по литературе. Но в этот раз мы обратимся к другой сфере ее творчества. Речь идет о «выклеянках» — так она называла свои шуточные открытки-коллажи, которые дарила близким и друзьям.

Графически работы Виславы Шимборской временами напоминают символические и, прежде всего, гротескно мрачные иллюстрации Ролана Топора. В работах поэтессы можно увидеть прообразы современных мемов. Ирония коллажей никого не обижает, потому что не отсылает к конкретным людям. При этом «выклеянки» Шимборской не лишены интеллектуального ехидства и метко обличают современные нравы

Перо Виславы Шимборской принесло ей Нобелевскую премию по литературе. Но в этот раз мы обратимся к другой сфере ее творчества. Речь идет о «выклеянках» — так она называла свои шуточные открытки-коллажи, которые дарила близким и друзьям.

Графически работы Виславы Шимборской временами напоминают символические и, прежде всего, гротескно мрачные иллюстрации Ролана Топора. В работах поэтессы можно увидеть прообразы современных мемов. Ирония коллажей никого не обижает, потому что не отсылает к конкретным людям. При этом «выклеянки» Шимборской не лишены интеллектуального ехидства и метко обличают современные нравы.

Работа предоставлена Фондом Виславы Шимборской, все права защищены. Надпись: «Прожить и без образования можно»

Первая выставка коллажей Виславы Шимборской была приурочена к годовщине смерти поэтессы. Она прошла в феврале 2013 года во Дворце Потоцких в Кракове.

Работа предоставлена Фондом Виславы Шимборской, все права защищены. Надпись: «Прожить и без образования можно»
Первая выставка коллажей Виславы Шимборской была приурочена к годовщине смерти поэтессы. Она прошла в феврале 2013 года во Дворце Потоцких в Кракове.

Работа предоставлена Фондом Виславы Шимборской, все права защищены. Надпись: «Варшава, ул. Злота, 25»
Выставка вызвала большой интерес и гармонично вписалась в культурную жизнь города.

Работа предоставлена Фондом Виславы Шимборской, все права защищены
Выставки коллажей поэтессы прошли в краковском музее современного искусства «MOCAK», а также в Торуни, Зелена-Гуре, Лодзи, Курнике, Гданьске, Варшаве, Вроцлаве, Риме, Болонье, на Сардинии, в Мадриде, Барселоне, Макао, Астане, Будапеште, Софии, Нюрнберге, Франкфурте-на-Майне, Дюссельдорфе и Вильнюсе.

Работа предоставлена Фондом Виславы Шимборской, все права защищены. Надпись: «Что, никаких пожеланий???»
Мы выбрали коллажи Виславы Шимборской, на которых изображены женщины, причем довольно нестандартно.