Польская мозаика

Полония воскресшая

Яцек Мальчевский «Польский Гамлет: портрет Александра Велёпольского», 1903. Женские фигуры символизируют молодую революционную Польшу и прежнюю порабощенную Польшу, фото: Wikimedia сходство с другим ключевым образом польской культуры XIX века, а именно c Матерью Полькой (Matka Polka). Матеуш

Хартвич пишет:
Образ Матери Польки и образ Полонии не имеют общих корней, но они сблизились в результате исторической эволюции, и таким образом мифическая и национальная аллегория проникли в сферу социальных ролей, которые по традиции ассоциировались с женщинами. Кажется парадоксальным, что за целое столетие восстаний женская аллегория не обрела героических черт. Вместо валькирий национальная иконография породила соперничающие модели солдата-повстанца, охватывающего всю военную символику, и Матери Польки, олицетворявшей страдание и образец женственности.
По мере «приручения» Полонии и приближения Первой мировой войны образ солдата перетягивал на себя традиционную роль аллегории — роль воинственного борца за свободу. Тем не менее аллегорический образ Полонии преодолел рубеж конца XIX века, прежде всего в работах Мальчевского и Выспянского.

Если Станислав Выспянский еще мог сомневаться в возможности обретения Польшей свободы (он до этого действительно не дожил) и его видение Полонии 1894 года вписывается в прежнюю концепцию пассивной Полонии, терпеливо ждущей спасения (сравните со «Спящей Полонией» Тетмайера), то Полонии Яцека Мальчевского излучают радость от долгожданной независимости. Торжествующая или меланхолическая Полония — один из немногих повторяющихся мотивов в творчестве символиста Мальчевского. На одной из его картин персонификация польского государства изображена с короной на голове и военной шинелью на плечах.

Первая мировая война не положила конец вездесущему мотиву. Последовавшая за ней советско-польская война 1920-21 годов вдохнула новую жизнь в воинственную персонификацию. Но это был уже последний всплеск популярности Полонии.

Во второй половине ХХ века — в годы военного положения (1981-1983) — Полония ненадолго вернулась в творчестве Собоцкого и Двурника, а одной из последних интерпретаций мотива можно считать «Divina Polonia» Франтишека Старовейского 1998 года.

Полония появляется в искусстве все реже и реже, но, учитывая ее богатейшую многовековую историю и то, какое важное место она занимает в сознании поляков, не приходится сомневаться, что этот символический образ вернется еще не раз.

Автор: Миколай Глинский, 23 октября 2017


http://culture.pl/ru/article/deva-polsha-kak-allegoricheskiy-obraz-polonii-poyavilsya-v...

Урна в библиотеке, или Рукописи горят

Помимо человеческих и материальных потерь, война принесла Польше огромные потери в культуре: уничтоженные памятники, произведения искусства и книги. Самый красноречивый символ этой трагедии — урна с пеплом книг из библиотеки на улице Окульник, где во время войны находились самые ценные книги из польских собраний.

Мы не знаем и никогда не узнаем, пепел какой книги хранится в урне, которая сейчас стоит в Виляновском зале Дворца республики на площади Красиньских. Неизвестно также, как долго содержимое урны сохранит свою форму: скорее всего, это дело нескольких десятилетий, поскольку в результате микродвижений и вибрации чувствительный материал постепенно осыпается. Однако известно, что этот фрагмент был взят с настоящего кладбища книг, в которое после Варшавского восстания превратился дворец Красиньских на улице Окульник, 9. Урна — это символический знак памяти о военной истории, одним из элементов которой было, по словам искусствоведа Богдана Коженевского, осознанное «книгоубийство». Как оказалось, важнейшие собрания Окульника сгорели вовсе не во время военных действий и Варшавского восстания. И хотя утверждают, что рукописи не горят, пример Варшавы говорит об обратном.

Сто лет библиотеки

Библиотека Красиньских на ул. Окульник, 9, Варшава, 1933. Фото: Национальный цифровой архив

История библиотеки Красиньских, которая с 1930 года размещалась во дворце на улице Окульник, 9, началась в 1844 году. Библиотеку основал в Опиногуре, семейном имении Красиньских, Винцентий Красиньский, отец Зыгмунта. Библиотека, содержащая семейные архивы Красиньских, прекрасные коллекции старых рукописей, документов, карт, а с 1860 года также музейные собрания (коллекция Константина Свидзиньского), была одной из самых выдающихся семейных библиотек (наряду с библиотеками Замойских и Пшездецких) и важной частью польского культурного наследия. И именно так она и воспринималась своими создателями и ординатами.
Staatsbibliothek Warschau
Фасад библиотеки Красиньских, Варшава, 1945. Фото: www.polona.plФасад библиотеки Красиньских, Варшава, 1945. Фото: www.polona.pl

Первые военные удары обрушились на Окульник в сентябре 1939 года во время осады Варшавы. Бомбы, попавшие во дворец 24 и 25 сентября, повредили центральную часть здания — с музейной экспозицией и библиотечным залом, но не задели залы фондов. Осенью коммандо Paulsen разграбило оружейную палату с ее бесценными объектами, а в феврале 1940 года многие экспонаты реквизировала комиссия Йозефа Мульманна. Спустя несколько месяцев — для нужд основанной на территории рейха Высшей школы НСДАП — из библиотеки были изъяты ценные музыкальные экспонаты. Одна из рукописей содержала старейшую запись польской полифонической музыки (сочинения Миколая из Радома).

Однако начало конца этой уникальной коллекции связано с включением библиотеки в состав возникшей чуть ранее (в июле 1940 года) Государственной варшавской библиотеки Staatsbibliothek Warschau. Оккупационные власти создали Staatsbibliothek Warschau, объединив две крупнейшие польские библиотеки: Национальную (расположенную на улице Раковецкой, 6) и Университетскую. Это произошло в мае 1941 года несмотря на протесты библиотекарей. Собрания библиотеки Красиньских были разделены и включены в два отдела новой библиотеки: Abteilung I (Университетская библиотека) и Abteilung II (Национальная библиотека).

Весь следующий год библиотечные собрания перемещали и объединяли. В результате на Окульник попали специальные собрания библиотеки Варшавского университета и Национальной библиотеки. В мае 1942 года специальные коллекции были объединены в здании библиотеки Красиньских на улице Окульник, 9. Коллекция насчитывала 388-400 тысяч единиц и представляла собой, пожалуй, самое ценное собрание книг на польских землях.

Восстание

Бомбы упали на здание библиотеки 5 сентября (в здании, несмотря на протесты библиотекарей, располагался Департамент внутренних дел). Бомбардировка затронула фонды, а начавшийся пожар уничтожил часть собрания. На пятом этаже сгорели рукописи XVI-XVII веков, на четвертом — Милановская библиотека Четвертиньских, а также не спрятанные в подвалы остатки старых книг и нот, на третьем — рукописи XIX-XX веков. Какую-то часть собрания удалось спасти, выбрасывая книги через окно на улицу. Спасатели уехали с места пожара только на следующий день.

Нетронутым остался второй этаж с рукописями библиотеки Красиньских. В подвалах уцелели хранившиеся там ценнейшие собрания — рукописи библиотеки Варшавского университета и Национальной библиотеки, а также депозиты. Остались целы и рукописи из библиотеки Красиньских, которые находились во временных помещениях на первом этаже склада. Пережили бомбардировку стопки книг из Польской библиотеки в Париже. Эти собрания прожили до конца восстания и даже немного дольше.

Истребление

Павел Бовник, «Бовник/Урна». Фото: материалы организатора

Через несколько дней после поражения восстания (но до 14 сентября 1944 года) отделы Брандкоммандо подожгли собрания, находившиеся в здании библиотеки Красиньских.

Как пишет Ханна Ласкажевская, всего в результате бомбардировок здания (сентябрь) и акции по намеренному уничтожению собрания (октябрь) на Окульнике сгорело около 80 тысяч старых книг (в основном ценные польские книги XVI-XVIII веков), 26 тысяч рукописей, 2500 инкунабул, 100 тысяч рисунков и графики, 50 тысяч нот и театральных документов, богатые картографические собрания, часть каталогов и инвентарей.

Самые значительные потери в пожаре понесла Национальная библиотека. Были уничтожены все специальные собрания и документация библиотеки Красиньских. Общие военные потери библиотеки оцениваются в 150 тысяч единиц, причем на Окульнике сгорело намного больше, чем 50 тысяч томов.
Гордостью литературного собрания — помимо многочисленных рукописей начиная с XVI века — были фрагменты рукописи «Пана Тадеуша» Мицкевича, а также необычайно обширное собрание текстов Словацкого, но, прежде всего, наследие Зыгмунта Красиньского вместе с его перепиской, школьными сочинениями, упражнениями, переводами. Все эти материалы были уничтожены. Уцелели почти исключительно собрания, включенные в коллекцию Библиотеки Варшавского университета и Национальной библиотеки во время создания Staatsbibliothek Warschau.

Потери

Окульник — самая символичная (хотя вовсе не самая жестокая) картина военных потерь в польских книжных фондах. В 1939-1944 годах сгорела значительная часть собрания варшавских библиотек. Город превратился в руины, под которыми находились и сгоревшие книги.

Об этом пишет Ханна Ласкаржевская:
Во время восстания немцы практически полностью сожгли библиотеку Варшавского технического университета. В этом убедился ее руководитель на время оккупации Чеслав Гутры, когда прибыл в университет в начале октября. Он увидел там пепел почти метровой высоты: 90 тысяч томов родной библиотеки, 5 тонн книг из библиотеки Министерства коммуникации и других библиотек.

Немцы сжигали польские библиотеки до конца, следуя своему принципу: «То, что мы не сможем вывезти, мы сожжем».
За два часа до того, как покинуть Варшаву (середина января 1945), немецкие солдаты подожгли нижние этажи складов Публичной библиотеки на улице Кошиковой, где огонь уничтожил более 300 тысяч томов.

Общие военные потери важнейших варшавских библиотек:

Центральная военная библиотека — 99% (406 000 единиц)
Библиотека Технического университета — 97% (129 000)
Библиотека Сейма — 93% (80 000)
Главная иудаистская библиотека при Большой синагоге — 90% (36 600)
Библиотека Пшездецких — 85% (51 000)
Библиотека Замойских — 84% (100 000)
Публичная библиотека г. Варшавы — 72% (400 000)
(Данные Х. Ласкажевской, «Потери Окульника во время Варшавского восстания и после его поражения»)

Крупнейшие научные библиотеки Варшавы потеряли около 1 620 000 единиц — примерно половину довоенного собрания.

Люди без книг

Потери частных собраний оценить намного сложнее. Во время войны сгорели тысячи домашних библиотек. Тяжелее всего переживали эту трагедию профессора и ученые, которые собирали книги на протяжении всей жизни: для них это было не столько важнейшее наследие, сколько объект, с которым они ощущали глубокую эмоциональную связь. Профессор Кшижановский потерял свою огромную библиотеку два раза: в начале и — после ее восстановления — в конце войны. О Ежи Зати — спасителе и свидетеле уничтожения книг на Окульнике — друзья говорили, что война и зрелище испепеляемых книг сделали его другим человеком. Профессор Демби, который в начале войны потерял свои ценнейшие собрания, вскоре умер — как говорили, от огорчения.

Философ Болеслав Галецкий, который также потерял свою библиотеку два раза (в первый раз — во время Первой мировой войны), писал:
Коллекционерская жилка, которая проявилась еще в самом детстве, порвалась во мне после восстания. Я даже перестал писать дневник, хотя делал это без перерывов 41 год.

Книги-призраки

Стоит помнить, что все книги, которые удалось спасти, уцелели благодаря самопожертвованию и решительности людей. Этот импульс порой принимал вид организованной деятельности: так было, например, в случае с акцией Банка Национального хозяйства (в результате которой в Канаду было вывезено множество ценнейших польских манускриптов) или Прушковской акцией по спасению библиотек в конце войны. Но чаще это были спонтанные попытки сделать все возможное в существующих обстоятельствах.

В подвалах библиотеки на Окульнике театровед и сотрудник Национальной библиотеки Богдан Коженевский сохранил необычайно ценные книги по театроведению. Уникальные книги были сложены в подвалах Окульника до самого потолка. Для отвода глаз входные двери были завалены рухлядью.

После поражения восстания Коженевский первым вошел в помещение:
Он открыл дверь и увидел, что собрание осталось практически нетронутым. Книги стояли так, как он их оставил. Он обрадовался. Может, только немного удивился, что между потолком и последним рядом книг слишком много свободного места. Пустое место таило секрет. Уже через минуту оказалось, что книг нет. Они не существуют, хотя и выглядят нетронутыми. Книги-трупы. Огонь так аккуратно и так долго (несколько дней) над ними трудился, что печатные страницы поддавались медленно, буквально одна за другой. Тома сохранили свою форму — и ничего больше», — пишет Лукаш Войтыско на сайте «Dwutygodnik.

Урна как песочные часы

Фотограф Бовник во время подготовки к проекту «Bownik/Urna», для которого была сделана широкоформатная фотография. Фотография была впервые представлена 5 июня 2014 года во Дворце республики в Варшаве. Фото: материалы организатора

Одну из таких наполовину испепеленных книг из Окульника семьдесят лет назад помстили в урну, которая сейчас находится во дворце Красиньских и напоминает об уничтожении книг во время войны. В 2014 году широкоформатную фотографию урны, которая стоит в затененном зале Национальной библиотеки, сделал Павел Бовник.

Такое увеличение ассоциируется с природной фотографией, например, изображением муравейника в режиме макросъемки, — пишет о проекте Бовника Лукаш Войтыско. —Таким образом сложная жизнь становится доступна человеческому глазу. Но здесь вместо насекомых работает время, а мы наблюдаем процесс распада. На наших глазах сожженная книга исчезает. Мы заглядываем внутрь с помощью микроскопа. Песочные часы работают, песчинка за песчинкой. Парадокс заключается в том, что на фотографии ничего не осыпается, время стоит на месте — благодаря реалистичности изображения и увеличению об этом легко забыть. В определенном смысле мы поддаемся иллюзии, подобной той, которая случилась с Коженевским», — заключает Войтыско.

Сейчас на урну можно посмотреть также в цифровой библиотеке Polona.pl.

Автор: Миколай Глиньский, июнь 2014, актуализация: октябрь 2017

http://culture.pl/ru/article/urna-v-biblioteke-ili-rukopisi-goryat

150-ЛЕТИЕ МАРШАЛА ЮЗЕФА ПИЛСУДСКОГО

Сегодня Польша отмечает 150-ю годовщину со дня рождения маршала Юзефа Пилсудского – отца независимости Польши 1918 года.

Юзеф Пилсудский – зодчий независимости Польши 1918 года и один из величайших государственных деятелей польской истории. Его заслуги и политические концепции по-прежнему остаются источником вдохновения для политиков и предметом неутихающих споров среди журналистов и историков.

Восстановление независимости в 1918 году стало результатом усилий нескольких поколений поляков и многих политических течений. Но отцом II Польской республики считается Юзеф Пилсудский, создатель легионов и первый глава государства, 150-ю годовщину со дня рождения которого мы празднуем 5 декабря.

Юзеф Пилсудский родился 5 декабря 1867 года в Зулове (нынешний Залавас, Литва) в семье землевладельцев, в которой культивировались традиции независимости. Политической деятельностью начал заниматься еще во время учебы в университете в Харькове, откуда был исключен за участие в студенческих протестах в 1885 году. Два года спустя Пилсудский был арестован по обвинению в причастности к заговору с целью свержения царя Александра III и на пять лет сослан в Сибирь.

Вскоре после возвращения из ссылки Пилсудский вступил в Польскую социалистическую партию. Как один из лидеров партии, он был вновь арестован российскими властями и отправлен в печально известную варшавскую Цитадель.

В начале Первой мировой войны Пилсудский создал и возглавил Польские легионы и вместе с ними вошел на территорию российского раздела. Когда в 1917 году австро-венгерские власти потребовали от легионеров присяги на верность монархам-оккупантам, Пилсудский отказался, как и большинство легионеров, за что был арестован и отправлен в крепость в Магдебурге, где оставался до ноября 1918 года.

После поражения Германии освобождённый из тюрьмы Пилсудский приехал в Варшаву, где Регентский Совет, в то время высшая государственная власть на территориях Королевства Польского, оккупированных так называемой армией центральных государств, доверил ему высшее командование польскими войсками и миссию возглавить освобожденную Польшу.

В должности временного руководителя государства Пилсудский официально был утверждён 22 ноября 1918 года и исполнял ее до декабря 1922 года, когда был избран первый президент Республики, Габриэль Нарутович. В 1919-1921 годах Пилсудский активно защищал независимость Польши как главнокомандующий, под его началом польские войска побеждали в боях за сохранение границ страны, в том числе, во время польско-большевистской войны. Варшавская битва 1920 года стала одной из величайших и решающих битв в истории Европы, остановив марш большевистской революции на Запад.

В 1923 году Пилсудский отстранился от активной политической жизни. Однако, не смирившись с развитием политической ситуации в мае 1926 года, во главе верных ему войск он вошел в Варшаву и после трехдневных боев добился смены руководства страны.
В последующие годы Пилсудский занимал должности министра обороны и премьер-министра, стремясь поддерживать добрососедские отношения с Западной Европой.

Смерть Юзефа Пилсудского 12 мая 1935 года ошеломила всю страну, а его похороны переросли в огромную национальную церемонию: народ отдавал дань уважения отцу Независимости. Тело маршала погребено в склепе Вавельского замка, где покоятся короли, государственные деятели и другие выдающиеся поляки. Сердце же, в соответствии с завещанием Пилсудского, было помещено в серебряную урну и перевезено в Вильнюс, где похоронено в могиле его матери на кладбище Расу

Кофе — дьявольский напиток?

Одним из первых любителей кофе в Польше был король Ян III Собеский. Бытует легенда о сотнях огромных мешков, наполненных зернами кофе, «спасенных» купцом Юрием Францем Кульчицким во время Венской битвы. Сначала зерновой кофе доставляли из Турции — от иноверцев! — и к напитку относились с большой долей подозрительности. Из-за темного цвета некоторые даже вменяли ему дьявольское происхождение. И кроме того, задавались вопросом: можно ли пить кофе, как и шоколад, в пост?

Ян Анджей Морштын прямо утверждал, что это «напиток сатанинский, что искривляет рот христианина»:
«Я помню, на Мальте мы пили когда-то
Питье для пашей Мустафы и Мурата;
По вкусу оно лишь турецкому люду,
Христьянскую жалко марать им посуду.
У нехристей кофе в почете и славе,
А нам что за радость в подобной отраве?»
(Пер. А. Сиповича)

Отношение к кофе начало меняться, когда его стали привозить в Польшу также из Нидерландов.

Надлежащий способ употребления турецкого кофе

Первая монография о кофе была опубликована в середине XVIII века. Ее автор Тадеуш Крусинский, иезуит и ученый-востоковед мирового масштаба, а также любитель кофе с добавлением мирры, много лет вел миссионерскую деятельность. Наблюдения о турецких обычаях он описал в забытой брошюре «Pragmatographia de legitymo usu ambrozyi tureckiei», или «Надлежащий способ употребления турецкого кофе». Сочинение было издано в Варшаве другим пылким кофеманом Юзефом Минасовичем. Адресован труд не только «рассудительным читателям», для которых кофе, или уж, как минимум, «французский язык приятен как латынь», но также и «благосклонным читательницам», то есть женщинам, которые до сих пор имели обычай начинать день похлебкой из пива.
Голос Крусинского в споре о месте кофе на польском столе был важен потому, что тогда все еще оставалось множество его противников. Консерваторы опасались новых обычаев и вольнодумства. Достаточно вспомнить Адама Нарушевича, который клеймил завсегдатаев кофеен — а в XVIII веке черный напиток употребляли там прогрессивные слои населения.

Трактат Крусинского описывал влияние кофе на человеческий организм, принципы заваривания, рассказывал о его богатых вкусовых свойствах, способах обработки, а также сервировки. А еще, что особенно важно — подчеркивал его культурообразующую функцию. Кофе угощают гостей и принимают посланников; его пьют все слои общества, независимо от своего материального положения.

Некоторые советы сохранили актуальность и успешно прижились на польской почве — например, о последствиях питья кофе перед сном или употребления этого напитка детьми. Другие не выдержали испытания временем, как, например, способ, практиковавшийся в XVIII веке для предотвращения выкипания кофе: «добавьте порошок из тертого оленьего рога».

«Турецкий отщепенец» не умножает пьянство

К энтузиастам кофе в Польше принадлежал также Минасович, издатель Крусинского. Будучи сотрудником прогрессивного издания «Monitor» (основанного Игнацием Красицким по инициативе и при поддержке короля Станислава Августа Понятовского), он публиковал там произведения, пропагандирующие как сам напиток, так и культуру его потребления. Подчеркивали еще одну важную перемену в связи с модой на «турецкого отщепенца» (и так иногда называли кофе в XVIII веке). А именно то, что кофе «не умножает пьянство»! Его растущая популярность снижала алкоголизм среди шляхты и богатого мещанства: «Хотя кофе и вызывает зависимость, подобно алкоголю, но ущерба разуму не причиняет». Наоборот, при помощи кофе удавалось, не нарушая приличий, отказаться от очередной рюмки водки или вина, предложенной хозяином дома после ужина, если пить алкоголь больше не хотелось.

В те времена обычно пили турецкий сорт мокко. Его привозили через Гданьск и Кенигсберг. Если его не хватало, то зерна импортировали из Леванта, французской Мартиники и голландской Индии.

Пропагандисты кофе очень возмутились, когда импорт зерен в Польшу был обложен высокой пошлиной. Они увидели в этом угрозу не только для самого обычая пить кофе и для действовавших уже в то время кофеен, но и для воздержания народа от алкоголя. В своем четверостишии Юзеф Епифаний Минасович предвидит опустение кафе и популярность трактиров, ведь если «велят прощаться с кофе», то «придется поздороваться с водкой».
Кофе по-польски

Женщина в неглиже пьет утренний кофе. Иллюстрация с открытки, 1905 год. Фото: Национальная библиотека POLONA

Кофе «по-польски» должен был быть крепким и прозрачным. Сформировался обычай подавать его иначе, чем в восточной традиции, то есть с молоком, а лучше всего с жирными сливками: «Ахилл и Цезарь — великие люди были. Однако со сливками кофе не пили», — отмечал Игнаций Красицкий.
Ксендз Китович в труде «Описание нравов» писал, что кофе «распространился по господским домам — зажиточных мещан и шляхты». Первую чашку выпивали еще в постели, с сахаром и молоком или лучше с жирными сливками, а следующие — после обеда и ужина.

Кто же наслаждался «излюбленным» напитком? Прежде всего... женщины: «Как с утра, так и после обеда и вечерней трапезы, особенно если в какой компании или во время танцев долго до ночи засиживались». В этом усматривали положительные цивилизационные перемены. Ведь раньше женщины в утренний прием пищи употребляли упомянутую пивную похлебку с вином, сахаром и корицей. Потом подходили к аптечке, чтобы «окропить тошнотворную похлебку водочкой». В результате женщины спивались и «превращались в разного рода фурий, чудачек, капризниц и наконец — в истовых алкоголичек».

Кофе из пшеницы, гороха и картофеля

Общество, собравшееся в квартире и позирующее для фото с чашками кофе, 1900–1910 годы. Фото: Национальная библиотека POLONA

Как отмечал Китович, кофе прошел путь от богатых людей до «всех слоев общества, по городам выросли кафехаузы; сапожники, портные, торговки, грузчики и самый последний сброд пристрастились к кофе».

В богатых домах траты на кофе могли составлять значительную часть расходов, доходившую до четверти стоимости приобретаемого алкоголя! В течение десятилетия спрос на кофе увеличился в несколько раз.

Более бедные слои населения также пили кофе, но не всегда на сто процентов состоящий из кофейных зерен. Появились различные заменители. Вкус кофе имитировали обжаренная пшеница или горох: «Потому что обязательно хотелось кофе, дом без него считался вульгарным и скряжническим, к тому же кофе затягивал людей, как спиртное или табак», — писал автор «Описания нравов». Обычай добавлять другие обжаренные продукты пришел, вероятно, из Пруссии: там к зернам кофе добавляли, например, высушенный и смолотый корень цикория.

В XVIII веке в календарях и справочниках появились и другие советы по приготовлению «кофеподобных» напитков. В польском переводе знаменитой работы о кофе французского ученого Пьера Бушоза, изданной в 1795 году в Кракове под названием «Краткое сообщение о кофе, о его свойствах и воздействиях, оказываемых на здоровье людей», есть рецепт приготовления кофе из обжаренной ржи, корня цикория, фасоли, гороха, картофеля, батата, семян липы и желудей. Об этих последних упоминает также автор книги «Принципы земледелия и садоводства» (1796). По вкусу напиток приближается к кофе: «Только нужно добавлять хороших сливок, он очень мутный».
«

«Кофеварка» на страже качества

В XIX веке существовал, особенно в разного рода трактирах, обычай «повышать градус» кофе алкоголем. В том же столетии, независимо от региона, завтрак не начинался без свежезаваренного кофе. Его подавала по утрам служанка прямо в постель господам. Однако кофе пили и в течение дня, в частности, после полдника. Богатые помещики нанимали квалифицированную прислугу, задачей которой было правильно заваривать кофе.

Значение кофе и «кофеварки» было так велико, что Адам Мицкевич во второй книге «Пана Тадеуша» посвятил им изрядное количество строк:

Вкуснее кофия, чем в Польше, не найдете!
В зажиточных домах напиток сей в почете.
За варкою следит особая кухарка,
По праву женщина зовется кофеварка!
У каждой свой секрет и зерен есть избыток,
Попробуй кто другой сварить такой напиток!
Густой, как старый мед, и, словно, уголь черный,
Что варится у нас искусницей проворной.
Без сливок кофий плох, и в этом нет секрета!
Прислужница идет в молочную с рассвета,
Расставит загодя молочную посуду
И сливки свежие снимает отовсюду,
Чтоб вздулась пеночка, не вышло бы оплошки,
Для каждой чашечки берет она две ложки»

(Пер. С. Аксеновой-Мар)

Однако зачастую кофе заваривали без специального оборудования. Наоборот, чаще всего в ход шло обычное ситечко, в которое насыпали молотые зерна и заливали кипятком. Конечный продукт был не особенно ароматным. Между зубами застревала гуща, а напиток не имел должного вкуса. Со временем появились так называемые карлсбадские машинки. Это было приспособление, состоявшее из двух частей: собственно емкости для готового кофе и посуды, дно которой представляло из себя частое ситечко.

Кофейня на улице Балея, Варшава, 1986 год, фото: Роман Котович / Forum

Интересно, что в XIX веке кофе обжаривали в основном самостоятельно, дома, в специальных машинках. Так происходило потому, что до конца XIX века продавался только сырой кофе, а не обжаренные зерна: отсюда и популярность кофеен (первоначально они назывались «кафехаузами»). В начале XVIII века Антоний Момбер основал знаменитую кофейню в Гданьске, а в 1724 году француз Анри Дюваль открыл кофейню в Варшаве. В середине XIX века в столице действовали около 180 кофеен, а в Кракове — более 50.

«Кофеварка» на страже качества

В XIX веке существовал, особенно в разного рода трактирах, обычай «повышать градус» кофе алкоголем. В том же столетии, независимо от региона, завтрак не начинался без свежезаваренного кофе. Его подавала по утрам служанка прямо в постель господам. Однако кофе пили и в течение дня, в частности, после полдника. Богатые помещики нанимали квалифицированную прислугу, задачей которой было правильно заваривать кофе.

Значение кофе и «кофеварки» было так велико, что Адам Мицкевич во второй книге «Пана Тадеуша» посвятил им изрядное количество строк:

Вкуснее кофия, чем в Польше, не найдете!
В зажиточных домах напиток сей в почете.
За варкою следит особая кухарка,
По праву женщина зовется кофеварка!
У каждой свой секрет и зерен есть избыток,
Попробуй кто другой сварить такой напиток!
Густой, как старый мед, и, словно, уголь черный,
Что варится у нас искусницей проворной.
Без сливок кофий плох, и в этом нет секрета!
Прислужница идет в молочную с рассвета,
Расставит загодя молочную посуду
И сливки свежие снимает отовсюду,
Чтоб вздулась пеночка, не вышло бы оплошки,
Для каждой чашечки берет она две ложки»

(Пер. С. Аксеновой-Мар)

Однако зачастую кофе заваривали без специального оборудования. Наоборот, чаще всего в ход шло обычное ситечко, в которое насыпали молотые зерна и заливали кипятком. Конечный продукт был не особенно ароматным. Между зубами застревала гуща, а напиток не имел должного вкуса. Со временем появились так называемые карлсбадские машинки. Это было приспособление, состоявшее из двух частей: собственно емкости для готового кофе и посуды, дно которой представляло из себя частое ситечко.

Кофейня на улице Балея, Варшава, 1986 год, фото: Роман Котович / Forum

Интересно, что в XIX веке кофе обжаривали в основном самостоятельно, дома, в специальных машинках. Так происходило потому, что до конца XIX века продавался только сырой кофе, а не обжаренные зерна: отсюда и популярность кофеен (первоначально они назывались «кафехаузами»). В начале XVIII века Антоний Момбер основал знаменитую кофейню в Гданьске, а в 1724 году француз Анри Дюваль открыл кофейню в Варшаве. В середине XIX века в столице действовали около 180 кофеен, а в Кракове — более 50.

Оккупация

Архивная фотография из книги «Оккупация: взгляд из кухни», фото: по материалам издательства Znak Horyzont

Во время гитлеровской оккупации поляки могли только мечтать о настоящем кофе. Военная действительность вынуждала домашних хозяек проявлять чудеса смекалки и искать заменители почти для всего. Как рассказывает Александра Запруко-Яницкая в книге «Оккупация: взгляд из кухни», собранные в лесу желуди очищали от скорлупы, резали и замачивали на несколько дней в воде. Когда вода переставала окрашиваться и из желудей «выходил» весь танин, их высыпали на противень, покрытый бумагой, сушили в печи, размалывали в кофемолке, чтобы таким образом полученную муку обжарить на сковороде и залить кипятком как молотый кофе. Такой напиток по вкусу был похож на цикорий, но с ореховым привкусом — «вполне приемлемый». Заменитель можно было получить даже из обычной моркови. Так же, как в случае кофейного напитка из цикория, ржи или желудей, порезанный на кубики корнеплод — самый популярный в Польше овощ — надлежало соответствующим образом обжарить и измельчить

А в период Народной Польши настоящий кофе стал не только синонимом недоступной в роскоши, но и своего рода «валютой», которая открывала любые двери и творила чудеса при обращении в больницы или официальные учреждения. Обычно же в будни пили кофейный напиток или кофе низкого качества. Его заваривали «по-турецки», а подавали в стаканах с подстаканниками — дома, в учреждениях или заведениях общественного питания. Впрочем, в 50-е годы XX века в большинстве кафе не разрешалось просто так просиживать с сигаретой за стаканом кофе. В то время было обязательно было вместе с напитком покупать пирожные или другой десерт.

После 1989 года поляки в ускоренном темпе пережили первую и вторую волну увлечения кофе. Ика Грабонь — сенсорик, член жюри конкурсов бариста и автор недавно изданной книги «Кофе» подчеркивает, что цель третьей волны, которой мы свидетели, — интерес к самому источнику с целью создания наиболее аутентичного напитка. Поэтому сегодня «кофемания» в Польше переживает ренессанс.

Автор: Магдалена Каспшик-Шеврио, ноябрь 2017.


http://culture.pl/ru/article/kofe-dyavolskiy-napitok

Полоний, радиоактивность и слоны: Мария Кюри и Польша


Мария Склодовская-Кюри в Нью-Йорке во время визита в США, 1921 г. Фото: Национальная библиотека Франции

Мария Склодовская-Кюри покинула родину, когда ей было 24 года. В то время Польши даже не было на карте Европы; а когда она вновь там появилась, Склодовская-Кюри уже была двукратной обладательницей Нобелевской премии. Мы решили подробнее изучить, как на великую польку повлияла ее родная страна.

Мария Кюри не вернулась на родину, но в ее сердце Польша осталась навсегда. Чтобы привлечь внимание к идее польской независимости, Мария Склодовская-Кюри (теперь известная во всем мире как Мария Кюри) использовала разные методы: взять хоть бы полоний! Но почему же она, как говорят, сожалела о том, что назвала новый элемент в честь Польши? И правда ли, что из-за Польши она чуть не отказалась выйти замуж за Пьера Кюри?

Какой была ее любимая польская песня? И какое отношение к Польше имеет…слон?

Гений в оккупации

Семья Склодовских. Владислав Склодовский с дочерьми (слева направо) Марией, Брониславой и Хеленой, 1890. Фото: Wikimedia

Мария Склодовская-Кюри родилась в Варшаве в 1867 году, когда город был столицей Царства Польского, входившего в состав Российской империи. На самом деле, как раз в тот год, когда Мария появилась на свет, слово «Польское» исчезло из официального названия провинции: теперь это был Привислинский край. Реформа стала лишь одним из многочисленных последствий Январского восстания 1863-1864 гг. Другим серьезным следствием была отмена обучения на польском языке. Это повлияло на детство Марии Склодовской-Кюри. В своей автобиографии она вспоминала:
Все уроки проходили на русском языке; вели их в основном русские учителя, которые относились к своим ученикам так же, как и к самой Польше — недружелюбно. (...) Вот почему ценность такого обучения вызывала множество вопросов, а атмосфера в школе была невыносимой.

Мария вспоминала, что учителя постоянно следили за школьниками и подозрительно относились к каждому их движению. Дети отдавали себе отчет в том, что любой разговор на польском языке, любое случайно произнесенное по-польски слово могло быть использовано против них и их семей. В такой враждебной обстановке, отмечала Склодовская-Кюри, дети теряли всю радость жизни: «преждевременно возникшее чувство недоверия и возмущения тяжелым мечом нависало над их детством, словно кошмар». Эти крайне «ненормальные условия развития» имели один неожиданный позитивный побочный эффект: «в большой мере они возбуждали в польской молодежи патриотические чувства», — писала Склодовская.

К счастью, отец Марии, Владислав Склодовский, учитель и представитель новой польской интеллигенции, знал, как пробудить у своих четырех детей интерес к науке. Он использовал каждую возможность объяснить им, как устроен окружающий мир. Марию он учил математике и физике; эти науки давались девочке без труда. Позже она признавалась, что сожалеет лишь о том, что у отца не было лаборатории, где они могли бы проводить опыты.
Склодовский любил литературу, прекрасно разбирался в польской и зарубежной поэзии, которую переводил. Иногда он даже писал стихи, которые производили на юную Марию сильное впечатление. Особенно же ей запомнились субботние вечера за столом, когда отец читал или цитировал наизусть польскую поэзию и прозу. Позже она вспоминала, что «эти вечера приносили нам огромное наслаждение; благодаря им в нас развилось чувство патриотизма». Мария любила поэзию и часто учила стихи наизусть: ее любимыми поэтами были Адам Мицкевич, Зыгмунт Красинский и Юлиуш Словацкий

Тайное преподавание…

Мария Склодовская в возрасте 16 лет.
Фото: Wikimedia

В возрасте 17 лет, после окончания гимназии (она оказалась лучшей ученицей, хотя была на год младше своих одноклассниц), Мария устроилась гувернанткой в польскую семью, жившую за городом. Днем она работала, а по ночам занималась, чтобы отправиться получать образование за границу (в то время женщин в Варшавский университет не принимали). У нее нашлось время и на то, чтобы давать уроки крестьянским детям, которые при российской власти не могли получить должное образование.

Она вспоминала:
Мы учили и маленьких детей, и девочек постарше, которые хотели научиться читать и писать. Мы делились с ними польскими книгами; родители это ценили. Даже эти невинные действия могли оказаться опасными, поскольку правительство запрещало все подобные инициативы; виновным грозила тюрьма или ссылка в Сибирь.

Под конец века такое «тайное обучение», которое проводила польская интеллигенция, превратилось в мощное движение по ликвидации неграмотности и усилению патриотических чувств у детей из крестьянских семей. Мария провела в деревне три с половиной года. Все это время она тайно занималась преподаванием. Кроме того, она копила деньги на учебу сестры, которая уже училась в Париже. Вскоре и сама Мария последует ее примеру.

... и тайное обучение

После возвращения в город она зарабатывала на жизнь преподаванием и сама продолжала учиться. Теперь у нее наконец появился доступ в лабораторию (которой руководил ее дядя), где она и проводила свои первые эксперименты. Тогда же Мария решила, что хочет изучать математику и физику в Париже.

Мария начала общаться с группой молодых людей, которые «собирались с целью вместе учиться, в то же время обсуждая общественные и национальные проблемы».

Это была одна из тех групп польской молодежи, которая верила, что главный путь к освобождению их родины лежит в попытке развить интеллектуальные и моральные силы народа.

Мария знала: нужно одновременно получать образование самой и обучать других. Действуя в соответствии с этим принципом, она решила организовать вечерние курсы, на которых каждый мог бы преподавать предмет, в котором разбирался лучше всего. Разумеется, все это происходило втайне, а значит, сильно затрудняло учебный процесс.
Уже много десятилетий спустя в своей автобиографии Мария Кюри писала, что между этой формой польской общественной жизни и ее жизненным кредо существует прямая связь:
Я до сих пор уверена, что идеи, которые двигали нами в то время, были единственной дорогой к общественному развитию. Нельзя построить лучший мир, не пытаясь изменить судьбу конкретного человека; следовательно, каждый из нас должен стремиться к тому, чтобы улучшить и свою жизнь, и жизнь другого.

Пьер Кюри vs Польша

Мария и Пьер Кюри в своей лаборатории в Париже. Фото: Wikimedia

В 1891 году, когда ей было 24 года, Мария уехала учиться в Париж. Хотя почти все время она проводила за учебой, ей удалось навязать контакт с парижскими поляками, с которыми они время от времени встречались, чтобы обсудить «национальные вопросы» и «забыть о своем одиночестве». Однако в конце первого года обучения она перестала принимать участие в этих встречах, поскольку «нужно сфокусироваться на учебе, чтобы как можно быстрее окончить университет». Именно так она и получилось: уже в следующем году Мария получила дипломы по математике и физике, став одной из лучших выпускниц на курсе.

Вскоре после этого она познакомилась со своим будущим мужем, Пьером Кюри. Однако их женитьба долгое время оставалась под большим вопросом. Почему? Все дело в Польше.

Он вскоре попросил меня стать его спутницей, но решилась я не сразу. Я сомневалась, стоит ли совершать этот шаг, который разлучит меня с семьей и родиной.

Летом того года она не была уверена, что останется в Париже: на каникулы она возвращалась в Польшу и не знала, захочет ли вернуться. К счастью, осенью ей представилась возможность работать в одной из лабораторий в Сорбонне, поэтому она вернулась, чтобы работать над докторской диссертацией.

В июле 1895 года Мария стала женой Пьера Кюри.

Полоний — для Польши

Немецкая периодическая таблица химических элементов 1904-1905 гг. (сейчас она находится в Техническом университете Гданьска) доказывает, что политизированной могла быть даже химия. В таблице отсутствуют несколько элементов, в том числе полоний (Po, 84), который был открыт в 1898 году. Нет там и мазурия (Ma) — открытого «по ошибке» и окончательно подтвержденного лишь в 1937 году. Сейчас этот элемент называется технеций (Te, 43).

В июле 1896 года Мария и Пьер сообщили об открытии нового элемента, который назвали полонием — в честь родины Марии. Название элемента происходит от латинского названия Польши, Polonia. Если учесть, что в то время Польши не было даже на карте Европы, этот шаг можно считать мощной политической декларацией. Россия была могущественной империей, а во Франции, которая обычно симпатизировала польскому национальному движению, интерес к «польскому вопросу» (как его там называли) после поражения во Франко-прусской войне 1871 года значительно угас.

Называя новый элемент в честь своей родины, Мария Склодовская-Кюри словно предвидела широкую общественную дискуссию, возникшую после того, как в 1903 году она получила Нобелевскую премию. Поступая таким образом, она стремилась использовать свою известность в научной сфере, чтобы привлечь внимание мировой общественности к чисто политическому факту: поляки лишены собственного независимого государства. Судя по всему, полоний стал первым «политическим» химическим элементом.

Почему же Кюри, предположительно, сожалела о том, что назвала полоний именно так? Все дело в радии. Оказалось, что радий, который пара открыла после полония, намного проще распознать и извлечь. Кроме того, этот элемент сыграл гораздо более значительную роль в истории науки, затмив собою полоний…

И все же у полония и Польши еще больше общего, чем можно предположить. Например, оба они были в своем роде «невидимыми». Когда полоний был обнаружен, его нельзя было увидеть или взвесить — точно так же, как Польшу нельзя было увидеть на карте Европы. И тем не менее, эта страна существовала в сердцах поляков, в том числе и Марии Склодовской-Кюри.

Институт радия в Париже (и Варшаве)

Позже Мария Склодовская-Кюри посвятила свою жизнь созданию Института радия в Париже. В то время она получала множество приглашений из Польши. Инициатива исходила от польской элиты (включая делегацию во главе с Генриком Сенкевичем в 1912 году).

Как позже вспоминала ее дочь Ева, ее матери приходилось «разрываться пополам между двумя предназначениями, исключавшими друг друга. После мучительных колебаний она с душевной болью шлет в Варшаву отказ».

Вместо того чтобы вернуться самой, она отправляет в Польшу двух своих самых талантливых ассистентов. Кроме того, для нее было важным, чтобы в Институте радия в Париже были польские работники — таким образом она обучала будущий персонал Института радия в Польше. В 1932 году, когда открытие этой организации наконец произошло, польский Институт радия стал одним из наиболее продвинутых в мире учреждений, занимающихся исследованием лечения рака.

Маленькие Кюри

Мария Кюри во время Первой мировой войны в одном из мобильных аппаратов для рентгенографии собственного дизайна, известных как «маленькие Кюри». Фото: Wikimedia

Когда началась Первая мировая война, Мария решила действовать. В своей автобиографии она писала: «В это время главной обязанностью каждого гражданина было помочь своей стране». Под «страной» она имела в виду прежде всего Францию. Вскоре после начала войны она занялась разработкой мобильных аппаратов для рентгенографии. Прямо на фронте Мария Кюри проводила рентгеновские обследования, помогая раненым французским солдатам. Она сама управляла этими машинами (Мария Кюри была одной из первых женщин, получивших права!).

Она не забывала думать и о своей семье в Польше, и о будущем родной страны. В польских эмигрантских кругах во Франции не было единогласия; Мария оказалась среди тех, кто решил поддерживать ее сверстника, лидера польской социалистической партии и главу Польских легионов Юзефа Пилсудского.

Слоны и польский вопрос

Мария Склодовская-Кюри на первом Сольвеевском конгрессе в Брюсселе, 1911. Польши еще не было на карте Европы, но «польский вопрос» уже висел в воздухе. Второй справа — Альберт Эйнштейн. Фото: Wikimedia

В 1918 году Польша обрела независимость. Это положило конец не только польской национально-освободительной борьбе, которая продолжалась более ста лет, но и периоду, когда поляков волновала прежде всего Польша. Время, когда патриотизм был гражданской обязанностью и почти что религией, подходило к концу. Разве удивительно, что одно из самых остроумных высказываний на эту тему принадлежит Марии Кюри? И разве неожиданно то, что оно было шутливым?

Англичанин, француз и поляк принимали участие в литературном конкурсе. Их попросили написать что-нибудь о слоне. Англичанин представил эссе под названием «Мой опыт охоты на слонов в Южной Африке». Француз написал эссе о сексуальной и эротической жизни слонов. Поляк же подготовил монографию, которую озаглавил «Слон и польский вопрос».

Эту речь Кюри якобы произнесла на конференции Лиги наций в 1921 году. Фраза о слоне и польском вопросе, которую позже процитировал Стефан Жеромский в своем романе «Канун весны», навсегда вошла в польскую культуру, став присказкой, с помощью которой сами поляки комментируют свою любовь искать «польские» мотивы в любых, даже на первый взгляд никак не связанных с Польшей темах.

Течет Висла…

В мае 1932 года Мария Склодовская-Кюри приехала в Польшу на церемонию торжественного открытия Института радия. Это был ее последний приезд на родину. Великая полька нашла время, чтобы прогуляться по берегу Вислы — это было своего рода сентиментальное путешествие в собственную юность, ведь она любила гулять здесь лет пятьдесят назад. Во время этой прогулки она вспомнила одну мелодию — популярную в XIX веке песенку «Течет Висла, течет». Скорее всего, Мария знала ее с детства. В письме, которое она написала всего за два года до смерти, Мария Кюри цитировала эту пеню. Это — еще одно доказательство ее любви к Польше.

Есть такая краковская песня о Висле: «И тот, кто однажды влюбился в тебя, никогда тебя не забудет, даже в могиле». Я уверена, что это так. По крайней мере, насколько мне известно.


Płynie Wisła, płynie,
po polskiej krainie,
po polskiej krainie
A dopóki płynie,
Polska nie zaginie!
A dopóki płynie,
Polska nie zaginie!
A dopóki płynie,
Polska nie zaginie!
A dopóki płynie,
Polska nie zaginie!...

Автор: Миколай Глиньский, ноябрь 2017

http://culture.pl/ru/article/poloniy-radioaktivnost-i-slony-mariya-kyuri-i-polsha

Виктор Шендерович: Лец — великий гражданин мира


Виктор Шендерович, фото Адам Козак / AG

В 2018 году в издательстве «Московское время» выйдет уникальный альбом «Лец. XX век». Автор проекта, Виктор Шендерович, объединил в этой книге афоризмы выдающегося польского мастера сатиры Станислава Ежи Леца с лучшими фотографиями прошлого столетия. О сатирике, который и во сне видит горбуна на верблюде, эпохе каламбуристов и сдавленном смехе с известным писателем беседует Евгений Климакин.

Евгений Климакин: Виктор Анатольевич, расскажите о своем проекте «Лец. XX век».

Виктор Шендерович: Фигура Станислава Ежи Леца стоит в моей жизни особняком. Он меня в значительной степени «сделал». Мне повезло: когда мне было 14 лет, в СССР вышла его книга «Непричесанные мысли». Меня сформировал его способ мысли, парадокс, острота, лаконичность. Лец развивал мое представление о чувстве юмора, о том, насколько точной и парадоксальной может быть мысль. Благодаря ему я понял, что в трех словах можно уложить колодец смыслов. Я себя отсчитываю от Леца. Его афоризмы сопровождают меня всю жизнь. Если вы слушаете программу «Особое мнение» на «Эхе Москвы», то знаете, что я часто там цитирую Леца, комментируя текущие события. Оказалось, что практически на любую новость можно откликнуться его «непричесанной мыслью». Я обратил на это внимание давно, много лет назад. Некоторые афоризмы не просто хороши сами по себе. Они, как щелочь с водой, вступают в реакцию с какой-то злобой дня. Я начал записывать эти «химические пары»: фотография и афоризм, событие и афоризм, ситуация и афоризм