Польская мозаика

В первую декаду июля вместе с сыном и внучкой предприняли путешествие на авто в Латвию, Литву и Польшу, по два дня были в Варшаве и Миколайках (это Мазурия). Жили в частном секторе, цены во всех странах и городах примерно одинаковые. В ресторанах и первокласных кафе цены тоже сравнимые. А вот в магазинах продовольствие заметно дешевле в Польше, особенно в спец-сети (название забыл ,на букву "В" вроде.В этой сети продукты реально дешевле наших эстонских (а они сейчас благодаря известным причинам недороги) раза в два порой. Правда ,там не торгуют алкоголем и пивом. Во многих местах расплачиваться можно только в злотых, так что какое-то количество евриков пришлоь менять,а за обмен берут приличный процент. Поесть прилично в придорожных тавернах можно вообще за смешные деньги,Достопримечательности-отдельная песня,и она очень положительная, я в этих местах ранее не бывал.Один раз только раньше ездил в командировку в Жешев,но это был год 1995.Из отрицательных впечатлений- большой участок пути из Вильнюса в Варшаву по Польше пришлось ехать в условиях строительства многополосной магистрали. А на подъезде к Варшаве очень много навязчивой безвкусной рекламы,которой увешаны все дома и заборы.Отдельно позднее расскажу о Миколайках, это просто замечательное место.

2Andrzej Szablewski:

>2audi:
>>Андрей!!!!Выложи фото Ченстховского Собора!!!!!Я
>>его живьём видел,ОЧЕНЬ КРАСИВ!!!!!!
>Проше бардзо, дружище!
>Архикафедральная базилика Святого Семейства (польск.
>Bazylika archikatedralna Świętej Rodziny) — неоготический,
>трехнефный храм римской католической церкови,
>находящийся в Ченстохове на Краковской улице (район
>Старого города).
>Один из крупнейших соборов Польши и Европы, воздвигнут
>в 1901—1927 годах по проекту Константина Войцеховского,
>построен на территории бывшего кладбища 1825—1898 годов.
>Храм в 1925 года стал кафедральным собором ченстоховской
>епархии, в 1962 году получил статус малой базилики,
>а с 1992 стал архикафедральным собором архиепархии Ченстоховы
>Фасад базилики обращён на север, на площадь Иоанна
>Павла II (ранее Кафедральная). Под часовней Ченстоховской
>Божьей матери находится склеп ченстоховских епископов.


АНРЕЙ,ОГРОМНОЕ СПАСИБО!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!СУПЕР ФОТЫ!!!!!!!Я С НЕДЕЛЮ НЕДАЛЕКО ОТ СОБОРА ЖИЛ И КАЖДЫЙ ДЕНЬ ЛЮБОВАЛСЯ ЕГО КРАСОТОЙ!!!!ВОТ ФОТО НЕ СДЕЛАЛ НА ПАМЯТЬ.....

о матка бозка ченстоховска, холера ясна, пся крев, вшистско едно...

2papan:


>А вот в магазинах продовольствие заметно дешевле
>в Польше, особенно в спец-сети (название забыл
>,на букву "В" вроде.В этой сети продукты реально
>дешевле наших эстонских (а они сейчас благодаря
>известным причинам недороги) раза в два порой.


Bedronka

Лица и маски Станислава Лема

Станислав Лем в своей квартире в Кракове. Фото: Томаш Томашевский / Forum

Станислав Лем был переплетением противоположностей: технократом и одновременно гуманистом. Однако самое странное — это то, что писатель без энтузиазма высказывался о жанре, в котором сам творил. Почему?

Парадоксы Лема

Станислав Лем с женой Барбарой

Маску писателя-фантаста Станислав Лем впервые надел в начале пятидесятых. Литературный дебютант укрылся в этом жанре от обязательной в то время доктрины соцреализма, которой не собирался следовать. Вот почему он посвятил себя созданию футурологических фабул.

Сюжеты, которые разыгрывались в другом пространстве и времени, не вызывали у цензуры подозрений. Даже наоборот, новейшие технологии, которыми пользовались герои книг Лема, нравились правящим кругам, навязывавшим стране индустриализацию. Годы спустя писатель самокритично оценивал свои ранние произведения, называя их соцреалистическими, хотя они были далеки от того, чтобы пропагандировать идеологию того времени.

Энтузиазм по поводу развития науки и технологий сглаживался у Лема предостережениями перед их губительным влиянием на физическое и духовное состояние человека. Он предупреждал, что искусственный разум, который гарантировал человечеству иллюзорное благополучие, приведет его к пассивности и деградации. Ему становилось страшно от одной мысли о катастрофе, которой стала бы потеря информационных ресурсов, что было бы равнозначно огромному шагу назад в развитии человечества. В то же время его удивляла легкость, с которой данные распространяются по компьютерным сетям.

(Не)светская жизнь

Станислав Лем, Краков, 1993 г. Фото: Кшиштоф Вуйчик / Forum

В список «странностей» стоило бы также внести отношение Лема к религии. «Высокие технологии не исключают верований религиозного типа», — писал он в издании «Фиаско» (1987). Рассуждения о теологии, которые можно найти в произведениях декларирующего свой атеизм автора «Гласа Господа» (1968), часто находятся на уровне, недоступном многим другим авторам, утверждающим о своей тесной связи с верой.

«Я атеист по моральным причинам. Я считаю, что писателя мы узнаём по его делам. По моим ощущениям, мир построен безнадежно, и я предпочитаю верить, что никто его не сотворял!»
[в интервью "Two Ends of The World" для "The Missouri Review", зима 1984 г.]

Технологический прогресс, которым Лем восхищался в своих книгах, не повлиял на его повседневную жизнь: писатель так и не научился пользоваться компьютером, предпочитая остаться верным печатной машинке. Сила печатного слова, однако, пробуждала в нем страх. Только однажды он согласился принять участие в Книжной ярмарке во Франкфурте, где признался:
«Это большой клозет, набитый бумагой».

Нежеланные фильмы

Кадр из фильма «Безмолвная звезда», реж. Курт Метциг. На фото: Йоко Тани, Гюнтер Зимон и Олдрих Люкес. Фото: Киностудия OKO / Национальная кинотека/ www.fototeka.fn.org.pl

Произведения Станислава Лема неоднократно были экранизированы. Известно, что писатель критически относился к этим фильмам. К немецко-польской продукции 1960 года «Безмолвная звезда» в постановке Курта Метцига он был беспощаден.

«Слава богу, об этом фильме уже никто не помнит. "Безмолвная звезда" была жуткой стряпней, неудобоваримой социалистической бредятиной. Для меня это был очень грустный опыт. Единственной пользой от съемок этой халтуры была возможность увидеть Западный Берлин. Стены, разделявшей Берлин на две части, еще не было, поэтому в перерывах между постоянными спорами с режиссером я проникал на западную сторону».
[в интервью www.lem.onet.pl]

Не обошлось без недопонимания и при съемках «Соляриса» Андрея Тарковского в 1972 году. Писателя рассердил сценарий, в котором Тарковский показывал «земной» пролог и придумал Кельвину целую семью. Режиссера вообще не интересовала научная фантастика; в прозе Лема он видел проблематику, схожую с проблематикой «Преступления и наказания» Достоевского.
«Мы были тогда похожи на лошадей, которые тянут один воз в разные стороны».
[из разговора с Савелием Ямщиковым, «"Рублев" на пленэре», «Экран», 1965, №40]

Фильм Эдварда Жебровского «Больница Преображения», снятый в 1978 году, был, по мнению Лема, полон «элементарной чепухи».
«Немцы в фильме полностью прикончили всех обитателей больницы, но даже во время Второй мировой немецкий главнокомандующий не мог просто так убивать кого попало. Скорее всего, немцы убили бы пациентов, но не врачей, у которых был какой-то шанс выжить. Подобных глупостей в фильме целая масса, а я, в конце концов, по образованию врач, и потому не мог бы себе позволить написать того, что было бы неправдоподобным с медицинской точки зрения. Однако все эти недостатки кажутся мне второстепенными для фильма, который является, прежде всего, параболой человеческой судьбы во времена неволи. Любой неволи».
[в интервью www.lem.onet.pl]

Полностью принял Лем лишь «Слоеный пирог» (1968) в постановке Анджея Вайды. К этому фильму он лично написал сценарий, основанный на его собственном рассказе «Существуете ли вы, мистер Джонс?», и следил за этапами работы над картиной.

Лем-зритель больше всего ценил художественное кино, особенно фильмы Луиса Бунюэля. В число его любимых развлекательных кинолент входили картины о Кинг-Конге, цикл про Джеймса Бонда, «Звездные войны» и сериал «Звездный путь» — однако сценаристов последнего он критиковал за незнание элементарных основ физики.

2Andrzej Szablewski:

>Bedronka

Да, верно. Особенно впечатлили цены на детские творожки.

Запчасти от Мрожека

Автомобиль Wartburg 1000. Фото: Роман Котович / Forum

Водительские права Лем получил за несколько месяцев до начала войны. Во время оккупации он работал автомехаником. В ПНР он ездил на автомобилях AWZ P70, Wartburg 1000, «фиат 1800», «фиат 125 п» и «мерседес-бенц W126».

Племянник писателя, издатель Михал Зых, вспоминает о страсти своего дяди:
«Когда ему не о чем было разговаривать, например, с сантехником — не говорить же с ним о сантехнике, а разговор о литературе вести было бы нелегко — у него был беспроигрышный вариант: машины. Истории, связанные с их поломкой или ремонтом, разговор о достоинстве тех или иных моделей. Он любил похвастаться. В нашей семье все началось со знаменитого и уже ставшего легендарным Р-70, потом были штуки две «вартбургов», а потом появилось нечто совершенно необыкновенное: «фиат 1800», оригинальный итальянский, очень красивый. Это был огромный качественный скачок».
[Малгожата И. Немчинская, «Мрожек. Стриптиз невротика», Варшава, 2013]

К великому разочарованию Лема, «фиат» часто ломался. К счастью, к тому времени в Италии поселился писатель Славомир Мрожек, которого можно было попросить приобрести недостающую запчасть. Однажды Лем отправил другу необходимую сумму для специального фонда, из которого он позже брал деньги на покупку новых запчастей для своей машины.

Лем был темпераментным водителем. Он любил обгонять другие автомобили, наслаждался гонками со светофора и всегда лихо заезжал в гараж. Писатель самостоятельно чинил свои машины, а в случае необходимости обращался к соседу-механику.

Несостоявшиеся путешествия

Станислав Лем, Краков, 1993 г. Фото: Кшиштоф Вуйчик / Forum

Автор «Астронавтов», который охотно отправлял своих героев в межзвездные миссии, сам считался домоседом. Мрожек пытался уговорить его поехать на стипендию в США. Лем не воспользовался приглашением, оправдываясь тем, что плохо говорит по-английски.

Профессор Ежи Яжембский, в свою очередь, пытался отправить его в Стокгольм:
«Я на коленях умолял его, искушая Нобелевской премией, но он, конечно, не поехал. То же самое произошло с Америкой: ведь это через нее строят карьеру, а писатель-фантаст уж тем более не может без нее обойтись. Но Лем так никогда туда и не поехал — может, поэтому Филип К. Дик и обвинил его в несуществовании и в том, что его книги на самом деле пишет группа прозаиков-коммунистов, которые работают на КГБ, чтобы привить читателям отвращение к американской литературе».
[Малгожата И. Немчиньская, «Мрожек. Стриптиз невротика», Варшава, 2013]

Кстати, Филип К. Дик был одним из немногих писателей-фантастов, которых Лем ценил — это отразилось в его монографии «Фантастика и футурология» (1970). Свой абсурдный донос в ФБР Дик оправдывал большим количеством писательских стилей Лема и широкой тематикой его произведений, подписываемых нетипичной, неславянской фамилией, которая выглядит, как криптоним какого-нибудь дешевого мобильного телефона. Поступок Дика можно объяснить тем, что в это время он переживал нервный срыв.

Сладости

Станислав Лем с женой Барбарой, 1993 г. Фото: Кшиштоф Вуйчик / Forum

В середине 80-х из-за проблем со здоровьем писатель бросил курить. Но от сладостей он не отказался даже тогда, когда в конце жизни начал болеть диабетом. Лем обожал сладкое, особенно халву и марципан в шоколаде. Его сын Томаш Лем рассказывал, что после смерти отца за книжными полками семья обнаружила гору фантиков аж до самого потолка.

Автор: Януш Р. Ковальчик, октябрь 2013 г.

...а ещё наш великий гуманист и пацифист в молодости предложил стрёмную конструкцию под названием "czolg Pancernik", то бишь "танк Броненосец"...

Дик, конечно, dick. А домоседство для писателя - характеристика нередкая, "служенье муз не терпит суеты". Рэй Брэдбери, хоть он и не пОляк, вёл себя подобным образом.

"Безмолвную звезду" я в своё время посмотрел. Книга, конечно, лучше, кынематографисты (как всегда) перепахали всю фабулу, но макеты космической техники весьма доставляли, - по крайней мере косяков нашенской "Планеты бурь" с катушечным гамнитофоном на звездолёте будущего постановщеги избежали, и то хлею

17 сентября 1939 - конец известного мира в воспоминаниях

Подписание пакта о ненападении между Германией и Советским Союзом (Пакт Молотова-Риббентропа), фото AKG Images / East News

Пакт подписан о ненападении -
Можно вина в бокалы разлить.
Вся Европа сегодня поделена -
Завтра Азию будем делить!
Смотрят гости на Кобу с опаскою.
За стеною ликует народ.
Вождь великий сухое шампанское
За немецкого фюрера пьет.
(Александр Городницкий)

Агрессия или помощь братским народам?

Ранним утром 17 сентября Советский Союз, вслед за гитлеровской Германией и на ее стороне, открыто вступил во Вторую мировую войну. Красная Армия, согласно секретному приложению к пакту Молотова-Риббентропа, пересекла государственную границу Польши на всем ее протяжении – от Полоцка до Каменец-Подольского. Против 12 тысяч польских пограничников, защищавших восточную границу Польши, выступили более 600 тысяч красноармейцев. Советские войска напали на поляков без предъявления ультиматума.
Через пару часов после этого польского посла Вацлава Гжибовского вызвали на ковер к замнаркому иностранных дел Владимиру Потемкину, который вручил ему ноту, подписанную Молотовым. Нота звучала следующим образом:

Господин Посол!
Польско-германская война выявила внутреннюю несостоятельность польского государства. В течение десяти дней военных операций Польша потеряла все свои промышленные районы и культурные центры. Варшава, как столица Польши, не существует больше. Польское правительство распалось и не проявляет признаков жизни. Это значит, что польское государство и его правительство фактически перестали существовать. Тем самым прекратили свое действие договоры, заключенные между СССР и Польшей. Предоставленная самой себе и оставленная без руководства, Польша превратилась в удобное поле для всяких случайностей и неожиданностей, могущих создать угрозу для СССР. Поэтому, будучи доселе нейтральным, Советское правительство не может больше нейтрально относиться к этим фактам.

Советское правительство не может также безразлично относиться к тому, чтобы единокровные украинцы и белорусы, проживающие на территории Польши, брошенные на произвол судьбы, оставались беззащитными.

Ввиду такой обстановки Советское правительство отдало распоряжение Главному командованию Красной Армии дать приказ войскам перейти границу и взять под свою защиту жизнь и имущество населения Западной Украины и Западной Белоруссии.

Одновременно Советское правительство намерено принять все меры к тому, чтобы вызволить польский народ из злополучной войны, куда он был ввергнут его неразумными руководителями, и дать ему возможность зажить мирной жизнью.
Примите, Господин Посол, уверения в совершенном к Вам почтении.
Народный Комиссар Иностранных Дел СССР
В. Молотов

По воспоминаниям Потемкина, «посол, от волнения с трудом выговаривавший слова», заявил, что не может принять вручаемую ему ноту. «Он отвергает оценку, даваемую нотой военному и политическому положению Польши. Посол считает, что польско-германская война только начинается и что нельзя говорить о распаде польского государства». Гжибовский «восклицал, что, если вторжение произойдет, это будет означать четвертый раздел и уничтожение Польши». Восклицания польского посла, однако, имели примерное такое же значение, как противостояние улан, отчаянно сражавшихся против советских танков в деревне Кодзевцы недалеко от Гродно:
(…) И с гудением танки,
как ногтем - шоколадную фольгу,
разгладили улан.
Достань стаканы
и выпьем водки за улан, стоящих
на первом месте в списке мертвецов,
как в классном списке.
(Иосиф Бродский, «1 сентября 1939. Осенний вечер»)

Утром 17 сентября «к гражданам и гражданкам великой страны» обратился Молотов.
«В Польше создалось положение, требующее со стороны Советского правительства особой заботы в отношении безопасности своего государства. Польша стала удобным полем для всяких случайностей и неожиданностей, могущих создать угрозу для СССР», - заявил он.

Советский Союз великодушно решил позаботиться и об интересах «единокровных украинцев и белорусов, проживающих в Польше и раньше находившихся на положении бесправных наций, а теперь и вовсе брошенных на волю случая». Советское правительство посчитало «своей священной обязанностью подать руку помощи своим братьям-украинцам и братьям-белорусам, населяющим Польшу». Чтение выступления Молотова вызывает дежавю - про защиту населения от «карателей» мы, спустя 76 лет, слышим из пропагандистских радиоприемников и телевизоров, новой, но по-старому агрессивной России.

Реакция советских граждан

Подписание договора о ненападении между Германией и Советским Союзом (Пакт Молотова-Риббентропа), фото Марек Скорупский/ Forum
Как советские граждане воспринимали весть о действиях Красной Армии на территории Польши?

Вот, например, писатель Константин Симонов, который через пару лет напишет пронзительные в своей лиричности военные стихи, встречает советскую акцию по освобождению братских народов «с чувством безоговорочной радости»:

«Надо представить себе атмосферу всех предыдущих лет, советско-польскую войну 1920 года, последующие десятилетия напряженных отношений с Польшей, осадничество, переселение польского кулачества в так называемые восточные коресы (видимо, кресы - примечание автора), попытки колонизации украинского и, в особенности, белорусского населения, белогвардейские банды, действовавшие с территории Польши в двадцатые годы, изучение польского языка среди военных как языка одного из наиболее возможных противников, процессы белорусских коммунистов. В общем, если вспомнить всю эту атмосферу, то почему же мне было тогда не радоваться тому, что мы идем освобождать Западную Украину и Западную Белоруссию? Идем к той линии национального размежевания, которую когда-то, в двадцатом году, считал справедливой, с точки зрения этнической, даже такой недруг нашей страны, как лорд Керзон, и о которой вспоминали как о линии Керзона, но от которой нам пришлось отступить тогда и пойти на мир, отдававший Польше в руки Западную Украину и Белоруссию, из-за военных поражений, за которыми стояли безграничное истощение сил в годы мировой и гражданской войны, разруха, неприконченный Врангель, предстоящие Кронштадт и антоновщина, - в общем, двадцатый год. То, что происходило, казалось мне справедливым, и я этому сочувствовал».

«Советская акция», длившаяся 12 дней, за которые советские войска, продвинулись на почти 300 км вглубь Польши и «заняли территорию общей площадью свыше 190 тыс. кв. км с населением более 12 млн. человек, в том числе более 6 млн. украинцев и около 3 млн. белорусов», воспринималась советскими гражданами как благородное по своей сути освобождение братских народов от панского гнета.

В периодической печати печатались переведенные с украинского на русский стишки и песни, изображавшие подневольную жизнь крестьян в Западной Украине и Беларуси:

«Хорошо нам так живется,
Что нельзя сказать
В понедельник иди рано
Пану жито жать.
А во вторник снопы в копны
Пану складывают хлопы,
А в середу в панском поле
Пахотой набьешь мозоли.
А четверг пошлет погоду –
Забирайся на подводу
Рожь возить да скирдовать,
Очеретом накрывать.
(Рабочий путь (Смоленск). 1939. 3 октября)

Польские солдаты, без боя сдавшие своим позиции, высмеивались советской пропагандой:
«Трусость - вот заметное свойство польского офицера» (Правда, 27 сентября 1939)
или
«Диалог с польским лётчиком, взятым в плен во время освобождения Красной Армией Западной Украины и Западной Белоруссии:
- Сколько раз вы встречались с немецкой авиацией?
- Три раза.
- А сколько раз удрали, не приняв боя?
- Три раза.
- Значит, вы ни разу не приняли боя, ни разу не сражались?
- Да, - вынужден признаться офицер под дружный хохот всех присутствующих при беседе».
(Правда, 27 сентября 1939)

Как отмечает Рафал Внук из варшавского Музея Второй мировой войны, тогда, в сентябре 1939, «на среднюю европейскую страну напали две крупнейшие империи тогдашней Европы».

«Для польской армии тогда сбылся кошмарный сон. Самый страшный - и с военной, и с политической точки зрения. Для многих граждан Польши сентябрь 1939 года оказался концом того мира, который был им известен. Концом независимости, полученной за 20 лет до этого. Это был конец определенного исторического этапа».

«Этот мерзкий поступок внушает страх»

Встреча красной армии с немцами, 22 сентября 1939, Польша. Репродукция FoKa / Forum

В томе «Дневники из обороняющейся Варшавы» собраны записи варшавян, встретивших войну в столице. Вот как одна из авторов, имя которой «Анна» надписано карандашом в книге, находящейся в собрании Национальной библиотеки», вспоминает день, когда она узнала о нападении СССР на Польшу:
20.IX. - Новый удар. Советские войска перешли границу Польши. Польское правительство выразило острый протест против нарушения границ. Франция и Англия выслали протестные ноты с ультимативным требованием вывести войска. Эта новости производит ужасающее впечатление. Сможет ли уставшая армия воевать на двух фронтах? Наши предыдущие достижения могут оказаться бессмысленными. Этот мерзкий поступок внушает отвращение и страх. Что с нами будет? Все перемешалось в голове. («Дневник из осажденной Варшавы»)

Никто не спешил на помощь Польше, получившей «удар в спину». Состояние беспомощности, беззащитности и одиночества сменялось пониманием того, что измученная борьбой с немцами польская армия, не готовая к войне и внезапно получившая удар с другой стороны, неспособна защищаться, что поражение предрешено, впереди оккупация, а затем необходимость прощать и находить общий язык.

Збигнев Херберт уже после войны написал стихотворение, которое так и называется «17 IX». Оно посвящено Юзефу Чапскому - польскому художнику и писателю, который был взят в плен советскими войсками, находился в лагере польских военнопленных в Старобельске и Грязовце. В тексте Херберта на идиллическую беззащитную Польшу, по дорогам которой топают герои детских сказок нападает «захватчик», а страна не сопротивляется. Она, мирная и живущая мирной ленивой жизнью, не ждет нападения.

Моя беззащитная родина примет тебя захватчик
и дорога по которой Ясь и Малгося топали в школу
не разверзнется бездной
Реки слишком ленивы не склонны к потопам
рыцари спящие в горах спать будут дальше
стало быть ты легко войдешь незваный гость
(в пер. Владимира Британишского)

Сопротивление поляков, «смешных карбонариев», «заговорщиков свободы», как будто сошедших с пыльных музейных полок и страниц приключенческой или революционной литературы, овеяно в тексте Херберта романтизмом. Их борьба, как кажется, бесполезна и смешна. Они оказываются преданы.

Но сыновья этой земли сойдутся ночью
смешные карбонарии заговорщики свободы
будут чистить свои музейные ружья
присягать будут птице и двухцветному флагу
А потом как всегда будут зарева взрывы
мальчишки как с картинки бессонные командиры
груз поражения за плечами ржаво-рыжие поля славы
бодрящее знанье что нам никто не поможет
Но вдруг получается, что сама земля, в первом четверостишье окутанная дремой, находящаяся в бездействии, вдруг вступает в борьбу с оккупантом. Принимая его, она дает ему то, что у нее есть - «сажень земли под ветлой», оставляет его у себя, как он и хотел, но мертвого.
Моя беззащитная родина примет тебя захватчик
и даст тебе сажень земли под ветлой и тебя упокоит
тобы те что придут после нас учились снова
труднейшему из искусств — искусству прощать

По замечанию Ксении Старосельской, «одно из национальных качеств поляков - это способность в сложных ситуациях, в очень трудных, как сейчас говорят, экстремальных, собраться и совершить подвиг. Другое дело, что иногда этот подвиг оказывается бессмысленным. Но в этом есть и какие-то романтические черты характера, которые, разумеется, не могут не быть отражены в литературе».

Голоса маленьких свидетелей

Германо-советская демаркационная линия, Польша, 1939. Репродукция FoKa / Forum

Каким 17 сентября 1939 года стало для детей, живущих на территориях, присоединенных к Советскому Союзу, для тех самых Яся и Малгоси, о которых пишет Херберт? Какими они увидели захватчика, о чем не могут забыть?

Леонция Андрукьянец родилась в 1922 году в Вильнюсской области в деревне Бруканишки. Тут она пережила войну вместе с родителями:
Пришли Советы, начали вывозить людей. Мы смотрим через окно. Маленького ребенка егеря забирают! Что это за должность такая - егерь! Девочке было три года, и их всей семьей забирали в Сибирь. Моя мамуся сушила дома сухари. Возле нас была граница и там был шлагбаум. Приезжали солдаты, и на мамусю кричали: «Вас никто не депортирует! Зачем вы эти сухари сушите?»

Мария Магалинская родилась в Бресте в 1929 году. В сентябре 1939 года ее отец, офицер Войска Польского, попал в плен к немцам. Мать с дочерьми переехала в Вильнюс. Мария, которой в 1939 году, было 9 лет, хорошо помнит, как проходил совместный парад Красной Армии и гитлеровцев в Бресте:
Прошел парад немецкой и российской армии по случаю победы над поляками. Это было 20-ого или 21-ого сентября. Я была еще в Бресте. Потом нас выгнали из дома. Немцы прошли, как бы это сказать, потихоньку. Кофе, чай пили. А большевики прогнали нас в том, в чем мы были. А самое страшное было то, что на моих глазах во дворе - а мне было всего 9 лет - убили польского полковника за то, что он не хотел снять польскую военную форму. Этого невозможно забыть. Ему сказали: «Сними!» Он ответил: «Не сниму!» И они его убили.

Я на уроках истории, когда говорили, что россияне нас спасли, всегда выступала и говорила, что я знаю, как это было - что вначале пришли немцы, а потом россияне пришли в Брест. Какая помощь! Это бред. Когда пришли россияне, в Бресте начался кошмар. Нас выгоняли из домов, расстреливали жен офицеров. Нам подарили жизнь, но всю жизнь нас преследовали. Мы три раза попадали в списки депортируемых в Россию в Сибирь. Они приезжали ночью и увозили. Всех наших соседей депортировали. А бабушка нас прятала и говорила, что нас нет.

Ванда Магрена родилась в 1933 году в деревне Кезики в Вильнюсской области. В 1940 года советская армия арестовала ее отца:
Они пришли ночью. Вчетвером. Я спала. Включили свет. И спрашивают моего отца - кто он и есть ли у него оружие. Всё, что было дома, съели. А мама говорит: «Детка, проси этих дядей, чтобы они отца не забирали!» Я им руки целовала, просила, бегала за ними в одной рубашечке. А они забрали в ночь моего отца, и с тех пор мы его не видели и не слышали. Я осталась с мамой. Война. Пришли партизаны, забрали последнюю лошадь. Было тяжело.
Некоторые маленькие свидетели большой и жуткой истории запомнили забавные истории. Советские солдаты - грязные, измученные деревенские парнишки - вызывали у них даже сочувствие.

Луция Турович, которая родилась в 1930 году в деревне недалеко от Барановичей, вспоминала, как к ним домой пришел красноармеец:
И наступило 17 сентября. Пришла советская армия. Как это было страшно. Они были такими грязными. Не все боялись - некоторые ждали, встречали их как будто освободителей. А родители всегда боялись большевиков. Заходит такой солдат. Мне он казался ужасным - молодой высокий парень. Хотя солдат как солдат. Он не виноват, куда его погнали, туда и пришел. В длинной серой неподшитой шинели, какой-то веревкой подвязанный. А им же говорили, что нас тут паны, буржуи притесняют, что нам так тяжело живется, такая пропаганда у них была. И они жалели наших притесненных детей. А у нас в семье всегда была елка, а на ней шоколадки, апельсины, и на столе было все, чего душа пожелает. А он достает из кармана грязный кусок сахара и меня угощает. Я хорошо воспитана, поэтому благодарю, беру сахар и делаю вид, что для меня это неземное удовольствие. Чтобы не обидеть человека. Такой была моя первая встреча.

Владислава Заштофт, родившаяся в 1926 году в Арцимовичах и там проведшая войну, вспоминает о необразованности и невоспитанности красноармейских офицеров, отравленных к тому же советской пропагандой:
Мы были детьми. И мы посмотрели на этих бедных солдат и решили, что это бедная страна. Какие они страшные, в фуфайках, шапках таких, «пупы» - мы так говорили, некрасивые, ужасно выглядели. Они не умели есть. Офицер ел яйца вместе со скорлупой. Они ничего не знали. А у моего брата были блестящие туфли, «фокстроты», как у нас их называли. Они говорят шепотом: «Это кулак, кулак!» А он не кулак, простой рабочий. Когда они увидели, как у нас на рынок люди одеваются, то сразу говорят: «Кулаки, все кулаки! Буржуи!» Они ничего в жизни не видели. Даже офицеры.

Чаще всего первое впечатление, которое оставляли у встречавших их детей красноармейцы - разительное отличие от тех, кого эти дети видели раньше. Советские солдаты-победители были покрыты грязью, вызывали страх и своим видом, и поведением.

Валерия Королева родилась в 1924 году в Латвии. Там училась в польской школе, была скаутом. Она вспоминает, как впервые увидела красноармейцев:
Я стояла у моста и смотрела. Они тащились, покрытые толстым слоем пыли, все эти кони, возы, люди. Их было так много, все такие уставшие. Была жара. И я смотрела и смотрела на них. И мне это казалось таким странным. Я подошла к одному из них и начала что-то спрашивать. А он не отвечает. Я говорю: «Ты почему не отвечаешь?» Он отвечает: «Нельзя». Таким был мой первый разговор.

Под советской оккупацией оказались и те польские семьи, которые на восточных рубежах Польши хотели найти укрытие от немецкой армии. Когда началась война, Анне Липинской было 13 лет. Вместе с родителями девочка сбежала в восточную часть страны, где они хотели пережить наступление немцев. Но 17 сентября советские войска напали с другой стороны.

«У нас не было выбора, мы шли на восток. Мы пытались убедить себя, также, как многие другие поляки, что большевики, наверняка, более милостивы, чем немцы.

Через некоторое время мы заметили первые советские подразделения. И мы не были довольны, увидев кровожадных красноармейцев в распоротых плащах, с автоматами, висящими на веревках. Они убивали наших соотечественников. Говорят, что убивали только заговорщиков, но это неправда. У нас уже не было шанса сбежать, это был конец. Мы оказались на территории Польши, оккупированной СССР. Больше всего мы боялись того, что нас поймают и вывезут в Сибирь. Случалось, что солдаты приходили к нам поесть. Их не нужно было угощать, они все брали сами - сколько хотели. А если ничего не было, то они били мою маму и орали, что та спрятала еду. После таких визитов я плакала и спрашивала саму себя - чего они хотят? что мы им сделали?»

Анну с мамой депортировали в СССР. После войны они вернулись в Польшу и поселились в Силезии. «Я чувствовала в душе, что выиграла, - мне удалось выжить, пережить столько времени на этой «нечеловеческой земле». Я знаю одно. Бороться - всегда, дать себя побить - иногда, дать себя уничтожить - никогда!» - такое завещание оставила в своих воспоминаниях Анна Липинская.

Те дети, которые продолжили образование в советских школах на оккупированных территориях, должны были впитать новые для них знания о стране Советов и великом вожде Сталине.

Адам Каменецкий, родившийся во Львове в 1931 году и успевший окончить два класса польской школы, рассказывает о том, как изменилась его школьная жизнь:
Мы перешли во второй класс, а нас снова вернули в первый класс. Почему? Сказали, что мы не прошли тот материал, который проходят в советских школах. И мы на польском языке учились о батьке Сталине, о том, какой он хороший отец. Старались нам вложить в голову, что такое Советский Союз, как он заботится о работниках, крестьянах, работающей интеллигенции. Это длилось два года.

Но находчивые школьники и молодые люди придумывали свои способы сопротивления. Богуслава Брыла-Черная, родом из Львова, которой в период советской оккупации было почти 18 лет, делится своим опытом:
А россияне шли от Лычаковской улицы, с восточной стороны. Не производили приятное впечатление в этих своих шапках с острыми концами. Мы их боялись, хотя что мы могли поделать. И тогда мы пели такую песенку. Из-за того, что «Интернационал» был советским гимном:
Bój to będzie ostatni,
Krwawy skończy się trud,
Kiedy moskal ostatni
Opuści lwowski gród
(Бой наш будет последним,
Кровавый закончится труд.
Когда москаль последний,
Покинет львовский град.)

Мы вроде бы поем, то, что нам приказали, а слова потихоньку меняем на свои.

Удивительно, что у детей находились силы на то, чтобы бороться с коммунистической пропагандой и собственным страхом. Отца Богуславы Брылы-Черной в 1939 году арестовало НКВД. В 90-х гг. прошлого века его фамилию нашли в списке убитых советскими органами безопасности. Сама Богуслава в апреле 1940 года вместе с мамой и сестрой была депортирована в Казахстан. Работала медсестрой в госпитале. Там познакомилась с мужем, военным Красной Армии. В Львов вернулась в 1954 и начала работу в польском сообществе. Видимо, смех ей помогал выжить.

Новая жизнь польских писателей во Львове

Во Львове и на территории Западной Украины 17 сентября оказались и многие польские писатели, эвакуировавшиеся из Варшавы после начала Второй мировой войны. Советская агрессия застала их врасплох. Некоторые смогли найти себя в новой реальности, особенно если до этого они с симпатией относились к коммунистической идеологии, а другие - пережили нападение СССР как разрушение последних надежд. Но, как показало время, жестокая репрессивная система не была милостива ни к одним, ни к другим.

Moje życie podobne lustru,
w którym zły przegląda się los:
każde prawo i każdy ustrój
w całopalny rzuca mnie stos.
(Моя жизнь похожа на зеркало,
в которoе смотрится злая судьба:
каждый закон и каждая система
требуют от меня самосожжения) -
написал в стихотворении «К поэзии» («Do poezji») поэт Владислав Броневский, социалист по убеждениям, ставший свидетелем захвата Львова Красной Армией.


Оказалось, что левые политические взгляды Броневского соседствовали с патриотическими чувствами и любовью к Польше. Он никак не мог смириться с советской властью. Часто он декламировал такой стишок:
Byłby Grunwald i Płowce,
gdyby nie te bombowce,
i gdyby nie te czołgi,
które przyszły znad Wołgi.
(Был бы Грюнвальд и Пловце,
если бы не эти бомбардировщики,
и если бы не те танки,
которые пришли с Волги.)