Музыканты шутят

Tim Minchin - Rock&Roll Nerd (rus sub)

Я НЕ ОТДАМ ТЕБЯ ПУТИНУ

Маски шоу - Танцы в сельском Клубе

ЧИКА (ГОЛОСАМИ COMEDY CLUB)

Ronald Reggae - Jamaican Rhapsody

сорри если было

Рассказывает Борис Сичкин

"Когда Вилли, иммигрант, сын секретаря Шотландской компартии, приехал в Москву,
он знал безукоризненно английский язык и ни одного слова по-русски.
В оркестре у Леонида Утесова все музыканты говорили на лабухском жаргоне.
И Вилли, изучая с утра до ночи этот кошмар, не сомневался, что это именно тот русский язык,
на котором говорил Ленин. Прошло немного времени, и Вилли приобрел гонорею.
Ударник оркестра Утесова, Самошников, повел Вилли к венерологу.
Венеролог спрашивает у Вилли, когда это было, и кто она, эта соблазнительница.
Вилли не понимает, о чем говорит врач, Самошников переводит ему:
— Вилли, что это за чувиха?
Вилли:
— Клевая чувиха для баранства, клевые матральники, хиляльники, поберляли, кирнули.
Самошников переводит врачу:
— Он говорит: "Хорошая девчонка для любви, прекрасные глаза, ноги, поели, выпили..."
Врач:
— Это было за деньги?
Самошников, обращаясь к Вилли:
— Ты башлял?
Вилли:
— Башлял.
Самошников врачу:
— Да, он платил.
Врач:
— Спросите у него, она ушла или осталась у него на ночь?
Самошников:
— Она похиляла или вы друшляли?
Вилли:
— Друшляли.
Самошников врачу:
— Да, она оставалась на ночь.
Вилли пытался вставить какую-то крылатую фразу из своего лабухского языка, но Самошников ему сказал:
— Качумай.
И Вилли замолчал. Вилли никак не мог понять, почему Самошников переводит его.
— Неужели врач не русский? — спросил он у Самошникова.
Диалог был намного длиннее, но, к сожалению, я не успел выучить лабухский язык, а сейчас не до этого."

«Поэт Николай Степанович Гумилев был полнейшим профаном в музыке: не любил, не знал и не понимал ее. Однако он настойчиво утверждал, что о музыке можно говорить все, что угодно: не понимает ее будто бы никто. В редакции «Всемирной литературы» он как-то увидел ученейшего, авторитетнейшего музыковеда Николая Александровича Бруни и сказал приятелям: - Сейчас я с ним заведу разговор о музыке, а вы слушайте! Только вот о чем? О Бетховене? Что там Бетховен написал? Ах, да, «Девятая симфония», знаю… Он подошел к Бруни и завел такой разговор: - Как я рад вас видеть, дорогой Николай Александрович! Именно вас! Знаете, я вчера всю ночь почему-то думал о Бетховене. По-моему, у него в «Девятой симфонии» мистический покров превращается в нечто контрапунктически-трансцедентное лишь к финалу… Вы не согласны? В начале тематическая насыщенность несколько имманентна… как, например, в ноктюрнах Шопена… Тут на лице Бруни выразилось легкое изумление, брови поднялись. Гумилев спохватился: - Нет, конечно, не того Шопена… нет, - Шопена проблематического… Впрочем, я у него признаю лишь третий период его творчества! Но у Бетховена слияние элементов скорей физических с элементами панпсихическими в «Девятой симфонии» находит свое окончательное выражение в катарсисе, как у Эсхила… или, нет, не у Эсхила, а, скорей, у Еврипида… Длилась эта вдохновенная импровизация минут десять. Под конец Бруни взволнованно сказал: - Николай Степанович, вы должны непременно написать это! Непременно! Все это так оригинально, так ново, и позволю себе сказать… нет, не скромничайте, не возражайте!... все это так глубоко! Вы меня чрезвычайно заинтересовали, Николай Степанович. Торжествующий Гумилев возвратился к приятелям. - Ну что? Кто был прав? И ведь какую околесицу я нес!» Из книги «Гумилев без глянца»