Польская мозаика

2Andrey Fedornyak:

Поця, мама дома?

2fcliverpool:

2Andrey Fedornyak:


Давайте лучше выяснять отношения через личку.

http://culture.pl/ru/article/i-byla-lyubov-v-getto

И была любовь в гетто

2018/04/19

Паула Савицкая. Кадр из фильма "Почему нарцисс?" Фото: Музей истории польских евреев

Иностранцы, оказавшиеся в Польше 19 апреля, обращают внимание, что многие жители Варшавы и других городов в этот день ходят с прикрепленными к одежде бумажными желтыми нарциссами. Эти цветы — знак памяти о евреях Варшавского гетто, которые в 1943 году оказали вооруженное сопротивление гитлеровцам. Это событие вошло в историю как Восстание в Варшавском гетто. Несколько сотен молодых людей, узнав о том, что немцы решили ликвидировать гетто, вступили в заведомо проигрышный бой. «Они хотели, чтобы мир узнал о кошмарах, которые там происходят, хотели, чтобы о них не забыли», — рассказывает соавтор (совместно с Мареком Эдельманом) книги «И была любовь в гетто» Паула Савицкая.

Евгений Климакин: Вы, наверное, знаете, что очень многие путают Восстание в Варшавском гетто с Варшавским восстанием?

Паула Савицкая: Да, многие не слышали о Восстании в Варшавском гетто. Я уже к этому привыкла. Знаете, мы, люди, не очень любим учиться. В молодости я часто ездила автостопом по Европе. Когда на вопрос французов «откуда вы», я отвечала «Pologne» (Польша), почти все думали, что речь идет о «Cologne» (Кёльн). Польша вообще у многих ассоциировалась тогда с концом света. Это изменилось, сейчас о нашей стране знают. Это наводит на мысль, что стоит рассказывать о Восстании в Варшавском гетто, чтобы эта информация также укреплялась в сознании людей.

ЕК: Восстание в гетто Варшавы стало первым городским восстанием в Европе, оккупированной Третьим Рейхом.

ПС: До войны в Варшаве проживали 350 тысяч евреев. После начала оккупации немцы создали в польской столице и других городах гетто, в которые сгоняли евреев. Потом там начались кошмары, о которых все мы знаем, — голод, болезни, убийства. На вопрос, почему 19 апреля началось восстание, один из его руководителей, Марек Эдельман, с которым мы 30 лет дружили, говорил, что им было легче умирать с оружием в руках, чем с покорно опущенной головой. Необходимо помнить, что люди, которые начали вооруженное сопротивление, были очень молоды.

ЕК: Решительно настроенную молодежь сложно остановить.

ПС: Конечно! Жители гетто старшего возраста, как правило, были осторожны, а молодежь не боялась лезть на рожон. Молодости вообще свойственен максимализм, молодость долго не думает о последствиях — она любит действовать быстро и решительно. Начиная восстание, молодые парни и девушки не верили в его победу. Они прекрасно понимали, что им не удастся освободить Варшаву от оккупантов. Они прекрасно понимали, что погибнут, но не хотели уходить из жизни, стоя на коленях. Восстание было для них не столько попыткой спастись, сколько выбором вида смерти. То, что они сделали, можно назвать самоубийством с целью показать миру, какие ужасы происходят в Варшаве. Они хотели, чтобы о них не забыли. О тихой, покорной смерти ведь легко забывают, а они делали все, чтобы преступления гитлеровцев не были забыты. Интересно, что сами евреи не называли свое сопротивление восстанием. Они ведь и дату его начала особо не выбирали. Узнав, что немцы хотят ликвидировать гетто, уничтожить всех узников, евреи сразу начали свою борьбу.

Бескомпромиссный Эдельман

Восстание в варшавском гетто

Фотография из рапорта Юргена Штропа. Немецкая подпись к снимку: "Эти бандиты оказывали вооруженное сопротивление". Снимок сделан в период с 19 апреля по 16 мая 1943 года на улице Новолипе, на заднем плане видна стена гетто. Фото: wikimedia.org

ЕК: Вы вспомнили об одном из лидеров восстания, Мареке Эдельмане. Он спасся, участвовал потом в Варшавском восстании, после войны стал кардиохирургом. Каким человеком он был?

ПС: Марек первым в Польше решил оперировать пациентов с тяжелыми инфарктами. Тогда это было недопустимо, поэтому коллеги обвиняли Марека в том, что он проводит эксперименты над людьми. Благодаря этим «экспериментам» он многих спас, а оперирование инфарктников в тяжелом состоянии спустя 2-3 года стало нормой. Каким он был? У каждого из нас ведь много лиц, каждый по-разному ведет себя дома, на работе, с незнакомыми людьми. У Марека были очень четко сформулированные идеалы, система ценностей. Марек, как мало кто, был верен им всю свою жизнь. Если в мире происходили страшные вещи, он на это моментально реагировал. Марек не мог спокойно смотреть, как кого-то обижают. Говорил, что наша обязанность — не быть безразличными, защищать слабых. Слова у него не расходились с делом. Он ездил с гуманитарной помощью в охваченную войной Югославию, постоянно помогал тем, кто нуждался в поддержке.

ЕК: Польский эмиссар Ян Карский, который встречался во время войны с Черчиллем, Рузвельтом и другими мировыми лидерами, рассказывал им о зверствах гитлеровцев, о гетто и лагерях смерти, до конца жизни чувствовал себя неудачником, которому не удалось остановить войну, спасти людей. А Эдельман?

ПС: Он не чувствовал себя неудачником. Его одолевали другие мысли. Марек чувствовал ответственность за каждого, кто был в его подчинении, в его кругу. Ему, как одному из лидеров восстания, необходимо было принимать в этой безнадежной ситуации сложнейшие решения, некоторые из них влекли за собой гибель людей. Особенно в конце жизни Эдельман (Марек Эдельман умер в 2009 году — прим. ред.) много думал о том, можно ли было этого избежать, спасти их. Как говорится, эти люди были на его совести.

ЕК: Его способность быстро принимать решения и брать на себя ответственность, наверное, многим помогала?

ПС: Я встречалась с узниками гетто, которым удалось спастись. Все они говорили, что своей решительностью Марек вселял в них спокойствие. Когда-то я разговаривала в Нью-Йорке с женщиной, знавшей его во время восстания. Она мне сказала: «Он был бескомпромиссным, но мы все благодаря Мареку чувствовали себя безопасно. Вся наша семья сидела голодной, но мы знали, что через час-другой откроется дверь и войдет Эдельман с банкой супа». Как и все вокруг, он не знал, чем закончится день, но имел смелость взять человека за руку и сказать: «Не бойся! Я с тобой, я тебя не брошу». Он умел также принимать нестандартные, но очень правильные решения.

ЕК: Какие?

ПС: Однажды во время восстания он находился в бункере со своими людьми. У них закончились патроны, они не знали, как действовать дальше, а немцы делали подкопы. Гитлеровцы, когда понимали, что в подземных бункерах кто-то есть, сверлили отверстия и пускали туда газ. Знаете, что сделал Марек, услышав, что немцы копают где-то рядом? Лег спать и приказал то же самое сделать своей группе. Какое правильное решение! Благодаря этому в ситуации, когда они ничего не могли предпринять, наступила полная тишина, повстанцы отдохнули и немцы их не услышали. Решение не суетиться, а лечь спать спасло им жизнь.

Навязчивая идея

Марек Эдельман

Марек Эдельман, 2004. Фото: Цезары Пецольд/East News

ЕК: В 2009 году вышла книга воспоминаний Марека Эдельмана «И была любовь в гетто», которую вы редактировали. Эдельман рассказывал истории, а вы их записывали.

ПС: Все годы нашей дружбы Марек рассказывал мне, моему мужу, нашим общим друзьям разные истории о жизни в гетто. Когда мы ходили по старой части города, он мог взять меня за руку, отвести в сторону и сказать: «В этом месте была перестрелка, здесь погиб один из наших друзей». Его истории никогда не были цельными повествованиями. Они больше напоминали вспышки памяти. Я долгие годы слушала эти обрывки воспоминаний и, как пазлы, собирала в общую картину, более понятную хронологию событий.

ЕК: Эдельман давал интервью журналистам и потом удивлялся, что за долгие годы ни один из них не спросил, была ли в гетто любовь.

ПС: Да. Он очень хотел, чтобы кто-то снял фильм о любви в гетто. Это было его навязчивой идеей. Он уговаривал снять такой фильм Агнешку Холланд, Тадеуша Конвицкого, Романа Полански и многих других известных режиссеров.

ЕК: Никто не хотел?

ПС: Все культурно отказывали. Понимаете, это ведь сложно. Чтобы снять фильм, нужен в первую очередь сценарий. Легко сказать: «Сделай фильм о любви в гетто». А как его сделать? Кто будет собирать эти истории, где искать людей, которые могут что-то рассказать? Марек ведь не мог сам этим заниматься. Но, несмотря на отказы, он продолжал рассказывать режиссерам о своей идее. Добрался до Анджея Вайды.

ЕК: Как это произошло?

ПС: Это произошло на каком-то банкете в Кракове. Мы сидели за одним столом с Вайдой. Было много вина, у всех было приподнятое настроение. В какой-то момент Марек обратился к Вайде: «Анджей, сделай фильм о любви в гетто!» Кто-то из сидящих рядом тут же прокомментировал: «О любви в гетто? Из этого получится китч». Вайда, услышав это, ответил: «После фильма “Катынь” я могу себе позволить китч». У Марека зажглись глаза! Когда мы выходили из ресторана, он уже просил меня написать для Вайды истории о любви в гетто, которые могли бы войти в такой фильм. Я написала, выслала, а потом наступила тишина. Спустя какое-то время пришел ответ. Вайда всегда писал письма на бумаге, у него был красивый почерк. Его письма похожи на произведения искусства.

ЕК: И как, вам понравилось это произведение?

ПС: Не очень. Из письма было понятно, что Вайда в каком-то смысле разочарован прочитанным. Он надеялся, что мы расскажем какую-то эпическую историю любви, на основании которой сценарист сделает мощный сценарий. Вообщем, Вайда написал, что невозможно снять кино из этих коротких рассказов о разных людях.

Истории любви

ЕК: Но вас это не остановило.

ПС: Да, я и дальше слушала рассказы Марека, но теперь записывала их. Я нашла старые карты довоенной Варшавы моего тестя. На них были улицы, о которых говорил Эдельман, но которых в современной Варшаве уже нет. Все это помогло мне еще четче понять и описать, что, где, когда и как во время восстания происходило. А потом к нам пришла редактор книги Витольда Береся и Кшиштофа Бурнетко об Эдельмане. Я спросила пани Малгожату: «Хотели ли бы вы издать книгу о любви в гетто? У меня уже есть много материала». Она ответила: «Конечно!» Так мы и издали книгу.

ЕК: Какой был резонанс?

ПС: Приходило очень много журналистов. Они наконец-то спрашивали Марека о любви, и он объяснял, почему это чувство было так важно в то нечеловеческое время. Как говорил Эдельман, только любовь позволяла им оставаться людьми. Марек очень хотел, чтобы окружающие знали не только о том, что в гетто людей превращали в животных, но и то, что узники совершали там невероятные, героические поступки, жертвовали собой, заботились друг о друге. Вспоминается история пани Тененбаум.

ЕК: Что это за история?

ПС: Гитлеровцы регулярно сокращали численность узников гетто, отправляли нетрудоспособных, больных, пожилых людей на смерть. В какой-то момент они решили, что в Варшавском гетто должно остаться только 40 тысяч человек. Тогда и начали раздавать на фабриках, предприятиях «талоны на жизнь» — бланки с печатью, которые обеспечивали обладателю такого документа право до поры до времени остаться в живых, не быть вывезенным в лагерь смерти. В больнице, где работал Марек Эдельман, обязанность раздавать «талоны на жизнь» возложили на главврача. Она должна была принимать решение, кому жить, а кому отправиться в газовую камеру.

Восстание в Варшавском гетто

Варшава, май 1943 года. Ликвидация гетто. Фотограф неизвестен. Снимок предоставлен DSH

ЕК: Страшная обязанность.

ПС: Да. Один из талонов она дала медсестре по фамилии Тененбаум. Медсестра умоляла дать ей еще один для дочери, но главврач отказала. Тененбаум тогда приняла большую дозу снотворного, написала, чтобы ее талон отдали дочери, легла спать и больше никогда не проснулась.

ЕК: А что произошло с дочерью?

ПС: Благодаря талону матери ее не убили. Потом девушка бежала на арийскую сторону и встретила там парня, в которого влюбилась. Она также вскоре погибла, но три месяца прожила как счастливый, влюбленный человек. Благодаря огромной любви матери стали возможны любовь и счастье дочери. Оно длилось недолго, но оно было, понимаете! Другая история любви связана с Полей Лившиц. Когда девушка узнала, что ее мать повезли в Треблинку, она попросила знакомого подвезти ее. Они догнали эшелон со смертниками, Поля попросила немцев взять и ее. Девушка не смогла оставить свою мать, пошла с ней на смерть.

ЕК: История Поли Лившиц напоминает поступок Януша Корчака, который пошел со своими воспитанниками в газовую камеру, хотя мог спастись.

ПС: Надо помнить о том, что таких героев было много. История Корчака — не единичная. Часто люди, которые могли спастись, выбирали смерть вместе со своими родными, любимыми людьми, хотели перед смертью с ними обняться, прощаясь с жизнью, держать их за руку.

Януш Корчак

Януш Корчак с воспитанниками дома сирот «Маленькая роза», 1938 г. Фото: Центр документации и исследований жизни и деятельности Я. Корчака Korczakianum

ЕК: Я слышал, что после выхода вашей книги многие режиссеры все-таки захотели снять кино.

ПС: У нас выстроилась очередь. Разные режиссеры хотели снимать фильмы, ставить спектакли. Приходил, например, Кшиштоф Краузе. Он тогда был занят съемками фильма «Папуша», поэтому предложил Эдельману подписать договор, что максимум через пять лет начнутся съемки фильма, в основе которого будет книга «И была любовь в гетто». Марек тогда сказал: «Я настолько стар, что не могу строить пятилетних планов», на что Кшиштоф ответил: «У меня рак». Краузе так и не снял этот фильм…

ЕК: Это сделала Иоланта Дылевская.

ПС: Эта документалистка в 90-х годах сняла «Хронику восстания в варшавском гетто по Мареку Эдельману». За эту ленту она получила награды на кинофестивалях в Сан-Франциско, Мюнхене и других городах. Когда Иоланта обратилась к Эдельману с предложением снять фильм о любви в гетто, он сразу же согласился.

Последний фильм Вайды
ЕК: Премьеры ведь еще не было?

ПС: Нет. Иоланта лет десять назад начала снимать, потом сделала паузу, захотела изменить сценарий, концепцию. В конечном итоге она обратилась к Вайде с просьбой, чтобы он поучаствовал в создании картины. Фильм будет состоять из документальной части, которую сняла Дылевская, и художественных историй, режиссером которых был Анджей Вайда. Многие говорят, что последней картиной Вайды были «Послеобразы», однако это неправда. Его последняя работа — это истории о любви в Варшавском гетто, которые нам еще предстоит увидеть.

ЕК: Ваша с Мареком Эдельманом книга уже переведена на многие языки.

ПС: На девять языков. Французский, испанский, чешский, русский («И была любовь в гетто», пер. К. Старосельская, 2010, изд. Гешарим -- прим. ред.), белорусский, немецкий...

ЕК: Как Эдельман относился после войны к немцам?

ПС: Мне сегодня больно смотреть на то, как люди проявляют нетерпимость, ненависть к кому-то по национальному признаку, оправдывая это тем, что представители данной нации когда-то совершили что-то плохое. У Эдельмана не было такого даже в военное время. Однажды он шел с друзьями через какой-то варшавский двор. В одном из домов на первом этаже было открыто окно. В квартире сидели немецкие военные и пили чай. Марек рассказывал спустя годы: «Мы могли через это открытое окно расстрелять их всех, но нельзя стрелять в людей, которые сидят и мирно пьют чай». Была и другая ситуация. Марек и его друг шли по улице с пистолетами в карманах. Впереди — двое немцев. «Мы, конечно же, могли выстрелить, но разве можно стрелять в людей, которые мирно идут по улице и беседуют? Это же не поле битвы», — говорил Марек. Интересно, что эти двое немцев потом обернулись и один из них, улыбаясь, произнес: «Там где-то стреляют. Хорошо, что у нас спокойно».

ЕК: Многие евреи после войны уехали из Польши. Эдельман остался.

ПС: Его часто спрашивали, почему он не уехал. Он отвечал по-разному, в зависимости от настроения и от собеседника. Один из вариантов ответа: «Вы знаете, этим всегда интересуются и наши спецслужбы». Другой: «А вы почему не уехали?» Еще один ответ: «Кто-то должен здесь присматривать за могилами». Мне кажется, это вообще-то некорректный вопрос. Каждый человек волен жить там, где он хочет. Это его право и он не должен никому объяснять, почему он так решил. В этом и есть свобода.

Акция «Нарциссы»



Акция "Нарциссы". 19 апреля 2015 год. Фото: Якуб Каминский/PAP

ЕК: 19 апреля многие поляки ходят с желтыми нарциссами. Расскажите об этой традиции.

ПС: Очень ее люблю. Многие считают, что возлагать желтые нарциссы возле памятника погибшим в день начала восстания начал Марек Эдельман, но это неправда. Он не носил никаких цветов. Была другая история, которую в своей книге «Опередить Господа Бога» описала Ханна Кралль. Каждый год 19 апреля кто-то анонимно отправлял Мареку букет желтых цветов. Просто приходил человек из цветочного магазина и оставлял букет, я сама это много раз видела. Марек всегда шутил, что это от какой-то женщины. Когда Кралль описала эту историю, букетов начало приходить больше. Видимо, многие хотели таким образом выразить свое уважение. Мы всегда шутливо выбирали, какой из букетов выслала та самая женщина. Однажды, спустя годы, рассыльный не принес Мареку букет 19 апреля. Он решил, что эта женщина умерла. Мы до сих пор так и не знаем, кто на самом деле отправлял букеты.

ЕК: А как возникла традиция?

ПС: Благодаря этой истории, описанной в книге «Опередить Господа Бога», Марек у многих начал ассоциироваться с желтыми цветами. Когда 19 апреля каждый год мы шли к памятнику жертвам восстания в варшавском гетто, несли с собой цветы. В это время года растут нарциссы и тюльпаны. Мы покупали их и оставляли у мемориала. Это делали также другие люди. Так и родилась традиция. Позже сотрудники музея истории польских евреев POLIN предложили сделать такую акцию. Они придумали бумажный желтый нарцисс, который можно легко прикрепить к верхней одежде (у многих эти бумажные нарциссы вызывают очевидную ассоциацию с желтой звездой Давида, которую обязаны были носить на одежде евреи на оккупированных нацистами территориях и в гитлеровской Германии -- прим. ред.) Сейчас каждый год волонтеры раздают их в Варшаве и других городах Польши. Благодаря этой акции люди вспоминают о тех, кто стал заложниками страшных событий прошлого века. Говорят, что человек жив до тех пор, пока жива память о нем. Давайте о них не забывать.

http://culture.pl/ru/article/i-byla-lyubov-v-getto

http://www.radiopolsha.pl/6/136/Artykul/359530



В Польше отмечают 75-ю годовщину антинемецкого Восстания в Варшавском гетто

19 апреля Польша отмечает 75-ю годовщину антинемецкого Восстания в Варшавском гетто.

Foto: youtube.com/watch?v=CUexz8oH-3U

Центральные мероприятия с участием президента Польши Анджея Дуды и премьера Матеуша Моравецкого, представителей еврейской общины в Польше, польских "Праведных среди народов мира" и жителей польской столицы пройдут в четверг в полдень в Варшаве у памятника Героям Варшавского гетто.

По случаю знаменательной даты почти 2 тыс. волонтеров примет участие в акции под названием «Нарциссы». Шестиконечные желтые звезды и желтые нарциссы, напоминая о годовщине начала восстания в гетто, волонтеры будут раздавать в четверг прохожим. Желтые нарциссы стали символом памяти о тех события благодаря одному из лидеров еврейского восстания Мареку Эдельману, который как последний остававшийся в живых ежегодно в годовщину восстания приносил букет желтых цветов к памятнику Героям гетто. Марек Эдельман скончался в 2009 году в Варшаве в возрасте 87 лет.

Еврейское вооруженное восстание против немецких оккупантов продолжалось с 19 апреля по 16 мая 1943 года. Варшавское гетто было самым крупным из основанных немецкими властями на оккупированных территориях во время Второй мировой войны. В нем находились порядка 450 тыс. человек. В июле 1942 года начались массовые депортации узников Варшавского гетто в лагерь смерти Треблинку. За два месяца были вывезены в лагеря смерти или погибли в гетто около 300 тыс. евреев. Дата окончательной ликвидации Варшавского гетто была назначена на 19 апреля 1943 года.

Памятные мероприятия, посвященные 75-й годовщине Восстания в Варшавском гетто проходят в четверг по всей Польше. В Израиле 19 апреля отмечается День Катастрофы и мужества еврейского народа.

Ревизионисты и патриоты. Как польское кино изображает Холокост


Кадр из фильма «Ида», реж. Павел Павликовский, 2013. На фото: Агата Кулеша и Агата Тшебуховская, фото: Opus Film

Вторая мировая война закончилась больше 70 лет назад, но фильмы о ней до сих пор вызывают множество споров и рождают у зрителей самые разные эмоции.

Польское историческое кино напоминает минное поле, которое почти невозможно перейти, не подвергшись шквалу политических и публицистических нападок. Только за последние несколько лет этого не удалось избежать Агнешке Холланд, Павлу Павликовскому и Владиславу Пасиковскому.

Во время дискуссий о таких фильмах, как «Ида» или «Колоски», польское кино часто обвиняли в антипольской наррации и клевете на весь народ. Обвиняли незаслуженно: ревизионистским стратегиям уже долгие годы следует лишь небольшой процент кинематографистов, в то время как в основном отечественное кино изображает польский героизм.

Случай «Колосков» вообще показателен для польских дискуссий на тему исторического кино. Рисуя мрачный (и преувеличенный) образ польского антисемитизма, Пасиковский разделил публику. Одни обвиняли его в клевете на поляков и в искажении исторических фактов, другие защищали, называя режиссером, который срывает занавес народного молчания и открывает трудную правду польской истории. Никого, казалось, не интересовало, что фильм хромает с художественной точки зрения, а потому порою кажется просто смешным. Однако тема «Колосков» оказалась важнее, чем формальные недостатки: для одних Пасиковский стал отважным разоблачителем мифов, для других — клеветником.

Под обстрелом

В том, что историческое кино может пробуждать широкий спектр политических эмоций, много лет назад убедилась на собственном опыте Агнешка Холланд. Режиссер, которую после недавнего «Следа зверя» обвиняли в антипольскости, 35 лет подверглась нападкам французских критиков за…антисемитизм.

Когда на экраны французских кинотеатров вышел фильм Анджея Вайды «Корчак» по сценарию Холланд, кинокритик Даниэль Эйманн на страницах газеты Le Monde обвинила польских авторов в желании преуменьшить роль поляков в Холокосте и ретушировать польский антисемитизм, а символическую финальную сцену, в которой старый доктор и его подопечные выходят из задержанного поезда, и вовсе назвала отрицанием Холокоста. Нападки, которые сегодня звучат абсурдно, в 1983 году чуть не привели к отмене французской премьеры к

Кадр из фильма «Пассажирка», реж. Анджей Мунк

Польское кино о войне и до этого не раз вызывало гнев политиков. Достаточно вспомнить фильмы Анджея Мунка, который в «Эроике» высмеивал любовь поляков к мифам, за что и был обвинен в осмеянии польских героев. «Те, кто обвиняет меня в том, что в своих фильмах я высмеиваю героизм, сильно ко мне несправедливы», — писал режиссер после премьеры «Эроики», однако его слова не подействовали на критиков, которые после «Косоглазого счастья» снова заговорили о вреде фильмов Мунка.

Скандальным мог бы стать и очередной его фильм — «Пассажирка» по сценарию Зофьи Посмыш, где рассказывалось о полных противоречий отношениях польской узницы и немецкой эсэсовки. Много лет спустя «Пассажирка» дождалась прекрасной оперной постановки (на музыку Мечислава Вайнберга), премьера которой состоялась в 2010 году на фестивале в австрийском Брегенце.

Впрочем, жертв исторической политики в польском кино было гораздо больше: например, Александр Форд, польский еврей, идейный коммунист и кинематографист, не склонный к уступкам, в 1948 году под влиянием цензуры вынужден был сильно искалечить свою «Пограничную улицу». Фильм обвиняли в том, что он слишком сильно клеймит польский антисемитизм, а Мария Домбровская даже назвала его «крайне антипольским». Форду пришлось заново смонтировать картину, но это не спасло ее от критики за антипольские настроения. Тот же Форд, которого обвиняли в антипольскости, разозлил еврейских националистов, отказавшись организовать национальный еврейский кинематограф. Видно, прав был Тадеуш Конвицкий, когда писал, что «трудно быть чужим среди своих».

Оттенки серого

Рассказывая о перипетиях польско-еврейского прошлого, кинематографисты по умолчанию ставят себя под удар. Одни называют их предателями нации, другие — антисемитами, а лучшим и вовсе достается с обеих сторон. В этом убедился Павел Павликовский, чью «Иду» правые атаковали за изображение польского антисемитизма, а левые — за антисемитские клише о жидокоммуне.

Историческое кино будит эмоции даже тогда, когда создатели фильмов стараются избегать оценки своих персонажей. Доказательство — «В темноте» Агнешки Холланд, рассказ о львовском смотрителе канализации, спасавшим евреев во время Второй мировой войны. Холланд рисовала образ польского героя, но старалась изобразить его живым человеком. В исполнении Роберта Венцкевича Леопольд Соха из циника, предоставлявшего людям убежище ради собственной выгоды, постепенно превращается в человека, готового пожертвовать собой ради других, у которого есть слабости, но и достаточно храбрости, чтобы их преодолеть.

В одной из сцен фильма жена главного героя предостерегает его от предательства соседей и говорит, что «люди…всего лишь люди», и пасть низко может даже тот, кто имеет благородные намерения. Холланд сняла фильм именно о таких людях — обычных, непредсказуемых, красивых, хоть и не всегда подходящих для того, чтобы стать памятниками. Возможно, потому фильм и стал таким успешным.

Картина Холланд была не единственным фильмом, черпавшим драматургическую силу из амбивалентности. Это же свойство на 12 лет раньше вдохновило Яна Якуба Кольского в фильме «Подальше от окна». В нем режиссер рассказал историю еврейки, которую укрывали у себя поляки во время Второй мировой. При этом его интересовал не героизм, а отношения между молодой еврейкой, укрывавшим ее мужчиной и его женой, бесплодной женщиной, которая присвоила себе ребенка, ставшего плодом романа мужа. Кольский не выступал ни защитником, ни обвинителем поляков. Он показал себя как режиссер, который в рассказываемой истории ищет элемент тайны и драматургическое напряжение. Таким образом Кольский создал один из интереснейших исторических фильмов за последние двадцать лет.

К числу лучших фильмов на историческую тематику стоит причислить и «Летнее солнцестояние» Михала Рогальского, недооцененную драму о молодых людях, чье взросление приходится на годы Второй мировой войны. Рогальский рассказывал здесь о мальчике, укрывавшем сбежавшую от нацистов еврейку. В его ленте не было места простому героизму и черно-белому миру. В «Летнем солнцестоянии» желание выжить бывает сильнее, чем искренние душевные порывы, а затравленная жертва может в любой момент превратиться в палача. Рогальский избегает морализаторства, а вместо того, чтобы оценивать действия своих героев, старается как можно лучше понять их.

Упомянутые выше фильмы объединяет амбивалентность – свидетельство художественной зрелости и уважения к зрителю, а также к самому ремеслу. Создатели «В темноте», «Подальше от окна» и «Летнего солнцестояния» знают, что их задача — не воздвигать памятники, а рассказывать интересные история. Вместо того чтобы ставить самих себя на место разоблачителей или защитников каких бы то ни было взглядов, Холланд, Кольский и Рогальский просто рассказывают, и делают это с присущим им мастерством.

Бронзовые памятники

Проблема польского исторического кино — не отсутствие героических историй, а качество уже снятых. Взять хотя бы «Пилецкого» — документально-художественный фильм Мирослава Кшиковского о ротмистре Витольде Пилецком, деятеле польского подполья, организаторе движения сопротивления в Аушвице, в ПНР приговоренного к смертной казни по обвинению в шпионаже. Вместо полнокровной драмы об одном из интереснейших героев Второй мировой войны зрители получили фильм-памятник Пилецкому, полный кинематографических неточностей. Несмотря на это, в 2015 году фильм одержал довольно внушительный коммерческий успех (160 тысяч зрителей), поскольку оправдал ожидания той части зрителей, для которых однозначный посыл картины оказался важнее, чем ее художественная форма.

Создатели исторических фильмов легко становятся заложниками собственной точки зрения. «Ревизионисты» чувствуют себя обязанными снимать все в черных тонах, часто выходя за границы карикатурности, а «патриоты» чрезмерно усердствуют с пафосом. В руках художников-идеологов кино ста

Это касается не только «Пилецкого» или «Колосков», но и многих других фильмов последних лет. Например, «Справедливого», режиссерского дебюта Михала Щербица, у которого история о мужчине, спасающем еврейскую девочку, утопает в театральной экранизации и старомодной форме. Или «В укрытии» Яна Кидавы-Блоньского, который в рассказе о гомоэротическом романе еврейки и польки вместо драматургической точности сделал ставку на дешевую провокацию.

Правда освобождает?


Пока игровое кино утопает в идеологических спорах, обязанность объективно рассказывать о польской истории берет на себя кино документальное. Здесь, где важнее всего верность фактам, польская история снова бывает серьезной, геройство — небанальным, а жертвенность дается непростой ценой.

Много лет польские документалисты скрупулезно рисуют портреты забытых героев нашей истории, а также говорят о самых темных местах прошлого века. С одной стороны мы имеем портреты героев: Ирены Сендлер, Яна Карского, семьи Ульмов или Симки Ратайзера-Ротема, с другой — рассказы о поляках, убивавших своих соседей-евреев в Едвабне или послевоенном Кельце.

Документальному кино правда интереснее идеологии. Стоит вспомнить хотя бы «Выброшенных» («Wyrzutki») Славомира Грюнберга — картину о еврейских детях, которых родители «выбрасывали» из поездов, увозивших их в гитлеровские концлагеря. В ленте нашлось место и портретам польских героев, и историям тех, кто — из лицемерия или из страха за жизнь — сотрудничал с гитлеровцами. Чего в фильме Грюнберга не было, так это однозначных оценок, звучащих с безопасной дистанции в несколько десятилетий.

В другом фильме Грюнберга, документальном портрете Яна Карского «Ян Карский. Праведник мира», оба героя сталкиваются со страхом, а упорство — с бессилием. Польский эмиссар, рассказавший миру о Холокосте, у Грюнберга предстает живым человеком, полным сомнений и чувства вины, уверенным в том, что сделал слишком мало, хотя весь мир и считает его героем

Хенрик Шёнкер в фильме «Прикосновение ангела», реж. Марек Томаш Павловский, фото: промо-материалы

В другом фильме Грюнберга, документальном портрете Яна Карского «Ян Карский. Праведник мира», оба героя сталкиваются со страхом, а упорство — с бессилием. Польский эмиссар, рассказавший миру о Холокосте, у Грюнберга предстает живым человеком, полным сомнений и чувства вины, уверенным в том, что сделал слишком мало, хотя весь мир и считает его героем.

За последние несколько лет в польском документальном кино появилось как минимум несколько портретов польских героев. В «Прикосновении ангела» Марек Томаш Павловский рассказывает о Леоне Шёнкере, который в начале войны основал в Освенциме Бюро эмиграции евреев в Палестину, чтобы спасти тысячи евреев от Холокоста. Мацей Павлицкий и Аркадиуш Голембевский в «Истории Ковальских» и Рафал Вечиньский в «Мире Иосифа» отдавали дань памяти семьям, убитым за помощь евреям.

Сильный образ военной трагедии изобразил Дариуш Яблонский в картине «Фотолюбитель» — снятом 20 лет назад фильме об обязательных работах в Лодзинском гетто. И это не единственный подобный фильм: были еще «Портретист» Эугениуша Добровольского — история фотографа из Аушвица Вильгельма Брассе, «Хроника восстания Варшавского гетто глазами Марека Эдельмана» Иоланты Дылевской, «Ротем» Агнешки Арнольд…

Очистить раны


Кадр из фильма «Место рождения», реж. Павел Лозиньский, 1992, фото: материалы прессы

Творческий путь Агнешки Арнольд прекрасно иллюстрирует силу и разнообразие польского исторического документального кино. В 2000 году, за несколько лет до кинопортрета Симхи «Ротема» Ратайзера, на экраны вышел ее фильм «Где мой старший сын Каин?» В этой ленте, снятой еще до публикации книг Яна Томаша Гросса, Арнольд говорила об убийстве в Едвабне и участии поляков в смерти их еврейских соседей. Она задавала сложные вопросы и заставляла зрителей посмотреть в лицо болезненной правде о нашей истории.

Однако ее фильмы не вызвали крупной дискуссии, а сама режиссер годы спустя говорила в разговоре с Якубом Янишевским для журнала «Wysokie Obcasy»:

… польским элитам необходим толчок изнутри. Чтобы критика оказалась замечена, она должна быть родом не отсюда, не из Польши. До этого мы еще не доросли.


Ее слова мог бы повторить и Павел Лозиньский, который в 1992 году снял один из самых пронзительных фильмов об участии поляков в Холокосте. Его «Место рождения» — это история возвращения Генрика Гринберга в деревню, где во время войны был убит его отец, и одновременно документальный детектив с печальным концом. История убийства, совершенного ради выгоды, вызвала у части публики недовольство. Защитную реакцию картина вызвала и в самой среде кинематографистов, которая обвинила Лозиньского в фальсификации истории.

На фоне идеологически ангажированных режиссеров игрового кино польские документалисты кажутся куда более храбрыми. Они не принадлежат ни к «ревизионистам», ни к «патриотам» и не желают быть заложниками собственных взглядов. Они стремятся найти правду, которая может вылиться как в портрет героев Ульмов или Яна Карского, а иногда — как в «Амнезии» Ежи Сьлядковского — в рассказ о погроме в Кельце.

Польское документальное кино доказывает, что зрелость искусства измеряется степенью полифонии — умением совмещать истории о героизме с рассказами, свергающими памятники. Будем надеяться, что и польское игровое кино усвоит этот урок, и тогда вместе с блокбастерами, которых наше кино ждет уже много лет, в нем найдется место и для фильмов, ставящих сложные вопросы. Было бы хорошо, если бы в борьбе между ревизионистской и патриотической традициями всегда побеждало кино, а политически-идеологический фон был бы контекстом, а не алиби для художественных недостатков и интеллектуальных упрощений.

Bartosz Staszczyszyn
2018/04/19

http://culture.pl/ru/article/revizionisty-i-patrioty-kak-polskoe-kino-izobrazhaet-holokost

Ян Карский был тайным посланником властей Польского подземного государства во время Второй мировой войны

28 июля 1943 г. Ян Карский был принят президентом США Франклином Делано Рузвельтом. Посланник передал ему призыв еврейских организаций к спасению евреев и предложил объявить Германии ультиматум великих держав. Таким образом, посредством своего курьера Польское подземное государство добивалось вмешательства, которое прервало бы Холокост и спасло бы миллионы жизней.


https://www.facebook.com/kulturapolshi/