Польская мозаика

Призрак кружит в аэроплане

В Польской Республике литература ужасов не сдавала позиции. Одним из самых известных литераторов, которые творили в этом жанре, был Стефан Грабиньский: его даже называли польским Лавкрафтом или польским По. При жизни его недооценивали, зато сейчас этого писателя заново открывают польские и заграничные любители ужасов. Его большим увлечением были железные дороги — этой теме он посвятил цикл рассказов «Демон движения». Здесь есть призрачные железнодорожные станции, разгуливающие по вагонам таинственные силы, убийства в пустых купе и многое другое. Этим, однако, его интересы не ограничивались. Издание «Ilustrowany Kurier Codzienny» охарактеризовало творчество Грабиньского следующим образом:

Один из немногих польский писателей, кого интересует невидимый мир, полный тайн, глубин, страха и чудес, осуществляемых едва заметными, но властными силами, которые дремлют в человеческой душе. […] В его беллетристике появляются такие метафизические явления, […] как психометрия, телепатия, ксеноглоссия, пророческие сны, предчувствия, видения, таинственные тени и встречи. […]

Ghost stories в современном антураже выдумывал также Януш Мейсснер, писатель и ас довоенного воздухоплавания. Автор умело играл с романтическим ореолом, окружавшим раннюю авиацию, и в своих рассказах пользовался фольклором братьев-летчиков. Он писал о проклятых машинах, которые вырываются из-под контроля, или об ангаре-кладбище разбитых самолетов, где живут духи пилотов.

Массовым производством литературы ужасов занимались разнообразные графоманы, писавшие для дешевых издательств. С такой формой играл и Витольд Гомбрович, который в 1939 году под псевдонимом З. Невейский пописывал подобные истории для низкопробного «Красного курьера». Вероятно, писателя привлекали высокие гонорары (в своем авторстве он признался лишь перед смертью в 1969 году). В романе «Одержимые» он использовал всевозможные клише готического романа и графоманской литературы: проклятый замок, деградирующая аристократия, любовная история и детективный сюжет. Эффект превзошел все ожидания.

Спиритическое двадцатилетие

В межвоенное двадцатилетие интерес к контакту с потусторонними цивилизациями не угасал. На спиритических сеансах обязательно присутствовал знаток загробных миров Виткаций, которого, как он сам утверждал, навещал дух его совершившей самоубийство невесты Ядвиги Янчевской. Спиритическими сеансами увлекались и две сестры — Магдалена Самозванец и Мария Павликовская-Ясножевская. Последняя в 1930 году издала сборник «Профиль Белой дамы», где главная героиня ходит в платье из эктоплазмы, а названия произведений — «Материализация» или «Неудачный сеанс» — говорят сами за себя.

Мария Павликовская-Ясножевская. Фото: Национальный цифровой архив / audiovis.nac.gov.pl


Великий скептик и насмешник Антоний Слонимский в одной из своих «Еженедельных хроник» писал:
Варшава — один из самых мистических городов Европы. Не все знают, что столица наша, которая имеет так мало реальных ценностей, экспортирует по всему миру астрологов, спиритических медиумов и чудотворцев. Увы, экспорт, как видно, слишком мал, потому что этой ереси остается достаточно и у нас.

Тадеуш Бой-Желеньский был по отношению к загробному миру более объективным. Его коллегой по редакции был Теофил Моджеевский, он же Франек Клюский — театральный критик, поэт и всемирно известный медиум. Он также прославился тем, что ни разу не был пойман на жульничестве и никогда не брал денег за сеансы: он устраивал их исключительно в научных интересах. Критик обширно описал один из подобных сеансов в статье «Час в стране чудес». Собравшимся явились два духа, а Бой ухватил одного из них за «астральную руку».

Я никогда не занимался медиумизмом. Не то что я в него не верю; это было бы почти то же самое, что не верить в радиотелеграфию. […] Однако меня это не интересовало; у меня был свой способ общаться с духами, и этого мне хватало. […] В салон возвращается мой приятель, наделенный этим поразительным даром. На него страшно смотреть: глаза словно у сумасшедшего, лицо отекло. Те, кто видел его в таком состоянии, ни за что бы не подумал, что этот человек пригласил нас сюда для того, чтобы нашей ценой устроить какую-то мистификацию! […] Я не пытаюсь здесь каким-либо образом объяснить эти симптомы, это могло бы завести слишком далеко. Сам Клюский говорит: «Я не знаю, что это!», но добавляет, что склоняется к спиритической концепции.

В 1939 году началась карьера стихотворного «Пророчества из Тенгобоже», которое сообщало о приближении великой войны и при этом уверяло, что Польша выйдет из нее более сильным государством. Произведение якобы было продиктовано духом Мицкевича в 1893 году, а записала его, судя по всему, Мария Шпырикувна в 1939 году. Когда началась война, поляки стали распространять текст огромными тиражами. Популярность сочинения не угасла и в ПНР, ведь пророчества можно интерпретировать самыми разными способами.

Циприан Камиль Норвид, «Золиус», 1841. Фото: Национальная библиотека /Polona.pl

В материалистической народной Польше духам пришлось несладко, а литература ужасов долго ассоциировалась с низкопробным творчеством графоманов. Как говорил в 60-е годы Еремий Пшибора: «Проделать бы небольшую дыру в материализме!»…

Автор: Патрик Закшевский, октябрь 2017

Источники:
Ewa Piasecka – "Dolina mroku. Groza i niesamowitość w prozie polskiej lat 1890 – 1918"
Paulina Sołowianiuk – Jasnowidz w salonie, czyli spirytyzm i paranormalność w międzywojennej Polsce, Варшава, 2014
Stanisław Wasylewski – Pod urokiem zaświatów, Краков, 1958

http://culture.pl/ru/article/iz-arhivov-polskoy-literatury-uzhasov

http://culture.pl/ru/article/polskie-vampiry-krovavaya-pravda-ili-zloveshchiy-mif

Польские вампиры: кровавая правда или зловещий миф?

Вампиры и упыри, типичные персонажи славянского фольклора, проникли не только в современную поп-культуру, но и в иконографию польского романтизма.

На обложке книги польского литературоведа Марии Янион «Перед лицом зла» изображен Тадеуш Рейтан, депутат польского Сейма, сопротивлявшийся разделам Польши. Но был ли Рейтан вампиром?

При одном упоминании о польских вампирах кровь стынет в жилах, а в сердце вселяется ужас. Так было всегда: и во времена древних славян, и в романтических произведениях Мицкевича, да и сегодня, когда археологические находки подогревают интерес к восставшим мертвецам.

В современной поп-культуре укоренилось представление о Трансильвании как центре вампирского мифа, однако сегодня большинство ученых сходятся во мнении, что само понятие вампира пришло в западную культуру из славянского фольклора, скорее всего, фольклора сербов и хорватов.

И действительно, народные представления о вампирах, упырях и вурдалаках уходят корнями в глубокую древность. Когда-то они были распространены по всей славянской Европе, а также в соседних регионах, населенных венграми, румынами и греками.
Славянские вампиры довольно сильно отличаются от западных собратьев из книг Полидори и Стокера, а также многочисленных фильмов о кровососущей нечисти


Трейлер фильма "Бал вампиров" Романа Полански

Польская история картошки

Уборка картофеля, 1995. Фото: Кшиштоф Войчик/Forum

В незаконченной и не изданной при жизни поэме «Картофель» Адам Мицкевич описывает прелести жизни на лоне природы, когда идиллию прерывает выскочившая из печи… картофелина, требующая к себе внимания. В 1819 году, когда появилось это произведение, картофель был уже повсеместно распространен на польских землях.

Поэт воспевает овощи и хвалит,
и тут картофель отзывается из печи,
велит взять лютню и нежную песню запеть,
поэт берет лютню и поет:
(...)

Имена картошки

История картофеля в Польше насчитывает более 300 лет, но свое современное название — «ziemniak» («земняк») — это растение обрело не сразу. Пожалуй, ни один другой продукт не может похвастаться таким количеством названий — книжных, диалектных, региональных: «пырки» (pyrki), «пыры» (pyry), «грули» (grule), даже «репа» (rzepa). Слово «земняк» окончательно закрепилось только в XX веке. Во многих книгах XIX века фигурирует слово «картофель» (kartofel).

Памятник картофелю, Бесекеж. Фото: Wikipedia

Лексическое пристрастие к «картофелю» и некую неприязнь к «земнякам» высказывает и известный польский лингвист Ян Мёдек. В пользу «картофеля» говорит литературная традиция — и в уже упомянутой поэме Мицкевича, и в «Кукле» Болеслава Пруса, и в таком стихотворении Юлиана Тувима под названием «Картофель»:
Чувствуешь? Пахнут костром пахнут эти языческие годы
Когда искрами трещали ветки можжевельника
И дым волнистыми клубами летел за ветром
И морщились от жара сырые картофелины.

(…) И никогда картофель, поданный к столу
Не притягивал так, как этот, с подпалинами и углем,
Жадно вытянутый палочкой-хомутом
Из седой, горячей муки лесного пепла.

Перекидывать его из руки в руку! Дуть, потому что горячо!
Обжигает очищенной печеной кожурой!
Обернуть в бумажку, ткнуть в соль! Втянуть ртом,
Чтобы он растаял на прыгающем языке!

Как объясняет профессор Мёдек, «слово “картофель”, хотя и имеет немецкое происхождение (Kartoffel, ранее Tartuffel), изначально происходит от итальянского слова “tartufo”, которое означает “трюфель”».

В этом нет ничего удивительного, ведь давние сорта картофеля были очень похожи на трюфели, ну и, конечно же, росли под землей. Постепенно значение слова изменилось: вместо съедобного гриба оно начало означать растение со съедобными клубнями. У истоков слова «земняк» стоит французское словосочетание «pomme de terre», что означает «земляное яблоко — выражение, которое фиксируется в польских словарях начала прошлого века», — объясняет Мёдек. В 1760 году издатель эпохи Просвещения Мицлер де Колоф в «Журнале всех наук, для счастливой жизни необходимых» использовал слово «tartofl».

Король и его садовник

Хотя распространение картофеля связано с личностью короля Яна III Собеского (во время Венской битвы он должен был прислать королеве Марысеньке мешок картошки), мало кто вспоминает о виляновском садовнике Павле Венчареке. Это он сажал возле королевского дворца экзотическое клубневое растение, а его зять Ян Луба популяризировал в Варшаве обычай сажать картошку во времена короля Августа Сильного. История гласит, что ему было поручено возить из Саксонии картофель на рассаду. Король ежедневно просил подавать к любому блюду миску жареной картошки. Эксперименты проводили и в огородах магнатских владений — хотя сначала без особого успеха; тогда еще не были известны разновидности картошки, устойчивые к холодному климату, а у садовников не было опыта в хранении и разведении картофеля.

Ян III Собеский с Орденом святого духа, картина Даниэля Шульца. Фото: Wikipedia

Ксендз Енджей Китович в «Описании обычаев во времена Августа III» писал:
Поляки брезговали картофелем. Они считали его вредным для здоровья, а некоторые священники убеждали в этом простой народ — не потому что сами в это верили, а для того, чтобы люди, привыкнув по немецкому обычаю к картофелю, не делали бы, как немцы, из него муки и не продавали бы ее как пшеничную, не совершали бы святотатство, заменяя пшеничную муку для жертвенного вещества на картофельную, пусть даже смешанную с пшеничной. В конце правления Августа III картофель уже был известен везде в Польше, в Литве и на Руси.

Справочники и календари XVIII века содержат информацию о гастрономическом применении заокеанского картофеля и не только. Натуралист ксендз Ян Кшиштоф Клюк в 1788 году писал, что картофель можно сушить на солнце, а в измельченном виде его можно хранить и использовать для приготовления «гущи» (густого соуса) на бульоне или воде с маслом. В его понимании картофель был полезным и вкусным блюдом, в особенности для людей с желудочными проблемами. Еще один способ — горячее блюдо из сваренного и нарезанного ломтиками картофеля с селедкой, которое подавалось с бульоном или рыбной похлебкой.

Из книги «Практическая информация по хозяйству» (1775) мы узнаем, что картофель может служить основой для самых разнообразных блюд. Отваренный вместе с кожурой картофель, который ели с солью и маслом, у простого народа считался вкусным и сытным блюдом. Картошка, печенная в горячей золе, по вкусу напоминает каштаны. Многие готовили картошку с мясом, а также жарили в масле — предварительно очистив, нарезав и обварив в воде.
В книге «Хозяйственный опыт» (1792) о «различных способах использования картофеля в Америке» говорится об… американском хлебе из вареной картошки. Европейцы, которые были в Америке и пробовали этот хлеб, утверждали, что он вкуснее и питательнее пшеничного. А кроме того, и полезнее. Сейчас, спустя несколько веков, хлеб с добавлением картофеля ассоциируется с сельской, бабушкиной кухней.

Из далекой Америки пришел в Польшу и рецепт «прадедушки» современных чипсов. В XVIII веке их делали для того, чтобы обеспечить себе пропитание во время долгого путешествия. Картофель следовало отварить, очистить, нарезать на мелкие кусочки и высушить в печи, где до этого пекся хлеб: «где он усохнет так, что станет прозрачный и твердый». Высушенный таким образом картофель мог храниться месяцами и не портиться.

Фермер высыпает картофель. Фото: Лукаш Гловала/Forum

Оказывается, возможности производства заготовок из картофеля поистине неисчерпаемы. В книге «Старопольские кулинарные рецепты. Различные рецептуры XVI-XVIII веков», изданной в серии «Monumenta Poloniae Culinaria» («Старопольские кулинарные памятники») под редакцией профессора Ярослава Думановского, в одном из календарей приводится рецепт каши, или «риса», сделанного из высушенного картофеля, смешанного с яичными белками:
В конце слить воду, вынуть гущу и высушить до состояния муки, которая чем старее, тем будет лучше. Такая мука, разведенная яичными белками, протирается через дуршлаг или через сито либо через редкое полотно. Выпадающие оттуда комочки обвалять в той же муке, высушить и хранить до употребления. Такая каша будет мало отличаться от риса.

Если можно изготавливать из картофеля рис, то почему не макароны? Согласно рецептуре 1791 года, «тонкие макароны» можно сделать следующим способом: «со сваренного картофеля снять кожуру, хорошо очистить, растолочь в муку и положить в машину, которую используют для приготовления макарон». Такая машина имела вид латунного цилиндра с дырками на конце: «из массы, вылезающей через мелкие дырки в цилиндре, делают макароны, которые после сушки можно хранить несколько лет».

Целых 200 лет насчитывает рецепт «кофе» из картофеля, который появился в «Кратких сведениях о кофе, его свойствах и влиянии на человеческое здоровье» (прочитать этот рецепт мы можем в уже упомянутой книге старинных рецептов). Картофельный кофе, приготовленный по этому рецепту, якобы был очень полезным, не таким возбуждающим, как «настоящий», и соответствовал польскому климату. Как его приготовить? Нужно взять картофель, сварить, очистить, нарезать тонкими ломтиками. Разложить на доске или противне, высушить в печи. А затем обжарить, как и обычный кофе, и смолоть в мельнице. Чтобы приготовленный напиток приобрел нужную текстуру, на восемь чашек порошка необходимо добавить… белок куриного яйца.

Хлеб для бедных

Важное значение для сельского хозяйства картофель приобрел только в XIX веке. Все больше кулинарных книг содержит многочисленные — и порой удивительные — рецепты блюд с картошкой в главной роли. Автор первых систематических кулинарных книг эпохи романтизма Ян Шиттлер, кроме очевидных для нас сегодня рецептов клецок или картофельных пирожков, приводит любопытный рецепт маринованного картофеля под названием «весенний картофель»: «Мелкий молодой весенний картофель нужно немного замариновать в уксусе и использовать осенью для разнообразных салатов и маринованных блюд». Для этого блюда нужно было брать именно маленькие картофелины. Сразу после варки их нужно остудить в ледяной воде, а потом, когда они полностью остынут, «очистить каждую отдельно, а затем положить в банку и залить белым уксусом с добавлением приправ».

Вместе с немецкими и американскими обычаями на польскую почву переносились и способы использования картофеля для изготовления крахмала и алкогольных напитков. В первой половине века появилось все больше и больше руководств по изготовлению водки из картофеля, например, «Практическое винокурение» (1841). Из картофеля делали не только водку. Некоторые считали, что он идеально подходит для производства… вина.

Брошюра «О картофельном сиропе и о вине из картофельного сиропа» (Львов, 1861) приводит рецепт такого напитка, предназначенного для домашнего использования в «не очень зажиточных семьях»: «сироп из картофельного крахмала (…), изготавливаемый в Лаховицах на заводе Изидора Петруского, гражданина, известного своей честностью, послужил поводом попробовать делать из него вино с помощью фруктового фермента». Такое вино, содержащее сироп с небольшим количеством крахмала, могло храниться до 20 лет: «После хранения вина в нескольких бутылках в течение 20 лет я убедился в его качественности, потому что даже в наполовину наполненных бутылках оно не скисло».

Музей люблинской деревни, показ традиционной уборки картофеля, 2009. Фото: Якуб Ожеховский/Forum

Картофель входит в состав знаменитого румфордского супа, современную версию которого можно встретить в школьных столовых, а на протяжении нескольких десятилетий им кормили бедняков. Питательный суп филантропы подавали и в Мюнхене, и в Варшаве, и в Кракове. Этот суп придумал Бенджамин Томпсон Румфорд, американец, живший на рубеже XVIII и XIX веков, который во время войны за независимость уехал в Европу. В результате его экспериментов получилось блюдо, которое по тогдашним представлениям было идеальным сочетанием питательности и экономичности. Для изготовления супа требовалось: 1 часть ячменной крупы, 1 часть гороха, 4 части картофеля и кусочки хлеба. Именем этого супа была названа даже одна из картин краковского художника Ипполита Липиньского, которая показывает благотворительную акцию у Мариацкого костела в Кракове. «Румфордский, или экономичный, суп» на польских землях появился в начале XIX века. Благотворительные общества стали готовить его на своих кухнях для бедных и бездомных. Например, в Варшаве появилось Общество румфордского супа. За много лет своей деятельности оно выдало беднякам десятки тысяч порций супа.

Во второй половине XIX века Генрик Долковский вывел сорта, которые могли конкурировать с преобладавшим тогда на польском рынке немецким картофелем. Польскую картошку продавали в Венгрии, Германии и Болгарии, а в конце XIX века она даже получал награды на сельскохозяйственных выставках. Селекция продолжилась в межвоенное десятилетие, благодаря чему в польском сельском хозяйстве появилось еще более 100 сортов картофеля, а у польских поваров и поварих — множество новых рецептов. Рецепты печатались не только в кулинарных книгах известных авторов, но также в газетах для рабочих, женских журналах и руководствах. Появились даже сборники рецептов, посвященные исключительно картофелю.

Вторая мировая война в значительной мере уничтожила результаты сельскохозяйственных работ, в особенности на территориях, которые вошли в состав Третьего рейха. Поэтому сразу после войны ученые принялись за восстановление — не только страны из руин, но также результатов разведения картофеля.

Мероприятие увенчалось успехом: картофель стал одним из повседневных продуктов питания в ПНР. В 1940-1950-е годы из-за нехватки многих продуктов картофель стал основой повседневного рациона, появилось множество рецептов блюд, которые должны были имитировать популярные мясные блюда (картофельные тефтельки, котлеты, фрикадельки).

В 50-е годы руководители молочных баров, отвечая на страницах журнала «Жизнь Варшавы» на язвительную критику своего скромного меню, писали, что «бары, имеющие соответствующие условия, буду готовить и продавать картофель, конечно, с добавлением простокваши». В 80-е годы была переведена с белорусского и издана книга «500 блюд из картофеля» (Болотникова и Вапельник). Во вступлении обсуждалось значение картофеля в кухне народов СССР и других «демократических стран».

Молочный бар. Фото: Николас Гросспьер/Mamastudio, фото предоставлено автором

Спустя почти 30 лет после краха коммунизма картофель все еще занимает важное место в польской кухне. Различные его сорта ценятся шеф-поварами. В Польше существует более 120 сортов картофеля, но мы все еще слишком мало о нем знаем. Использование правильной разновидности картофеля для определенного блюда обеспечит оптимальный вкус.
Тип А (салатный) после варки имеет более плотную мякоть (сорта: «Венеция», «Беллинда», «Колетт», «Белана», «Аннушка», «Глориетта»).
Тип В (общего назначения) после варки легко размять, лучше всего он подходит к блюдам из мяса и соусам («Винета», «Беллароса», «Ред Соня», «Джелли, Катания», «Марабель», «Эльфе»).
Тип С (мучнистый) идеально подходит для картофельных оладий или картошки-фри. После варки он легко рассыпается (сорта: «Августа», «Омега», «Агрия», «Юрата»).

Автор: Магдалена Каспшик-Шеврио, октябрь 2017



http://culture.pl/ru/article/polskaya-istoriya-kartoshki

http://culture.pl/ru/article/100-polskih-blyud-iz-kartoshki-recepty-voennoy-kuhni-dlya-...

100 польских блюд из картошки: рецепты военной кухни для современной хозяйки

«Ziemniak, pyra, kartofel» — все это один и тот же продукт, самый характерный для польской кухни: картошка. Этот питательный овощ был на наших столах даже в голодные военные времена. Книга Болеславы Кавецкой-Стармах «Сто блюд из картофеля» (1940) доказывает фундаментальную роль картошки в польской кухне.
Конечно, есть и другие продукты, которые могли бы показаться иностранной аудитории более изысканными и необычными — гречка, квашеная капуста или собственноручно собранные в лесу грибы, но именно картошка служит основой для бесконечного количества традиционных и региональных блюд.

Станислав Лем: как Холокост повлиял на творчество знаменитого фантаста


Правда ли, что за футуристическими сценами в книгах Станислава Лема кроется травматический опыт автора, пережившего Холокост? И почему более полувека этот факт ускользал от внимания читателей и литературоведов?

Писатель-фантаст Станислав Лем считается одним из самых известных польских авторов ХХ века. Его книги (в частности, «Кибериада» и «Звездные дневники Ийона Тихого») переведены на множество языков и проданы миллионными тиражами, а часть произведений (например, «Солярис») легла в основу фильмов. Многие из смелых футуристических прогнозов Лема сбылись, а в последние годы, увы, стала очевидной провидческая глубина его размышлений о темной стороне технического прогресса. В 2016 году вышла книга об авторе «Соляриса», которая высветила неожиданные аспекты его жизни и творчества, поставив тем самым под вопрос привычное восприятие произведений Лема.

В книге «Zagłada i Gwiazdy» («Холокост и Звезды») исследовательница творчества Лема Агнешка Гаевская доказывает, что за яркими, смелыми и зачастую гротескными образами будущего скрывается полное травм прошлое самого писателя, чудом избежавшего гибели во время львовского погрома и потерявшего всех родственников в Холокосте. Всю свою жизнь писатель отказывался говорить о пережитом в годы войны и о своем еврейском прошлом. Выясняется, что вместо этого он зашифровал воспоминания в текстах своих произведений. Как пишет Гаевская, они появляются неожиданно «в нарративных лакунах, с виду случайных анекдотах, внезапных сюжетных поворотах и гротескных образах», и это объясняет, почему они так долго оставались невидимыми для читателей и ученых.

Лем-берг

Львов, польский Lwów, в межвоенный период, фото: пресс-материалы

Станислав Лем родился во Львове (польское название Lwów, немецкое — Lemberg) в 1921 году, всего через три года после того как бывшая столица Галиции, восточной провинции Австро-Венгерской империи, вошла в состав возрожденной Польши. Его отец Самуил Лем, уважаемый врач, и мать Сабина (урожденная Воллер) были ассимилированными польскими евреями.
В автобиографии «Высокий замок» Лем пишет, что у него было счастливое, почти что идиллическое детство в окружении любящих родителей и множества кузин, тетушек и дядюшек, однако те — и это показательно — на страницах его книг всегда появляются анонимно.

Рассказывая о своем детстве, Лем постоянно утверждал, что узнал о своем еврейском происхождении лишь после принятия Нюрнбергских расовых законов (1935 год). Гаевская уверена, что это не так: родители Лема поженились в синагоге и принимали активное участие в жизни еврейской общины Львова, в частности, жертвовали деньги на религиозные цели, а их сын посещал уроки иудаизма (и получал самые лучшие оценки). Все это можно считать доказательством того, что Лемы не порывали окончательно со своими еврейскими корнями.

Когда в 1941 году нацисты заняли Львов, Станиславу Лему было двадцать лет. Гаевская сумела первой реконструировать его биографию тех мрачных лет, заполнить несколько лакун и обнаружить факты, до сих пор окутанные тайной. В частности, тот факт, что Лем выжил в так называемом «тюремном погроме» («Львовский погром») 30 июня 1941 года, когда ему пришлось выносить трупы расстрелянных заключенных из тюрьмы «Бригидки», а затем чудом уцелел во время массовых расстрелов на улицах Львова. Его спас неожиданный приезд съемочной группы из Германии, из-за чего казнь отменили (эту сцену он позже зашифровал в своем научно-фантастическом романе «Глас Господа»). Вероятнее всего, следующие несколько месяцев Лем провел в львовском гетто, откуда сбежал по поддельным польским документам, позволившим ему устроиться на работу в немецкую компанию Rohstofferfassaung. Его родители все годы немецкой оккупации прятались в разных местах во Львове.

Когда война закончилась и стало ясно, что Львов окажется за пределами Польши, семья перебралась в Краков. К тому времени почти все многочисленные родственники Лема — все анонимные тетушки и дядюшки из «Высокого замка» — погибли в Холокосте, были убиты во Львове или концлагере Белжец. Последнего родственника Лема убили уже после войны во время погрома в городе Кельце.

Всю жизнь Лем отказывался говорить о пережитом в годы войны, а если и говорил, то, будучи мастером двусмысленности, тщательно маскировал реальные факты. Тем не менее Гаевская уверена, что ужасные события тех лет отразились как в научной фантастике Лема, так и в реалистической прозе, которую он писал в самом начале своей карьеры.

Зашифрованный Львов

Книга Агнешки Гаевской «Холокост и звезды» (обложка)

Военная реальность появляется уже в первом романе Станислава Лема. «Больница Преображения» — это реалистический роман, действие которого происходит во время войны в психиатрической клинике, где доктора готовятся к неминуемому приходу нацистов. Главный герой, доктор Стефан Тшинецкий, — поляк того же возраста, что и сам Лем на момент написания романа. В тексте не раз повторяется, что стоит Тшинецкому перестать бриться, как он становится похож на еврея.

Гаевская заметила еще одну (архитектурную) деталь, которая на первый взгляд кажется несущественной — «башню не то в турецком, не то в мавританском стиле», возвышающуюся над дальним корпусом больницы, назначение которой так и остается неясной. Гаевская опознала в ней львовский госпиталь св. Лазаря. Построенная в неомавританском стиле в конце XIX века и расположенная неподалеку от дома Лема башня была узнаваемым элементом городского пейзажа.

Исследовательница полагает, что таким зашифрованным образом в романе Лема отражена не только военная трагедия пациентов психиатрической клиники, но и судьба еврейского населения Львова. Кроме того, как замечает Гаевская, это еще и часть сложнейшей игры с коммунистической цензурой в послевоенной Польше.

Следовательно, историю ликвидации психиатрической лечебницы можно считать не просто иносказанием или философской притчей, но и рассказом о доле еврейских жителей Львова, захваченного Советским Союзом, людей, о которых нельзя писать и о страданиях которых никто не желает слушать.

Тема войны и Холокоста звучит и в двух других романах Лема, которые вместе с «Больницей Преображения» вошли в трилогию под названием «Неутраченное время». В один из них Лем включил псевдодокументальную главу под названием «Операция “Рейнгард”», в которой подробно описывается концлагерь Белжец, где скорее всего погибли многие родственники писателя. Гаевская приходит к выводу, что трилогию можно рассматривать как зашифрованный рассказ о жизни на так называемой арийской стороне: попытки спрятаться от нацистов и сбежать из гетто.

Тем более удивительно, что в автобиографии «Высокий замок», рассказывающей о детских годах, проведенных во Львове, Лем по непонятной причине умалчивает о любых еврейских аспектах своего детства, да и о присутствии евреев в городе в целом. Причины подобной внутренней цензуры очевидно были сложными, возможно, свою роль сыграла и реальная цензура в коммунистической Польше (так, название Львов вообще-то не упоминается на страницах книги), но Гаевская считает, что Лем сознательно выбрал такую стратегию — не обсуждать свое еврейское прошлое.

Астронавты с синдромом выжившего

Йоко Тани, Гюнтер Зимон и Олдржих Лукеш в фильме Курта Метцига «Безмолвная звезда», фото: Киностудия OKO / Национальная фильмотека /www.fototeka.fn.org.pl

Похожим образом Гаевская обнаружила следы львовских военных воспоминаний в более известных произведениях Лема. Выявить эти следы было не так-то легко, поскольку, по словам исследовательницы, они скрыты «в виде аллюзий, ассоциаций и сравнений, вдобавок замаскированных обстоятельствами космических путешествий и альтернативным временем». В таком виде читателю их не заметить… Можно сказать, что Лем контрабандой пронес Холокост и свои воспоминания о нем в космос, чтобы мы смогли найти их много лет спустя. Отныне это показания выжившего.

Гаевская исследует следы военного опыта Лема, прибегнув к категориям свидетеля и выжившего, разработанным в научных работах, посвященных Холокосту. Военные мотивы у Лема не сводятся к сценам военного насилия, они охватывают и такие аспекты, как принудительные перемещения, эхо которых Гаевская находит в прозе и персонажах Лема. В частности, в образах главных героев, которые порой напоминают беженцев, странствующих через далекие галактики. «Возникает чувство, будто им некуда возвращаться», — пишет Гаевская.

Герой одного из ранних научно-фантастических романов Лема «Возвращение со звезд» по имени Эл Брегг возвращается на Землю из космической экспедиции и находит родную планету совершенно неузнаваемой (из-за релятивистского замедления времени он возвращается на Землю спустя сто двадцать семь лет, хотя для него путешествие заняло всего десять лет). Элу не дают покоя воспоминания о гибели его коллег-астронавтов. Психиатр, которого Гаевская считает alter ego самого Лема, советует ему ни с кем не делиться этими воспоминаниями, ведь рассказывая другим о пережитом, он лишь усугубляет свою изоляцию. Это роднит Брегга с типичными выжившими в катастрофе. Кажется, будто он не сможет жить нормальной жизнью…

Затем он случайно становится свидетелем селекции роботов для последующего уничтожения, и эта сцена, по мнению Гаевской, очень напоминает события середины ХХ века. Увиденная «механическая агония» приводит Брегга к нервному срыву. Таким образом можно считать, что в Эле Брегге Лем вывел образ выжившего в Холокосте, который возвращается в мир, где ему нет места, и с этим ему приходится как-то жить.

Холокост роботов и робот-диббук

Станислав Лем «Рассказы о пилоте Пирксе», английское издание, изд-во Mandarin, 1990, фото: Mandarin

Гаевская обнаружила множество скрытых аллюзий на Холокост в самом известном научно-фантастическом цикле Лема «Рассказы о пилоте Пирксе». Исследовательница доказывает, что один из рассказов — в котором группа людей на космическом корабле невольно становится свидетелем смерти экипажа другого космического корабля, после чего спокойно возвращается в зал для танцев, — можно считать проявлением темы равнодушия обывателей к страданиям людей во время Холокоста, происходящим прямо на их глазах. Гаевская называет этот рассказ Лема «космической версией “Campo di Fiori”», отсылая читателя к стихотворению Чеслава Милоша, самому известному воплощению этого мотива в польской литературе.

В другом классическом произведении Лема, «Звездные дневники Ийона Тихого» («Путешествие одиннадцатое»), Ийон Тихий прибывает на планету, которой правят взбунтовавшиеся роботы, судя по всему научившиеся ужасающей жестокости от людей. Кульминацией становится макабрическая сцена, напоминающая селекции в лагерях смерти, когда роботы, вооруженные топорами, проводят отбор человеческих детей.

По мнению Гаевской, в этом фрагменте, написанном стилизованным барочным языком, автор прибегнул к иронической дистанции, чтобы уйти от возможных ассоциаций с геноцидом евреев. У этого жуткого и гротескного изображения Холокоста нет равных в польской литературе. В дальнейшем читателю открывается истинная причина столь ужасного поведения роботов (оказывается, это люди, переодетые роботами), а в конце звучит горький ироничный вывод: «Утешительно все же думать, что лишь человек способен быть проходимцем».

В другом рассказе из цикла «Рассказы о пилоте Пирксе» («Терминус») перед нами робот, оказавшийся единственным выжившим свидетелем гибели всех членов экипажа космического корабля в результате столкновения с метеоритным потоком. Выясняется, что в памяти травмированного робота сохранились последние записи членов экипажа, которые, находясь в разных отсеках, общались друг с другом посредством азбуки Морзе. Это аудиозапись становится своего рода запиской в бутылке от погибших астронавтов. Но, как пишет Гаевская, умирающие члены экипажа продолжают жить внутри робота, тем самым он чем-то напоминает диббук. Перед Пирксом встает моральная дилемма: должен ли он выключить (или скорее «уничтожить») робота, стерев тем самым ужасные воспоминания, но вместе с ними и следы существования тех людей.

Глас Господа: говорит Лем

Английское издание романа Станислава Лема «Глас Господа» (обложка)

Пожалуй, самый явный пример зашифровывания личного опыта в научно-фантастических произведениях Лема — это его роман 1968 года «Глас Господа». Главный герой, профессор Хогарт (судя по всему, alter ego Лема), рассказывает о том, что случилось с его другом, профессором Раппопортом, в годы войны. На первый взгляд, эта история никак не связана с основным сюжетом романа об установлении контактов с внеземными цивилизациями.

История, рассказанная Раппапортом Хогарту, включает ужасающую сцену расстрела евреев во внутреннем дворе тюрьмы в его родном городе в 1942 году. Раппапорт несколько часов ждал у стены своей очереди, как вдруг из-за неожиданного приезда в город съемочной группы казнь отменили. За это время он стал свидетелем гротескной сцены, когда какой-то еврей пытался убедить немцев, что он тоже немец, говоря при этом на идише. В том состоянии сцена эта показалась Раппапорту очень забавной. Затем, стоя перед расстрельной командой в ожидании собственной смерти, он решает обратить свои мысли к реинкарнации.

И лишь несколько лет спустя, в 1972 году, в письме своему американскому переводчику Майклу Кэндлу, Лем впервые признался, что история Раппапорта, рассказанная Хогартом, — это его собственная история

Лем и конец человека

Женщина-табуретка, рисунок Станислава Лема, фото: http://english.lem.pl/

Гаевская показывает, как Холокост повлиял на восприятие Лемом человеческого тела: в «Астронавтах» тело названо «тягучим, мягким веществом», а в «Сказках роботов» — это «липкое вещество на кальциевом каркасе». Мотив людей, отращивающих себе разные части тела, сегодня прочитывается в контексте биотехнологий и трансгуманизма, но в этом можно усмотреть и проявление травмы Холокоста с его тотальным уничтожением человеческого тела.
В рецензии 1962 года на роман Альбера Камю «Чума», которую цитирует в своей книге Гаевская, Лем пишет, что роман-притча французского автора не может потрясти людей, ставших свидетелями гораздо более жестоких событий, и вряд ли он говорил не о себе.

Если Гаевская верно восстановила ход мысли Лема, такие люди не в состоянии отождествить себя с похоронными процессиями над описанными в «Чуме» рвами, полными человеческих тел, просто потому, что в мире Камю на похороны ходят, чтобы скорбеть и оплакивать умерших. При этом Лем критически относится к своему подходу, признавая его «варварским». Он понимает, что художественное произведение не может бесконечно повторять фразу «мыло из человеческого жира». В то же время он подчеркивает, что художнику необходимо самому испытать то, что Лем называет чувством «полного сомнения в человеке». Этого опыта, пронзившего нашу реальность и наэлектризовавшего воздух не только на «Кровавых землях», по мнению Лема, у Камю не было.

Польский фантаст писал:
Существует избыточное знание о человеке, которое вынуждает художника замолчать, по крайнем мере, в рамках известных поэтик и старых жанров.
С учетом вышесказанного Гаевская приходит к выводу, что эксперименты Лема с литературными жанрами и поэтиками, его трансформации привычных нарративных схем и гротескная форма, в которую он облек свои философские размышления, позволили ему вырваться из этого убийственного молчания перед лицом кризиса этики и конца человека.

Выводы исследовательницы представляются верными и очень важными. Они не только позволяют нам лучше понять творчество Лема, но и помещают польскую литературу в более широкий контекст мировой послевоенной литературы.

Автор: Миколай Глинский, 19 сентября 2017


http://culture.pl/ru/article/stanislav-lem-kak-holokost-povliyal-na-tvorchestvo-znameni...

http://culture.pl/ru/article/13-veshchey-kotorye-predskazal-lem

13 вещей, которые предсказал Лем


Оптоны, лектоны, трионы... Быть может, эти слова вам незнакомы, однако большинство этих предметов вы используете каждый день. Станислав Лем, классик польской научной фантастики, предсказал их появление задолго до того, как они стали частью нашей повседневности. А еще творчество Лема оказало большое влияние на создателей легендарной серии мультфильмов и одной из самых популярных видеоигр.

Culture.pl рассказывает о самых невероятных предсказаниях Станислава Лема и приводит высказывания польского писателя на тему волнующих человечество вопросов, включая биотехнологии и трансгуманизм.

http://culture.pl/ru/article/lica-i-maski-stanislava-lema


Лица и маски Станислава Лема

Станислав Лем в своей квартире в Кракове. Фото: Томаш Томашевский / Forum

Станислав Лем был переплетением противоположностей: технократом и одновременно гуманистом. Однако самое странное — это то, что писатель без энтузиазма высказывался о жанре, в котором сам творил. Почему?

http://culture.pl/ru/article/filip-kindred-dik-stanislav-lem-mirovoy-zagovor-kommunistov


Филип Киндред Дик: Станислав Лем — мировой заговор коммунистов

Станислав Лем. Фото Эльжбета Лемпп

В сентябре 1974 года ФБР получило письмо с шокирующими обвинениями. В письме говорилось о коммунистическом заговоре, цель которого — завладеть умами американцев с помощью пропаганды, замаскированной под научную фантастику. Коммунистические агенты якобы внедрились в крупнейшие западные издательства и объединения писателей-фантастов. Дирижировал же всем этим коммунистический комитет, действующий под псевдонимом…«Станислав Лем».

http://www.radiopolsha.pl/6/139/Artykul/321787,%D0%9A%D1%88%D0%B8%D1%88%D1%82%D0%BE%D1%...


Кшиштоф Занусси начал сьемки нового фильма
21.08.2017 09:12
По словам Кшиштофв Занусси, его новая работа станет попыткой очередной интерпретации мифа о Фаусте.

Фото: PAP/Dominik Kulaszewicz

Кшиштоф Занусси начал сьемки нового фильма. По словам самого режиссера, его новая работа является попыткой очередной интерпретации мифа о Фаусте.
«Фильм будет называться «Эфир». Это будет история о человеке, который перепутал веру с наукой, а ведь это разные вещи. Пока снимаем в крепости в Модлине, потом продолжим в Украине. В съемках задействованы несколько стран, помимо Украины это также Венгрия и Литва. Этот фильм очень в духе Центральной и Восточной Европы. Это история, которая происходит перед Первой мировой, история о докторе, который жаждет повелевать людьми. Для этого он использует эфир, который, как известно, способен облегчить боль, что хорошо, но также и поработить, что весьма опасно», - отметил Кшиштоф Занусси.
Главную роль в фильме «Эфир» сыграет Яцек Понедзялек, это также будет актерский дебют для украинской актрисы Марии Рябошапко.