Польская мозаика

Супруги Беднарские

Витраж работы Эльжбеты и Анджея Беднарских, Костел Святого Сердца Христова, Рыпин, фото: wikimedia.org

За очередным «самым-самым» в категории «витражи» отправляемся в Рыпин, где в костеле св. Станислава Костки находится самый большой в Европе религиозный витраж (1993 года). Сцена «Тайной Вечери» имеет площадь 212 м2 и занимает две стеклянные стены пресвитерия. Из гаммы бело-голубых тонов красными акцентами вычерчивается фигура распятого Христа. Спаситель едва различим в геометрической композиции пятен, отчетливо видно лишь Его лицо, изображенное в реалистическом стиле.

Авторы витража — Эльжбета и Анджей Беднарские. Их объединила любовь к стеклу. Они оба окончили факультет изящных искусств Университета Николая Коперника в Торуни, в родном Рыпине вместе владели мастерской (до смерти Анджея в 2013 году) и галереей витражей, которая затем перешла к их сыну. Художники создавали монументальные произведения для храмов в Конине, Лондоне, Люцерне, Базеле. Однако самую большую радость им доставляло создание произведений для менее широкой аудитории, работа в частных пространствах, например, в ниточной фабрике в Гдыне. Он чертил свои линии решительно, она — изящно. О своих картинах на стекле они говорили, что это: «витражи камерного характера (размеры которых целесообразны для выставочных целей), в которых, экспериментируя в области формы, мы занимаемся поиском новых выразительных средств для витражной техники».

(Не)разлучные Скомпские

Ежи Скомпский (1933) — это, по словам ксендза Анджея Новобильского, «Мехоффер наших дней». Он постигал секреты раннехристианской мозаики в Риме, а вдохновение черпает в Библии. На его счету более 300 витражей в Польше, Швеции и России. Самые крупные он создал в Явожно: это треугольная композиция площадью 177 м2 с изображением святого Войцеха, выдержанная в любимой тональности художника — от голубого до желтого с акцентами белого и красного. Он вписывает чистые цвета стекол в тяжелый контур свинцовых швов. Ежи Скомпский также создал проект герба архиепископа Кароля Войтылы, который лег в основу папского герба. Над витражами для костелов в Гдыне, Варшаве и Освенциме вначале с ним работала его супруга — ее творческий путь прервала смерть.

Мария Рога-Скомпская (1932–1984) творила самостоятельно и в дуэте с мужем. Как и супруг, она окончила Краковскую академию художеств и выработала собственный стиль — мягкий, но при этом выразительный. Цветом и формой она передавала тепло и эмоции. По мнению искусствоведов, ее произведения были слишком непосредственны, слишком легки для восприятия, поэтому особого признания у них художница не нашла. В отличие от следующего мастера витражей.

Реклевская — первая дама витража

В Варшаве она изучала художественные ткани и живопись, в Париже — сакральное искусство. Восхищенная богатством витражей во французских соборах, она решила создать нечто подобное в Польше. Художница стала искать мастерскую, где она могла бы участвовать во всех этапах создания произведения, начиная с проекта и заканчивая раскрашиванием стекла. Найти такую мастерскую ей не удалось, поэтому пришлось открывать свою. Она сделала это в 1975 году, собрав группу энтузиастов: выпускника Высшей школы сельского хозяйства Томаша Лончинского, дипломированного философа Томаша Тушко и еще нескольких творческих людей без высшего образования, но с интересными идеями. Тереса Мария Реклевская (1931) была их вдохновителем, всячески поощряла индивидуализм — в такой атмосфере создавались образцы сакрального и светского витражного искусства.

Глубокий, кроваво-красный — фирменный знак Реклевской. Скромная, сосредоточенная на работе художница подбирает стекла интуитивно. Ее фантазии и рукам было, например, доверено создать витражи для самого старого костела в Токио. К сотрудничеству для реализации этого проекта она пригласила Павла Пшировского. Тут есть, от чего прийти в восхищение: Матерь Божия Пренепорочная в японском кимоно, пейзаж Страны Восходящего Солнца с горой Фудзи, сцены мученичества христиан в Японии, изображения, символизирующие семь Таинств Церкви, растительные и анималистические мотивы. Работы художницы также украшают интерьеры японских школ торговли и префектуры полиции.

«Я хотела бы, чтобы человека, который входит в костел, окружила радуга самоцветов — свет играет в витражах, как в хрустале или в драгоценном камне»», — говорила она в одном из интервью. Этого эффекта она достигла в своих стенах-витражах для храма св. Анджея Боболи в Варшаве. Четыре 13-метровых витража выглядят, как натянутые на шатровом каркасе ткани — костел построен в форме шатра. Изображения Церкви Торжествующей и Страдающей вписаны в райскую сценографию, что должно напоминать о саде, который раньше находился на этом месте. Эти и другие витражные работы позволяют ставить Реклевскую в один ряд с Выспяньским и Мехоффером.
Лондонская версия

Интерьер костела св. Анджея Боболи в Лондоне, фото: Эльжбета Валенда / PAP

В столице Великобритании тоже есть костел св. Анджея Боболи. Это религиозный и национальный центр польской диаспоры. Именно здесь провожали в последний путь выдающихся представителей польской эмиграции, имена которых выбиты на памятных досках. Внутренне пространство костела освещается девятью витражами, проекты которых разработал инженер-архитектор Александр Клецкий и его супруга, художница Янина Барановская, вступившая в ряды Польской Армии. Красочная расстекловка сочетает sacrum и profanum, символически отдавая дань уважения подвигу сражавшихся на Западе солдат, саперов, летчиков и юных ополченцев — Львовских орлят. Поэтому костел иногда называют храмом Национальной Памяти.

Автор: Агнешка Варнке, сентябрь 2017



Другие витражи, упоминавшиеся в данном материале, можно посмотреть по ссылке:

http://culture.pl/ru/article/steklyannye-kartiny-polskie-vitrazhisty

"Тихотёмные". Необыкновенные герои Второй мировой войны

Минуло 75 лет с той памятной ночи, когда свой первый прыжок совершили «тихотемные» парашютисты.

"Тихотемные" герои в небе над оккупированной Польшей.

Минуло 75 лет с той памятной ночи, когда свой первый прыжок совершили «тихотемные» парашютисты. Это были польские солдаты-десантники, обученные в Великобритании для выполнения спецзаданий, которых воздушным путем перебрасывали в оккупированную Польшу. Они помогали подполью в борьбе с гитлеровцами, занимались разведкой и диверсиями, воевали в партизанских отрядах. Само их название говорит о том, что они действовали в строжайшей тайне, часто под покровом ночи. «Тихотемные» отличались высоким профессионализмом и боевыми качествами. С 1941-го до конца 1944-го года в Польшу было переброшено 316 солдат и 28 гражданских курьеров, так называемых эмиссаров. Среди «тихотемных» были генерал Леопольд Окулицкий, поручик Ян Новак-Езиораньский, майор Ян Пивник и единственная женщина в этой команде – генерал Эльжбета Завадская. Первые добровольцы приземлились в окрестностях Дембовца в Верхней Силезии ночью с 15-го на 16-е февраля 1941 года.

Один из них, ротмистр Юзеф Забельский (псевдоним «Жбик») спустя годы вспоминал в эфире радиостанции «Свободная Европа»:

«Приземление было очень болезненным. Я упал на стеклистый лёд, на котором очень трудно было подняться на ноги. Несмотря на страшную боль в ногах, я вспомнил о своей клятве и поцеловал польскую землю. На горизонте я увидел зловещие прожекторы, которые, по всей видимости, искали самолет...».

По воспоминаниям генерала Стефана Балука, которые хранятся в архиве Польского Радио, понятие «тихотемные» родилось во время обучения в Шотландии:

«Мы получали задание, например, ограбления банка, нападения на почту и так далее, что происходило на полном серьезе. И британцы не ориентировались, что это инсценировки. Наши «упражения» выполнялись тайным образом, тихо. Это первое слово. А лучшим временем для них был поздний вечер или глубокая ночь, когда уже совсем темно. Отсюда – «тихотемные».

«Тихотемная» Эльжбета Завадская, в 1999 -м году, уже в звании генерала, так вспоминала о своем участии в борьбе за освобождение Польши:

«Я была и эмиссаром, и курьером. Как зарубежный курьер Главной комендатуры Армии Крайовой я переносила почту, но как эмиссар я выполняла также специальные задания, которые мне давал генерал Грот-Ровецкий».

Напомним, что Стефан Грот-Ровецкий – выдающийся деятель сопротивления, один из создателей и главный комендант самой многочисленной в Европе подпольной армии.

«Тихотемные» как бойцы спезназа должны были обладать не только выносливостью, но и необычайно сильной психикой. Как признавался генерал Стефан Балук, каждому заданию сопутствовал страх:

«Я всегда боялся. Если кто-то говорит, что не боялся – врет. Просто организм защищается от стресса, тревоги, страха и может с ними совладать. О смелых людях обычно говорят, что они бесстрашные. А на самом деле о них надо говорить, что это люди, которые силой воли побороли страх. Но это уже совершенно другой вопрос».

Поручик Адольф Пильх боролся в Налибоцкой Пуще как с немецкими, так и советскими войсками. В эфире радиостанции «Свободая Европа» он воспоминал, как зимой 1943 года его взвод атаковали русские. Пильх сделал всё возможное, чтобы не допустить расстрела своих людей:

«Когда нас заметили, раздалось предупреждение, что если с нашей стороны прозвучит хоть один выстрел, они откроют огонь по нашим, стоящим в три шеренги, бойцам. Я решил отменить акцию, и мы начали отходить по замерзшим болотам, в снегу, по бездорожью, так так все дороги были заняты большевиками. И лишь к вечеру мы добрались до первой хаты. Некоторые из нас были без обуви, утерянной в болотах».

Антони Иглевский командовал партизантским штурмовым батальоном в регионе Малопольша и участвовал в более, чем 180 акциях против гитлеровцев. В одном из интервью Польскому Радио он сказал, что был среди тех «тихотемных», которые перевезли больше всего денег в оккупированную Польшу на помощь бойцам сопротивления:

«Майор Яжвиньский мне сказал: «Вам оказано большое доверие, чтобы такую огромную сумму денег привезти в страну». А с деньгами ведь было туго... Нам удалось перевезти миллион долларов. На всех нас надели специальные пояса, как для патронов, и там пачками лежали деньги».

«Тихотемный» Тадеуш Хчюк после войны работал журналистом Радиостанции «Свободная Европа». Он вспоминал как в конце 1941-го года пилот «Галифакса» сбросил его и пятерых товарищей по ошибке на территорию Третьего Рейха. На границе они вступили в бой с немцами, а потом убегали от преследования:

«Спустя несколько дней похода в снегу и на морозе, поддерживаемые местным населением мы добрались до Варшавы. Немцы преследвали нас безрезультатно. Потом объявили награды за наши головы, взяли заложников, которых собирались расстрелять, если «бандиты-парашютисты» не будут найдены. В конце-концов, чтобы спасать свой гестаповский престиж, объявили, что нас взяли и повесили. Нашей радости не было конца, потому что заложники были освобождены».

Директор Музея Варшавского восстания Ян Олдаковский сказал о «тихотемных» как о самых необыкновенных героях Второй мировой войны:

«Тихотемные» - это очень специфический тип солдата. Они были и десантниками, и шпионами, умели подделывать документы, владели методами камуфляжа. И этим людям следует отдать долг памяти и благодарности. Думаю, Речь Посполитая не имела более квалифицированных солдат, чем они».

Из 316 переброшенных в Польшу солдат погибли 112, из них 9 – во время полета или прыжка, 84 – были убиты бою или погибли от рук гестапо, 10 приняли яд после ареста, а девятерых приговорили к смертной казни по приговорам суда в период сталинизма. Само название «тихотемные» в находившейся под властью коммунистов Польской Народной Республики было запрещено. В наши дни имя героев носят военные части и дружины харцеров. А также военное подразделение спецназа ГРОМ имени Тихотемных парашютистов Армии Крайовой.

Тихотёмные (польск. Cichociemni) ― элитный отряд парашютистов Войска польского на Западе, созданный в Великобритании во время Второй мировой войны для проведения специальных операций на территории оккупированной Польши.

В целом 2 613 солдат польской армии изъявили желание пройти обучение под руководством польских и британских оперативников Управления специальных операций. Только 606 поляков завершили обучение, и в конце концов 316 из них были тайно десантированы на территорию оккупированной Польши. Первая операция под названием «Воздушный мост» состоялась 15 февраля 1941 года. После 27 декабря 1944 года деятельность тихотёмных была прекращена, поскольку большая часть Польши была занята Красной армией.

Название

Происхождение названия неясно. Вероятно, оно связано с тем, как некоторые солдаты исчезали из своих строевых частей на ночь, чтобы добровольно принять участие в проведении специальных операций, о которых говорится, что «[они] появляются бесшумно, там, где их не ждешь, сеют хаос в стане противника, и исчезают туда, откуда они пришли, оставшись незамеченными, невидимыми».

Тихотёмные изначально проходили обучение в Шотландии в рамках подготовки к миссии для осуществления поддержки польскому подполью в оккупированной Польше: их учили подрывать здания и мосты. В 1944 году тренировочный лагерь переносится в Бриндизи, Италия, который тогда был оккупирован союзными войсками.

Изначально наименование было неофициальным, и употреблялось главным образом самими бойцами-парашютистами. Однако начиная с сентября 1941 года это название становится официальным и используется во всех документах. Под данным понятием подразумевались как тайная польская штаб-квартиры отряда, так и сами солдаты.

История

30 декабря 1939 года капитан Ян Гурский, офицер польской армии, который бежал во Францию после немецкого вторжения в Польшу, направил рапорт польскому генштабу. Гурский предложил создать секретное подразделение для поддержания контакта с подпольной группировкой СВБ. После того, как его доклад был проигнорирован, Гурский повторно отправил его несколько раз. Наконец командующий ВВС Польши генерал Заяц ответил, что, хотя создание такого подразделения является хорошей идеей, польские ВВС не имеют подходящих транспортных средств и базы для подготовки такого отряда.

Гурский и его коллега Мацей Каленкевич продолжали изучать возможности создания парашютно-десантных войск и спецназа. После капитуляции Франции им удалось добраться до Соединенного Королевства. Они изучали документы о немецких парашютистах и разработали план о создании польских ВДВ в целях поддержки будущего восстания в оккупированной Польше. Их план не был принят, но 20 сентября 1940 года польский главнокомандующий, генерал Владислав Сикорский распорядился создать III Отдел штаба верховного командования (Oddział III Sztabu Naczelnego Wodza). Его задачей было планирование тайных операций в Польше, доставка оружия и припасов по воздуху, а также подготовка парашютно-десантных войск.

Тихотёмные в основном назначались в специальные подразделения Союза вооруженной борьбы и Армии Крайовой. Большинство из них действовали в составе Вахляжа и прочих спецподразделений. Многие принимали участие в операции «Буря» и в восстаниях в Вильно, Львове и Варшаве.

Тихотёмные занимались различной деятельностью. 37 работали в разведке, 50 были радистами, 24 были кадровыми офицерами, 22 были лётчиками, 11 были специалистами противотанковой борьбы, 3 были обучены подделке документов, 169 проводили тайные операции и участвовали в партизанской борьбе, и 28 были эмиссарами при польском правительстве.

Известные представители

ПолковникКазимеж Иранек-Осмецкий ― Antoni (Антони)14 марта 1943Начальник Отдела II генштаба Армии Крайовой (разведка и контрразведка), обнаружил немецкий испытательный полигон V-1 and V-2 в Пенемюнде. Участвовал в Варшавском восстании.

ГенералЛеопольд Окулицкий ― Niedźwiadek (Медвежонок)14 марта 1943Заместитель начальника генштаба АК, командир организации NIE. Арестован и убит агентами НКВД.

ЛейтенантСтефан Балук ― Starba; Kubuś10 апреля 1944Специалист по подделке документов и по микрофотографии.

МайорБолеслав Контрим2 сентября1942Участвовал в Варшавском восстании. После войны был казнён сотрудниками Министерства общественной безопасности.

Бригадный генерал (почётное звание)Эльжбета Завацкая ― «Zelma», «Zo»10 сентября 1943Единственная женщина среди тихотёмных. После войны подверглась репрессиям со стороны коммунистического правительства. Занималась наукой.

Потери

Из 344 солдат, десантированных в Польшу, 112 были убиты в бою:

84 были убиты, сражаясь против немцев, или же были арестованы и казнены гестапо;
10 покончили жизнь самоубийством в немецких тюрьмах и концлагерях;
10 были казнены коммунистами во время или после войны;
9 погибли, будучи сбиты в воздухе.
Из 91 тихотёмных, которые принимали участие в Варшавском восстании, 18 погибли.



http://holicin.livejournal.com/7197568.html

Мицкевич: А имя — сорок и четыре


Портрет Адама Мицкевича кисти С. Хейманна; репродукция: Марек Скорупский / FORUM

Одна из самых известных и самых загадочных цитат в истории польской литературы. Что означает таинственное «40 и 4» и какое отношение все это имеет к рождению поэта-пророка?

В «Видении ксендза Петра» в третьей части «Дзядов» (которую Мицкевич написал после подавления ноябрьского восстания, испытывая чувство вины перед соотечественниками) говорится о приходе Мессии, защитника и воскресителя государства. Государство, разумеется, Польша. Но кто же мессия?
Возможно, нам, потомкам, пришлось бы бесконечно гадать, кого имел в виду поэт, а литературоведам бесконечно жонглировать домыслами, если бы этот вопрос не задал Мицкевичу один из его современников.

Разговор с Мицкевичем

Этим современником был близкий друг поэта со времен «Круга Божьего дела» [мистическая секта, созданная польским религиозным философом Анджеем Товянским — примеч. перев.], почитатель Товянского Северин Гощинский. Благодаря его памяти и скрупулезности мы точно знаем, как Мицкевич писал эту часть драмы:
«Когда я спросил, что он подразумевал под числом 44, он подробно рассказал о своей работе над этим местом “Дзядов”. — Все происходило в Дрездене. — Он испытывал необыкновенный прилив вдохновения. — На протяжении трех дней не мог перестать писать. — Стол был устлан чистой бумагой, а он весь день почти что лежал на столе и писал — с трудом делал перерывы, только чтобы что-нибудь съесть, затем сразу же возвращался к себе и снова погружался в работу».

Далее следует уже прямой ответ на заданный вопрос:
«Рисуя пророческий образ мужа Освободителя Польши, он представлял, что мужем этим будет он сам. — Отнюдь не из самонадеянности, ведь он осознавал все величие жертвы, приносимой таким человеком — непосильное бремя. — Черты этого мужа он называл бессознательно, ни секунды не задумываясь — во время работы он не понимал, что за образ создал, да и по сей день не понимает. — Похоже, он написал число 44, не зная, почему ему привиделось именно это число, а не другое, — он написал его, потому что оно само пришло ему в голову в минуту вдохновения, когда было не до понимания».

Казалось бы, раз автор сам утверждает, что в момент сочинения имел в виду себя, то все предельно ясно. Однако долгое время было иначе. Сам Мицкевич еще дважды обращался к этому эпизоду (один раз, уже будучи товянистом, он публично объявил в Коллеж де Франс, что в пророческом отрывке речь идет о Товянском, второй раз сказал сыну, что цифра 44 была для него самого загадкой). В эмиграционных кругах множились догадки на тему личности, зашифрованной в числе 44, и Мицкевич никогда их не опровергал (звучали, в частности, имена Адама Чарторыйского, Наполеона II, Товянского и самого Мицкевича). Однако разгадка была еще впереди.

А имя... Адам?

Первым убедительный ответ на этот вопрос дал выдающийся литературовед Юлиуш Клейнер в 1924 году в статье «Пророчество ксендза Петра» — добавим, ответ, который так и не прижился ни в мицкевичеведении, ни в сознании поляков. Клейнер в своем толковании пошел по пути, отчасти проложенному раньше Люцианом Семенским (1871), который обратил внимание на связи между идеей Мессии Мицкевича и идеями французского философа Луи-Клода де Сен-Мартена.
Но свое «40 и 4» Мицкевич взял не у Сен-Мартена. Клейнер убедительно показал, что Мицкевич в «Видении ксендза Петра» обращался напрямую к еврейской Каббале, а именно к гематрии, то есть науке о числовом значении букв, применяемой, прежде всего, в каббалистических интерпретациях Библии. «Так, в древнееврейском алфавите 40 обозначается буквой М, а четыре — буквой Д», — пишет Клейнер и, внеся незначительную правку, утверждает, что Мицкевич пытался в этом месте зашифровать имя Адам — свое имя.

40 и 5?

Все было бы хорошо, если бы не то обстоятельство, что поэт ошибся в расчетах. Взяв за основу неверное положение, что в древнееврейском никогда не пишутся гласные, он посчитал только согласные Д-4, M-40 (ДМ), тогда как необходимо было учесть еще начальную букву «алеф» с числовым значением 1 (АДМ). Поступи Мицкевич таким образом, он получил бы несколько иной результат, ну а мы бы, возможно, повторяли: «а имя — 40 и 5».

Разумеется, это не влияло на выводы Клейнера:
«Предсказанным Мессией может быть человек по имени Адам. Таким образом пророчество, вероятно, касается самого Мицкевича, тем более что свое имя он получил не в результате произвольного выбора — Мицкевич родился 24 декабря [именины Адама и Евы — прим. М. Г.] — а его фамилия начинается с буквы Мессии»

Мать — из земли чужой...

И все-таки в первую очередь в пользу того, что поэт имел в виду именно себя в момент прилива вдохновения, говорит предыдущая строка, которая с течением времени выпала из числа крылатых выражений:
«Кровь древних витязей… мать — из земли чужой…
А имя — сорок и четыре…»
(перевод В. Левика)

По мнению Клейнера, «мать из земли чужой» — это мать поэта, Барбара Маевская. Чужеродность ее заключалась в том, что ее родители или по крайней мере один из них (Клейнер пишет о более дальних предках) принадлежали к секте Якова Франка, секте евреев, перешедших в христианство в середине XVIII века.

Сведения о происхождении матери поэта из семьи франкистов появляются уже в воспоминаниях его современников, в частности графа Ксаверия Браницкого, мецената и друга поэта, также жившего в эмиграции, и к тому же одного из богатейших людей Европы того времени:
«Адам Мицкевич, с которым меня связывала большая дружба, неоднократно говорил мне: “Мой отец из Мазовии, мать моя Маевская из выкрестов, следовательно я наполовину лях, наполовину иудей... и горжусь этим!”» — цитировал Мицкевича Браницкий во вступлении к своему переводу «Элегии» раввина Шоссбурга.

Слухи о еврейском происхождении Мицкевича ходили в среде польских эмигрантов, о чем свидетельствуют слова Зигмунта Красинского (зятя Браницкого, но в отличие от него ярого антисемита):
«Мицкевич — совершенный еврей. Тебе известно, что его мать была еврейкой, крестившейся перед тем, как выйти за его отца? Точно так. Отсюда в этом человеке такой размах. Каббала, Талмуд, Давид... энергия... все вместе. Любовь родины и валленродизм».

В этом контексте особенно интересно то, что открытия Клейнера, касающиеся значения числа и роли Мессии, не сказались на сознании поляков, которые если и цитируют эту крылатую фразу, то скорее не подозревая о такой в общем-то довольно правдоподобной трактовке. Более того, слова «а имя 40 и 4» чаще всего звучат как символ чего-то неясного, туманного предсказания, мистической тайны, неразрешимой загадки. Но почему? Ведь, казалось бы, объяснение лежит на поверхности, разложенное по полочкам исследователями, а связь с еврейским контекстом и происхождением Мицкевича напрашивается сама собой.

Психоанализ Мицкевича

Адам Мицкевич с посохом паломника, снимок 1853 года, реп. Петр Мечик / Forum

Видимо, косвенно ответ на этот вопрос искал Артур Сандауэр в работе, в которой он предпринял попытку подвергнуть психоанализу Адама Мицкевича, «Не разве, а зачем “мать из земли чужой”». Сандауэр вслед за Клейнером (и полемизируя с Конрадом Гурским, отрицающим выводы последнего) утверждает, что пророческий отрывок в III части «Дзядов» — это один из переломных моментов в мировоззрении Мицкевича. По мнению исследователя, Мицкевич в знаменитом отрывке «Видение» на самом деле приписывает себе роль мистического избавителя, то есть национального Мессии — Христа. «Неслыханность его притязаний привела к тому, что дать им непосредственно выражение он мог только в поэзии. Тем не менее, фактом остается то, что в глубине души он себя с этим образом отождествлял», — говорит Сандауэр, выступающий в роли психоаналитика великого поэта.

Сандауэр замечал, что образ грядущего Искупителя перебрасывал мост между иудаизмом и христианством — совершал «реиудеизацию» христианства:
«У евреев Мессия относится к будущему, у христиан — к прошлому; первые его ждут, вторым он уже явился. Образ приближающегося искупителя, таким образом, означает разворот к иудейской концепции. Наступает реиудеизация христианства: Польша — это новый Израиль. Поляки — как евреи после пришествия Мессии — должны принять Мессию, который вот-вот явится».

Сандауэр утверждает, что согласно этой концепции было бы просто идеально, если бы приближающийся Искупитель был, как и тот, евреем-христианином:
«Такое сочетание скрепило бы всю идеологию, он выплеснул его из себя — как поток лавы — во вдохновенном “Видении ксендза Петра”, а теперь развивает его, используя то, что осталось у него в памяти из семейных историй, а, может, соседских сплетен о происхождении его матери. Происхождение, о котором он не мог, разумеется, не знать, но которое вытеснял в подсознание, с этого момента становится краеугольным камнем новой идеологии. Оно настолько идеально вписывается в концепцию, что, если бы его не было, его следовало бы выдумать» — пишет критик.
Вместе с тем Сандауэр замечает, что с этого времени в высказываниях Мицкевича о евреях исчезают негативные нотки, которые то и дело возникали раньше, остаются лишь положительные и даже мистические.

Мицкевич считал, что Провидение собрало в одной стране поляков и евреев, что «судьба связала тесно два народа, с виду столь чуждые друг другу». Он говорил: «Израилю, брату старшему, почет и уважение», а под конец жизни носился с идеей создать еврейский легион в Константинополе.

Сандауэр заключает свой психоанализ следующим предположением:
«Кто знает, возможно, он замолчал не потому, что столь резких вещей не мог договорить до конца, сбросить маску, разъедавшую его лицо, что в своей “эгомессианской” концепции он вынужден был прибегать к шифру. Ему пришлось замолчать потому, что в глазах современного польского общества подобное происхождение считалось — а в некоторых кругах считается и по сей день — постыдным».

Психоанализ истории польской литературы

Можно задаться вопросом, почему до сих пор слова «а имя — 40 и 4» служат скорее обозначением чего-то неясного, синонимом величайшей, мистической, патриотической, апокалиптической национальной тайны, почему они могут быть выхвачены и использованы в политическом контексте и ассоциироваться — по логике пророчества — даже с Варшавским восстанием? Почему они являются всем этим, но только не символом фантастического (но для поэта, вероятно, очень реалистичного) образа единства и глубочайшей связи судеб поляков и евреев, образа прекрасного и вдохновляющего, в который верил сам Мицкевич? Почему еврейский контекст поэзии и мессианской философии Мицкевича является скорее тайным знанием специалистов, нежели общедоступной информацией, вызывающей гордость? И почему, наконец, наш уровень знаний о Мицкевиче лучше всего передают слова Ядвиги Маурер из книги «Мать — из земли чужой»: «“Дзяды” без Каббалы, мессианизм без евреев, а мать из земли чужой — это по-гречески»? Почему «имя — 40 и 4» не стало символом великого польского поэта, обращающегося к своим еврейским корням, прекрасным символом польско-еврейского братства? Это уже вопросы к психоаналитику польской литературы.

Источники:
О каббалистическом толковании «40 и 4» писал Юлиуш Клейнер, в частности, в своей монографии о Мицкевиче (том 1, 1948), его гипотезу развил Артур Сандауэр в статье «Не разве, но зачем “мать из земли чужой”», впервые опубликованной в еженедельнике «Życie Literackie» в 1981 году (и включенной в 4 том «Собрания сочинений» Сандауэра); еврейским мотивам в жизни и творчестве Мицкевича посвящена также книга Ядвиги Маурер «Мать — из земли чужой...» (Лондон, 1990).
На эту тему также много писала Мария Янион, в частности в эссе «Еврейский легион Мицкевича» и «Дело Пигоня» в книге «В Европу... да, но с нашими мертвыми».

Автор: Миколай Глинский



http://culture.pl/ru/article/mickevich-a-imya-sorok-i-chetyre

http://culture.pl/ru/article/perevesti-mickevicha-chelovek-zagadka-iz-polshi

Адам Мицкевич импровизирует по-французски в салоне княгини Зинаиды Волконской в Москве, картина Григория Мясоедова, фото: Wikipedia


Перевести Мицкевича: человек-загадка из Польши

В Польше вас неизменно преследует чувство, будто величайший польский поэт Адам Мицкевич здесь повсюду: его имя носят улицы, школы, шоколад и даже водка, а бесчисленные памятники и бюсты украшают городские площади и парки по всей стране. Но вокруг Мицкевича, как и вокруг Шекспира, не утихают жаркие споры и бесконечные дискуссии. На примере новых переводов известных и не очень произведений Мицкевича Марек Казмерский рассказывает о загадках жизни и творчества выдающегося поэта.

Marek Grechuta - Niepewność

Песня Марека Грехуты на стихи Адама Мицкевича

Посвящение - Давид Тухманов - По волне моей памяти

Стихи Адама Мицкевича

Эльжбета Старостецка - 'Precz z moich oczu' (Войцех Киляр - Адам Мицкевич) - фильм "Прокаженная".

"...Все в тот же час, на том же самом месте,
Где мы в одной мечте стремились слиться,
Везде, всегда с тобой я буду вместе, -
Ведь там оставил я души частицу".

"К ней" (М.Глинка - А.Мицкевич/ С.Голицын) - Эдуард Хиль

Из архивов польской литературы ужасов

Циприан Камиль Норвид, «Скерцо», 1861. Фото: Национальная библиотека/ Polona.pl

Мрачные поместья и проклятые аэропланы, пляшущие столики и стихи, продиктованные из могилы самим Мицкевичем… Вот наш небольшой обзор классики польской литературы ужасов.

«Бояться или не бояться?» — вот в чем вопрос. Историям о духах столько же лет, сколько культу умерших, а культ умерших стар как мир. В нашу эру рассказы об обитателях загробного мира стали особенно популярнымы в период расцвета готического романа, то есть в конце XVIII века.

В Польше первопроходцем этого стиля была Анна Мостовская из рода Радзивиллов. Она активно использовала реквизит французской и английской литератуы: мистические замки, освещенные лунным светом руины, по которым под уханье сов и звук страшных криков разгуливает всякая чертовщина. Эти явления она перенесла на местную почву, то есть в реалии средневековой Литвы — как, например, в «Астольде, принцессе из рода Палемона, первого князя литовского». Мостовская справедливо отмечала:
Всё то, чего мы не можем понять, влечет нас непреодолимо

Призраки романтические и патриотические

Иллюстрация Константы Гурского к «Дзядам» Адама Мицкевича, 1911. Фото: WBP Lublin

Готический роман подготовил почву для романтизма. Духи появляются уже в программной «Романтике» Мицкевича, где Карусю посещает призрак Яся. В «Дзядах» есть уже и ночной обряд вызывания духов, романтический призрак, который возвращается к своей возлюбленной. Есть там также, — что подчеркивает Мария Янион, — мотив вампиров, когда Конрад в тюремной камере превращается в «вампира патриотического мщения».

Нарциза Жмиховская, 1877. Фото: Национальная библиотека/ Polona.pl

В эпоху романтизма призраком можно было стать в наказание за понесенную при жизни вину: именно это случилось с Владиславом Сицинским из «Привала в Упите» Адама Мицкевича — «он не подвержен тленью» за то, что сорвал заседание сейма «своими вето». В призрак могла превратить человека и любовь, которая сильнее смерти: так произошло в «Арабе» Юлиуша Словацкого. Романтическо-эротическая разновидность вампирства появляется на страницах «Язычницы» Нарцизы Жмиховской.

«Черный» романтизм охотно использовал готические декорации: это видно, например, в «Марии» Яцека Мальчевского или полном жестоких описаний «Каневском замке» Северина Гощинского. Трупами изобиловали и произведения молодого Зыгмунта Красинского, для которого давняя история Польши также была идеальным источником эстетики ужаса: достаточно вспомнить «Мстительного карлика и Маслава, князя Мазовецкого» или «Владислава Германа и его двор».

Яцек Мальчевский с семьей, 1908. Фото: Л. Добжаньский/общественное достояние

Основатель группы «Варшавская цыганерия» Юзеф Богдан Дзеконьский в своих произведениях об алхимиках («Сендзивой»), чернокнижниках и розенкрейцерах сочетал готику и оккультизм. Странные дела происходили в «Проклятом дворе» Валерия Лозинского. Хенрик Жевуский написал несколько произведений, которые Мария Янион назвала «готической беседой»: ужас переплетался здесь с типичной болтовней шляхтича.

В рассказе «Подарок духов» Жевуский писал:
И тогда, как это обычно бывает в старых замках, вечерний разговор сам по себе перешел к вещам сверхъестественным [...]. Говорили о призраках, о страхах, об умерших, которые являлись друзьям и близким, и так далее […].

Адские столики

«Я отправляюсь в мир, с которым знаком издавна», — написал Северин Гощинский в своем завещании. Загробная жизнь будоражила воображение романтиков не только когда они работали над очередными произведениями. В конце 40-х гг. XIX века из Америки в Старый Свет перекочевала мода на спиритизм. В европейских салонах начала двигаться мебель, через которую передавали свои сообщения обитатели других миров. Пляшущими столиками заинтересовался Адам Мицкевич. Поэт устроил даже спиритический сеанс в своей парижской квартире, однако, как ни удивительно, ни один призрак поэту, так часто писавшему о потусторонних мирах, не явился. Зато этот эксперимент сильно обеспокоил духовного учителя Мицкевича, Товяньского.

Он объяснял поэту: «Все это — из любопытства узнать, что происходит в аду». Мицкевич, казалось, разрывался: с одной стороны, он внимательно следил за делами спиритическими, с другой — он никак не мог полностью в них погрузиться, будучи на пике увлечения христианским мистицизмом.

Спиритический сеанс с участием медиума Яна Гузика, 1927. Фото: Национальный цифровой архив//audiovis.nac.gov.pl

«Мебельные» сеансы не одобрял и приятель Мицкевича по виленским временам Антоний Одынец. Циприан Камиль Норвид предупреждал, что не стоит легкомысленно относиться к этому явлению и видел в нем одну из предпосылок к быстрому «концу привычного мира». Однако не все относились к этому серьезно: например, писатель Юзеф Коженевский написал стишок «Послание стола из красного дерева к верующим»: «Что с вами сделалось, пане-панове?/ Раньше мы стояли тихо по углам;/ Что вы нас так мучите, разве в вашей голове / Столько же ума, сколько у нас в ногах?»

Он отправил его своему другу Зыгмунту Красинскому, однако тот к тому времени уже успел провести в своей варшавской квартире первые спиритические сеансы. Несколько позже в Париже Красинский познакомился с американским волшебником Дэвидом Дугласом Хьюмом и серьезно увлекся исследованием его необыкновенных способностей. Особенно интересовали его духи, которых призывал маг: чистые это силы или нет? Как и Норвид, он задумывался, не является ли нашествие духов предвестием апокалипсиса. О необычайных происшествиях во время встреч в квартире автора поэмы-видения «Перед рассветом» начала писать пресса, а сам поэт так замучил заокеанского чародея, что тот начал от него прятаться. Впрочем, это облегчило жизнь и самому Красинскому: «Наконец-то медиум исключил меня из числа посетителей своих посиделок!» — радостно писал он в письме другу.

Поверить в духа

Тем временем в Польше мода на спиритизм охватывала все более широкие круги. Краковский журнал «Время» в 1853 году писал:
Болезнь разговоров со столами уже пришла из города в деревню. Народ наш, всегда склонный верить в высшие силы, со многими потребностями своими начинает обращаться за советом к столам; отправляется то в город, то к панам; своим собственным столам он не верит […].

В 1869 году во Львове начали издавать первый польский спиритический журнал — «Загробный свет». В его создании участвовали — правда, уже с того света, — Мицкевич и Словацкий. У духа Юлиуша Словацкого даже взяли интервью. Когда его попросили разъяснить некоторые моменты из «Кордиана», он ответил: «Мысли мои в тот момент быль столь разнообразными и странными, что я не хочу вспоминать об этом. Задай мне другой вопрос». Мицкевич же, даже находясь в гробу, оставался настолько плодовитым, что продиктовал медиуму целую книгу, которую опубликовали под названием «Краткое сравнение Тадеуша Костюшко и Наполеона».

Циприан Камиль Норвид, «Меланхолия», 1861. Фото: Национальная библиотека/Polona.pl

Позитивисты тоже были неравнодушны к потусторонним силам — хоть и по-своему, по-научному. Рационалист Болеслав Прус заинтересовался медиумами благодаря своему другу Юлиану Охоровичу — публицисту, педагогу, писателю, ученому, а также исследователяю спиритизма. Именно он стал прототипом исследователя Охоцкого в «Кукле», который мечтает изобрести летающую машину. Спиритический сеанс же писатель изобразил в «Эмансипантках». В качестве наблюдателя Прус участвовал в сеансах с известным медиумом Эузепием Палладио, о которых писал в газеты. Пруса разрывали противоречия. В письме Людовику Кшивицкому он говорил: «Дорогой мой, я хочу поверить в духа, я должен — и не могу!»

Саму популярность спиритизма и необходимость его научного исследования он объяснял следующим образом:
В этом веке, который сильнее всех предыдущих доказал силу разума, который объясняет наличие духа химией и физикой, в этом веке спиритизм популярен, как никогда. Фундамент спиритизма — это не «медиумы» и «левитации», а необходимость верить в нечто неподвластное разуму, нечто внеземное. Вот почему никакие размышления, никакие разоблачения и никакие издевательства не убьют спиритизм. Только когда новейшая физика на дне своих эфиров и частот найдет дух в природе, а психология обнаружит связь между ним и чувствами и желаниями человека, — только тогда столы замолчат, а медиумы перестанут быть предметов полных неожиданности наблюдений.

Черные мессы «Молодой Польше»

«Молодая Польша» вдохнула в польскую литературу ужасов новую жизнь. Представители этого движения в полную силу принялись наверстывать упущенное в этом жанре. К тому же, их вдохновлял не только романтизм: к нему добавились психические заболевания, психология и оккультизм. Новым трендом стал сатанизм, занимавший важное место в творчестве Тадеуша Мичинского и Станислава Пшибышевского. Книги о теории спиритизма переводили такие авторы, как Станислав Бжозовский («Спиритизм» Карла дю Преля) или, под псевдонимом, Мария Конопницкая («Гипнотизм и спиритизм» Джузеппе Лаппони).

Аурелия и Владислав Реймонт во Флорианове, 1909. Фото: Национальная библиотека /Polona.pl

Паранормальными явлениями живо интересовался и Владислав Реймонт. Говорят, он не только описывал, но и сам производил их. Талант медиума у писателя обнаружился, когда он вступил в труппу бродячего театра. Ходили слухи, будто он обладает способностью находиться в двух местах одновременно. Все это вылилось в турне, во время которого он руководил встречами с жителями потусторонних миров, а также в поездку на ежегодный съезд Теософического общества в Лондоне в 1894 году, после которой он написал роман «Вампир». В этом произведении появляются таинственные брахманы, вампирические. femme fatale, сатанисты, фанатичные бичующиеся и другие эксцентричные персонажи, шныряющие по туманным лондонским улицам. Повесть эта необыкновенно увлекательна, поскольку описания черных месс — это, прямо скажем, не первое, что ассоциируется у нас с автором «Мужиков».

Дэзи сидела между колен Бафомета в таком же, как и он, положении; опущенные руки прикасались к пантере, сидевшей у ее ног, а над ее головой, обвеянной золотым кадильным дымом, склонялось красно-зеленое грустное лицо Дьявола. (пер. Евгения Загорского)

Паранормальные явления были представлены и в новеллистке писателя — например, в рассказе «Я жду…» (1905), где заметно влияние вуду: главный герой измывается над восковым чучелом своего врага, что приводит его к смерти. К спиритизму Реймонт вернулся в одном из своих последних рассказов — «Сеанс» (1924). Группа приятелей в качестве эксперимента пробует вызвать духа, однако им это не удается, и один из участников начинает издеваться над спиритизмом. В это время дух самоубийцы разгоняет всю компанию.

Некоторое время Реймонт делил квартиру с другим литератором, Антонием Ланге, который разделял его интересы. Лучше всего это заметно в его романе «Миранда» (1924), где медиумизм является одной из основ сюжета. Это эротическая утопия, в которой автор высказывает убеждение в том, что человечество добьется большего, работая над своей духовной жизнью, а не только совершенствуя технологии.